— Чтобы там уединяться — к твоему сведению, по-французски «boucler» означает «дуться». Ну давай же, убери это испуганное выражение с лица и сделай вид, что тебе здесь очень нравится.

— Просто дом такой огромный!

— Ты говоришь так, словно оказалась в Букингемском дворце.

— Я никогда не бывала в таких громадных домах. И уж, конечно, не думала, что мне придется в таком жить.

— Придется, так что лучше тебе привыкнуть.

Они уже вышли на улицу и теперь стояли рядом с машиной, озирая величавый фасад с симметрично расположенными окнами. Вирджиния засунула руки поглубже в карманы пальто и спросила:

— А где же сад?

— В каком смысле?

— Ну, клумбы и все такое. Цветы. Ты разве не знаешь, что такое сад?

Сад оказался в полумиле от дома, окруженный стеной. Они подъехали к нему на машине, вошли внутрь и обнаружили там садовника, а также высаженные ровными рядами овощи и фруктовые деревья, напоминавшие солдат на плацу.

— Вот и сад, — сказал Энтони.

— Ох, — отозвалась Вирджиния.

— Это что еще значит?

— Ничего. Просто «ох».

Декоратор прибыл по первому зову. За ним по пятам уже ехали грузовики и фургоны, строители, штукатуры, маляры, обивщики, обойщики, грузчики, которые вытаскивали из бездонных кузовов мебель: казалось, этому потоку, лившемуся как из рога изобилия, не будет конца.

Вирджиния ни во что не вмешивалась. «Да», — отвечала она, соглашаясь на бархат того цвета, который рекомендовал Филипп Сэйер. «Да» — на викторианские медные опоры для балдахина в гостевой комнате, на толстые белые покрывала для кроватей. «Похоже на Осборн-хаус, дорогая, настоящий викторианский загородный дом».

Лишь единственный раз, когда речь зашла о кухне, она осмелилась поднять голос и высказать собственные пожелания. Вирджинии хотелось, чтобы она напоминала дивную кухню в Пенфолде: уютную, с аппетитными ароматами, с кошкой, свернувшейся клубком в качалке, и геранями на подоконниках.

— Я хочу кухню в деревенском стиле. Только такую. Кухня в деревенском стиле — это почти гостиная.

— Ну я — то не собираюсь жить в кухне, сразу тебе говорю.

И она уступила Энтони, потому что, в конце концов, это был его дом и не она платила за раковины из нержавеющей стали, за черно-белую плитку для пола, за новомодный самоочищающийся духовой шкаф с грилем и вертелом для жарки цыплят.

К моменту окончания ремонта Вирджиния уже была беременна.

— Чудесная новость для няни, — сказала леди Кейли.

— Почему?

— Дорогая, она сейчас в Лондоне, помогает нескольким семьям, но она просто мечтает о новом младенце. Конечно, ей жаль будет покидать Лондон, ведь у нее здесь столько знакомых — ты же знаешь, как няни любят поболтать. Я называю их компанию «дискуссионным клубом». И потом, верхний этаж — туда так и просится детская: посмотри на ограждение лестницы, на эти перекладины, защищающие окна. И сколько там солнца! Мне кажется, бледно-голубой цвет подойдет идеально. Я имею в виду для ковров. И занавески — непременно из французского ситца…

Вирджиния пыталась воспротивиться. Пыталась сказать: Нет, я сама буду воспитывать ребенка. Но беременность давалась ей тяжело, одолевали тошнота и слабость, а к тому времени когда к ней вернулись силы и она снова смогла передвигаться на собственных ногах, детская была отремонтирована и в ней прочно обосновалась няня.

Пусть останется до рождения ребенка. Пока я не оправлюсь после родов. На месяц или два, а потом я скажу, чтобы она ехала обратно в Лондон, потому что я хочу растить ребенка сама.

Однако после родов возникли новые сложности. Мать Вирджинии, жившая в Лондоне, начала жаловаться на постоянную слабость и боли, она заметила, что теряет в весе. Вирджиния бросилась к ней, после чего долгое время разрывалась между младенцем в Шотландии и матерью в столице. Курсируя на поезде туда и обратно, она понимала, что будет безумием отказаться от няни, пока миссис Парсонс не поправится. Но она все никак не поправлялась, а когда этот кошмар наконец закончился, на свет появился Николас и няня с двумя малютками на ее попечении осталась в Кирктоне навсегда.

В радиусе десяти миль от их поместья жило несколько приятных семейств: молодые пары, располагавшие свободным временем и средствами, некоторые, как и Кейли, с детьми, полностью разделявшие интересы Энтони.

Для видимости он уделял некоторое время сельскому хозяйству, разговаривал с мистером Макгрегором, управляющим: выяснял, что, по его мнению, следует делать, и поручал действовать именно таким образом. В остальное время Энтони был предоставлен сам себе и использовал его на полную катушку, занимаясь тем, чем ему хотелось. Шотландия — край, словно специально созданный для мужчин и их традиционных развлечений. Он постоянно охотился: летом на шотландских куропаток, зимой и осенью на серых куропаток и фазанов. Энтони любил рыбачить и играть в гольф; его светская жизнь теперь была даже более насыщенной, чем в Лондоне.

Вирджиния не удила рыбу и не играла в гольф, да и Энтони не приглашал ее с собой, даже если она просила. Он предпочитал мужскую компанию, а ее брал только на мероприятия, куда следовало обязательно являться с супругой. На званые ужины и танцы, изредка на ланч перед матчем в гольф, и тогда она в отчаянии ломала голову, решая, что надеть, и в результате неизбежно выбирала наряд, который остальные носили в прошлом сезоне.

Она была по-прежнему застенчива. Вирджиния не употребляла алкоголь, так что это проверенное средство не могло помочь ей побороть свой недостаток. Мужчины, друзья Энтони, в ее обществе явно скучали. А их жены, хотя и держались неизменно дружелюбно, постоянно отпускали шуточки, понятные лишь посвященным, и обсуждали места, людей и события, известные только им. Казалось, все они были выпускницами одной школы.

Однажды, когда Вирджиния с мужем возвращались с парадного обеда, между ними вспыхнула ссора. Вирджинии совсем не хотелось ругаться, но она чувствовала себя усталой и несчастной, а Энтони был сильно пьян. Он всегда много пил на вечеринках, будто считал это одной из своих светских обязанностей. В тот вечер алкоголь сделал его раздражительным и агрессивным.

— Ну, тебе понравилось?

— Не очень.

— Ты даже не потрудилась это скрыть.

— Я просто устала.

— Ты вечно устаешь. Забавно, с учетом того, что ты ничего не делаешь.

— Может, именно поэтому я и устаю.

— Это что еще такое?

— Ничего.

— Ты определенно на что-то намекала!

— Ну ладно: я хотела сказать, что скучаю и что мне очень одиноко.

— Это не моя вина.

— Не твоя? Тебя никогда нет дома… иногда ты не показываешься целый день. Ты обедаешь в клубе в Релкирке… я совсем тебя не вижу.

— Пусть я такой. Но и все остальные мужья в округе такие же! Как, по-твоему, чем занимаются их жены? Сидят и льют слезы?

— Мне тоже интересно. Может, ты мне скажешь?

— Они общаются — вот что они делают. Возят детей в конный клуб, играют в бридж, думаю, ухаживают за садом.

— Я не играю в бридж, — ответила Вирджиния, — а дети не хотят кататься на пони. Я с удовольствием занималась бы садом, но в Кирктоне нет сада, а только тюрьма для цветов с четырьмя стенами и злющим садовником, который не позволяет мне даже срезать гладиолусы для букета, не согласовав это с ним.

— Ради бога…

Но она не могла остановиться:

— Я смотрю на других людей: на обычные пары, как они приезжают по субботам в Релкирк. В солнце или в дождик, всей семьей, с детьми. Делают покупки, едят мороженое, потом заталкивают пакеты в свои старенькие машинки и едут домой, и видно, как они счастливы и как им хорошо вместе.

— Боже ты мой! Неужели ты хочешь такой жизни?!

— Я не хочу все время сидеть одна.

— Одиночество — состояние души. С этим можешь справиться только ты сама.

— А тебе никогда не бывало одиноко?

— Никогда.

— Значит, ты женился на мне не ради того, чтобы я составляла тебе компанию. И не потому, что я — блестящая собеседница.

— Нет.

Он говорил холодно, с каменным лицом.

— Тогда почему?

— Ты показалась мне хорошенькой. Напоминала нимфу. И ты была очень мила. Моя мама сказала, что ты очень мила, и твоя мама тоже мила, и все, черт побери, складывается очень мило!

— Но ты же не мог жениться на мне только потому, что этого хотела твоя мать?!

— Нет. Но видишь ли, мне надо было на ком-то жениться, и тут подвернулась ты — очень вовремя.

— Я не понимаю…

Он ничего не ответил. Некоторое время Энтони молчал, руководствуясь, вероятно, остатками благородства, не позволявшими выложить ей всю правду. Но Вирджиния зашла уже слишком далеко и поэтому настойчиво повторила: «Энтони, я не понимаю», — и напрасно, потому что он потерял терпение и выпалил ей в лицо:

— Потому что я получал Кирктон только при условии, что женюсь, прежде чем вступить в наследство. Дядя Артур беспокоился, что я никогда не остепенюсь, что разорю поместье, если буду жить в нем один… Уж не знаю, о чем он там думал, но он однозначно указал, что Кирктон я унаследую только будучи женатым!

— Так вот в чем дело!

Энтони нахмурился.

— Ты не обиделась?

— Пожалуй, нет. А стоило?

Он потянулся рукой к ее руке… машина слегка вильнула, когда он накрыл ее своей ладонью.

— У нас все в порядке. Наш брак, может, и не лучше, но уж точно не хуже, чем у других. Иногда стоит быть честным, так сказать, прояснить ситуацию. Чтобы знать, как реально обстоят дела.

Она спросила:

— А ты не жалеешь? Я имею в виду, не жалеешь, что женился на мне?

— Нет. Не жалею. Я жалею только о том, что это случилось, когда мы были еще слишком молоды.

Как-то раз Вирджиния осталась в доме одна. В полном одиночестве. Была суббота, после полудня. Мистер Макгрегор, управляющий, поехал в Релкирк, захватив с собой миссис Макгрегор. Энтони играл в гольф, няня увела детей на прогулку. Пустой дом, никаких дел и забот. Не надо стирать, не надо печь пироги, гладить белье или ухаживать за садом. Вирджиния бродила по дому, переходя из комнаты в комнату, ее шаги эхом отзывались в длинных коридорах. Тишину нарушало только тиканье часов; повсюду царил идеальный порядок, чистота. Так хотел Энтони. Так он представлял себе свой дом. Ради него он на ней женился. Она вышла в холл, распахнула парадные двери и стала спускаться по лестнице, надеясь, что заметит в парке няню с детьми; она побежит им навстречу, схватит Кару в объятия, стиснет ее и будет долго-долго держать, словно доказывая себе, что та действительно существует, что Кара — не вымысел, который Вирджиния, словно безумная старая дева, породила в своем воображении.

Однако няни нигде не было видно, и в конце концов Вирджиния вернулась по лестнице в дом — больше идти ей было некуда.

Неподалеку от них жила молодая женщина по имени Лиз, ее муж был адвокатом. Он работал в Эдинбурге, но жили они в паре миль от Кирктона, в старинном, заново перестроенном пресвитерианском особняке с живописным садом, в котором весной расцветали нарциссы, и загоном для пони.

У нее были дети, собаки, кошка, попугай в клетке, но — вероятно потому, что Лиз скучала по мужу, всю неделю остававшемуся в Эдинбурге, или потому, что ей просто нравилось общество других людей, — в ее доме всегда было полно народу. Соседские ребятишки катались в загоне на пони, толкались у стола, накрытого к чаю, играли в мяч на лужайке. Если в доме не было гостей, приехавших на пару недель, она приглашала соседей провести у нее день, кормила их гигантскими ростбифами и пирогом с почками, восхитительными старомодными пудингами и домашним мороженым. Ее буфет, где хранилось спиртное, наверняка терпел большой урон от нескончаемых орд, переступавших порог этого гостеприимного дома; буфет никогда не запирался и всегда был к услугам гостей, нуждавшихся в том, чтобы подкрепить силы.

— Налейте себе чего-нибудь, — кричала она через открытую дверь кухни, в которой на скорую руку сооружала обед из трех блюд для десяти гостей, явившихся без предупреждения. — Если ведерко для льда пустое, возьмите лед в холодильнике.

Энтони, конечно же, был от нее в полном восторге, неприкрыто флиртовал и устраивал ей шуточные сцены ревности каждый раз, когда муж Лиз возвращался домой на выходные.

— Когда уже ты выгонишь этого несносного парня из дому, — говорил он Лиз, и она заливалась радостным смехом вместе со всеми присутствующими. Вирджиния улыбалась, но над головами других гостей ей изредка случалось поймать взгляд мужа Лиз. Это был тихий молодой человек, который обычно стоял где-нибудь неподалеку с бокалом в руке и улыбался; по его лицу невозможно было понять, что он думает.