— Прекрасно. Поехали.

Они миновали Сассекс-гарденз, пересекли парк. На пожелтевших газонах тут и там сидели семьи, устроившиеся на пикник, играли полуголые ребятишки, в тени деревьев обнимались влюбленные парочки. На Бромптон-роуд пестрели цветочные киоски, в витринах были выставлены наряды «для морских круизов», первые ручейки людского потока, бурлившего здесь в час пик, стягивались к станции метро «Найтсбридж».

Такси попетляло по нескольким площадям, располагавшимся позади Кенсингтон-хай-стрит, протиснулось через узенькие улочки, заставленные припаркованными автомобилями, и наконец свернуло к Мелтон-гарденз.

— Вот тот дом, с почтовым ящиком.

Такси остановилось. Вирджиния вышла из машины, поставила чемодан на мостовую и полезла в сумочку за кошельком. Водитель сказал: «Большое спасибо», — и захлопнул форточку, а Вирджиния подхватила свой чемодан и повернулась к дому. В этот самый момент черная входная дверь распахнулась и на пороге показалась ее свекровь, приглашая Вирджинию войти.

Она была высокая, стройная, необычайно ухоженная. Даже в такой жаркий день она выглядела наглаженной и свежей: ни морщинки на льняном платье, ни один волосок не выбивается из прически.

Вирджиния поднялась по ступеням к входной двери.

— И как это вы узнали, что я уже здесь?

— Я стояла у окна в гостиной и видела, как подъехало такси.

Она держалась приветливо, улыбалась, но за этим ощущалась отстраненность, словно у старшей сестры в психиатрической лечебнице, принимающей нового пациента. Они наклонились друг к другу, соприкоснувшись щеками.

— Путешествие оказалось нелегким?

Свекровь закрыла дверь. В прохладной прихожей, выдержанной в светлых тонах, витали ароматы роз и пчелиного воска. На другом конце ступени спускались к раздвижным стеклянным дверям, за которыми были видны сад, старый каштан и детские качели.

— Да, невыносимым. Я вся грязная — мальчишка, ехавший со мной, облил меня апельсиновым соком. — В доме стояла тишина. — А где же дети?

Леди Кейли направилась к лестнице, чтобы подняться наверх, в гостиную.

— Пошли погулять с няней. Я подумала, что так будет лучше. Они скоро вернутся, думаю, где-то через полчаса. Так у нас будет время все утрясти.

Вирджиния молча последовала за ней. Леди Кейли поднялась по ступеням, миновала небольшую лестничную площадку и ступила в гостиную. Вирджиния шла позади; несмотря на одолевавшее ее беспокойство, она, как всегда, поразилась неизменной красоте этой комнаты, идеальным пропорциям вытянутых окон, выходящих на улицу. Окна были открыты, чуть шевелились легкие тюлевые занавески. Напротив висели длинные зеркала, наполнявшие гостиную отраженным светом, в них играли отражения отполированной до блеска старинной мебели, высоких витрин с сине-голубым мейсенским фарфором, и цветов, которыми леди Кейли в изобилии окружала себя.

Они стояли по разные стороны комнаты, от стены до стены покрытой светлым ковром. Леди Кейли сказала: «Почему бы нам не устроиться поудобнее», — и опустилась, не сгибая прямой как линейка спины, в просторное французское кресло.

Вирджиния присела на краешек дивана, стараясь не чувствовать себя служанкой в поисках места, явившейся на собеседование. Она сказала:

— Вообще-то, утрясать здесь нечего.

— Вчера, когда мы говорили по телефону, мне показалось, что я неправильно тебя поняла.

— Нет, вы все поняли правильно. Два дня назад я решила, что хочу, чтобы дети приехали ко мне. Я решила, что смешно одной сидеть в Корнуолле, оставив их в Лондоне, особенно в летние каникулы. Поэтому я пошла к адвокату, и он помог мне найти тот самый коттедж. Я заплатила за аренду и получила ключи. Мы можем переезжать туда хоть сегодня.

— А Элис Лингард об этом знает?

— Конечно. Она предложила пригласить детей в Уил-хаус, но к тому моменту я уже приняла решение и не хотела его менять.

— Но Вирджиния, конечно же, ты не повезешь их туда без няни?

— Повезу.

— Но тебе с ними не справиться!

— Придется постараться.

— То есть ты хочешь сказать, что сама будешь заниматься детьми?

— Именно так.

— А тебе не кажется, что это немного… эгоистично?

— Эгоистично?

— Да, эгоистично. Ты совсем не думаешь о детях. Ты думаешь только о себе.

— Возможно, я думаю о себе, но и о детях тоже.

— Думай ты о детях, ты не стала бы лишать их няни.

— Вы уже говорили с ней?

— Конечно, я с ней говорила. Мне нужно было поставить ее в известность о том, что ты собираешься сделать. Но я надеялась, что смогу тебя переубедить.

— Что ответила няня?

— Она была немногословна. Но, могу сказать, новость ее очень расстроила.

— Ничего не поделаешь.

— Ты не должна забывать о няне, Вирджиния. Эти дети — вся ее жизнь. Ты не можешь не считаться с ней.

— При всем желании я не могу понять, какое отношение это имеет к няне.

— Самое прямое. Ее касается все, что у нас происходит. Потому что она — член семьи, и была им с тех самых пор, как пришла к нам воспитывать Энтони. Вспомни, как она заботилась о твоих детях, полностью посвятила себя им, отдала вам свою жизнь. А теперь ты говоришь, что она не имеет к ним отношения.

— Но моей няней она не была, — сказала Вирджиния. — Не воспитывала меня, когда я была маленькой. Вы не можете требовать, чтобы я относилась к ней так же, как относитесь вы.

— Ты хочешь сказать, что не испытываешь к ней ни малейшей признательности? После того как она вырастила твоих детей? После восьми лет, которые прожила с вами в Кирктоне? Складывается ощущение, что все эти годы ты меня обманывала. Мне казалось, что у вас с ней полное взаимопонимание.

— Если вам так казалось, то только потому, что я шла у нее на поводу. Я уступала няне во всем, просто чтобы сохранить в семье мир. Потому что, если что-то делалось не по ее указке, она просто замолкала и могла молчать дни напролет, а я была не в силах это выносить.

— Ты хочешь сказать, что не была хозяйкой в собственном доме?

— Именно так. Не была. И если даже я бы набралась мужества, вступила с няней в спор и велела бы ей уйти, Энтони никогда бы этого не допустил. По-моему, он считал, что даже солнце встает и садится исключительно по ее приказу.

При упоминании имени сына леди Кейли слегка побледнела. Плечи ее напряглись, ладони, лежащие на коленях, сцепились еще сильнее. Ледяным тоном она произнесла:

— По-моему, сейчас такие замечания неуместны.

Вирджиния ощутила укол раскаяния.

— Я не то имела в виду. Вы же понимаете! Но сейчас я одна. Совершенно одинока. Дети — единственное, что у меня есть. Возможно, я и правда веду себя как эгоистка, но я нуждаюсь в них! Мне необходимо быть с ними рядом. Я так скучала по ним, скучала с первого дня, как уехала!

На другой стороне улицы остановилась машина, послышались голоса: мужчина спорил, женщина раздраженно отвечала ему. Словно не в силах переносить эти звуки, леди Кейли встала с кресла и подошла закрыть окно.

— Я тоже буду по ним скучать.

Вирджиния подумала, что, будь они близки, она могла бы подойти к свекрови, обнять ее, даруя желанное утешение. Но это было невозможно. Их связывала взаимная симпатия, уважение. Но не дружба и не любовь.

— Я это знаю. Вы были так добры к ним и ко мне. И мне очень жаль.

Леди Кейли отвернулась от окна, вся подтянувшись, снова держа себя в руках.

— Думаю, — сказала она, дергая за шнур звонка, висящего у камина, — чашечка чаю будет нам сейчас очень кстати.

Дети вернулись в половине шестого. Распахнулась и захлопнулась входная дверь, и из прихожей донеслись их голоса. Вирджиния поставила чашку и притаилась. Леди Кейли подождала, пока они пробегут по лестнице мимо гостиной на верхний этаж, в детскую, а потом подошла к двери и открыла ее.

— Кара! Николас!

— Привет, бабушка!

— Кое-кто хочет с вами увидеться.

— Кто?

— Это сюрприз. Идите и посмотрите сами.

Позднее, когда дети вернулись наверх, чтобы принять ванну и съесть свой ужин, после того как сама Вирджиния искупалась и переоделась в чистое прохладное шелковое платье, и прежде чем гонг позвал взрослых к столу, она поднялась в детскую поговорить с няней.

Та была одна: убирала детскую посуду с остатками ужина и наводила порядок в комнате, собираясь погрузиться в ежевечерний просмотр телевизора.

Не то чтобы комната нуждалась в уборке, но няня не могла позволить себе присесть, прежде чем все подушки не будут взбиты и рядком расставлены на диване, игрушки убраны по местам, грязная детская одежда отправлена в стирку, а чистая приготовлена к завтрашнему утру. Она всегда была такой и строго следила за тем, чтобы раз навсегда установленный порядок соблюдался неукоснительно. И выглядела она всегда одинаково: скромно и опрятно. Ей было уже за шестьдесят, но в темных волосах, которые она зачесывала назад и стягивала в пучок, не было и следа седины. Казалось, у нее совсем нет возраста; было ясно, что ее внешность не изменится до глубокой старости, тогда няня в одночасье превратится в дряхлую старуху и быстро умрет.

Когда Вирджиния вошла в комнату, няня бросила на нее короткий взгляд и сразу же резко отвела глаза.

— Добрый вечер!

— Здравствуйте.

Голос ее был ледяным. Вирджиния прикрыла дверь и присела на подлокотник дивана. Когда няня пребывала в подобном настроении, с ней не имело смысла ходить вокруг да около — следовало сразу перейти к делу.

— Мне очень жаль, что так получилось.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Я говорю о своих планах увезти детей. Завтра утром мы уезжаем в Корнуолл. Я уже купила билеты на поезд.

Няня складывала клетчатую скатерть, уголок к уголку, в идеальный квадрат.

— Леди Кейли сказала, что уже предупредила вас.

— Да, она что-то упоминала о вашем безумном замысле… однако я не могла в него поверить и решила, что это мои уши сыграли со мной злую шутку.

— Вы сердитесь, потому что я увожу их, или потому, что не беру вас с собой?

— Я? Сержусь? Вовсе нет, уверяю вас!

— Значит, вы одобряете мой план?

— Ни в коем случае. Однако мое мнение больше не имеет значения — я правильно поняла?

Она убрала скатерть в выдвижной ящик стола и резким движением захлопнула его, неосознанно выдавая еле прикрытый гнев. Однако лицо ее оставалось бесстрастным, а губы чопорно поджатыми.

— Вы же знаете, что ваше мнение для меня важно. Вы столько сделали для детей! Не думайте, пожалуйста, что я вам не признательна. Но они уже не малыши.

— И к чему же вы клоните, позвольте спросить?

— Я просто хочу сказать, что теперь могу позаботиться о них сама.

Няня повернулась к ней. Впервые за этот вечер их взгляды встретились. И пока они смотрели друг другу в глаза, краска ярости медленно заливала сначала ее шею, а потом и лицо до самых волос.

Няня сказала:

— Вы меня увольняете?

— Нет, я не это имела в виду. Впрочем, теперь, когда мы об этом заговорили, я думаю, так будет лучше. Для вас и для всех остальных. Возможно, для вас в первую очередь.

— И почему же для меня так будет лучше? Я всю свою жизнь отдала вашей семье, воспитывала Энтони с самого его рождения, и мне совсем не хотелось ехать в Шотландию и растить ваших детей, не хотелось уезжать из Лондона, но леди Кейли попросила меня, а поскольку речь шла о семье, я поехала, пожертвовав своими интересами, и вот ваша благодарность…

— Няня, — мягко перебила Вирджиния, когда та остановилась, чтобы перевести дыхание, — именно поэтому так будет лучше. По этой самой причине. Разве не пора вам начать все с чистого листа, найти нового младенца, чтобы растить его с пеленок, попасть в другую семью? Знаете как говорят: детская не детская без младенца, а Николасу уже шесть…

— Не думала я, что доживу до такого дня…

— А если вы не хотите новую семью, то почему бы вам не обсудить это с леди Кейли? Возможно, вы придете к какому-то соглашению. Вы прекрасно ладите между собой, вам нравится жить в Лондоне, видеться с друзьями…

— Я не нуждаюсь в ваших советах, благодарю покорно… после того как я отдала вам лучшие годы… вырастила ваших детей… никогда не ожидала никакой благодарности… такого бы не случилось, если бы бедняжка Энтони… если бы Энтони был жив…

Она никак не могла остановиться, а Вирджиния сидела и покорно слушала обвинительную речь в свой адрес. Она говорила себе, что это самое малое, что она может сделать. Все кончено, концы обрублены, она свободна. Больше ничто не имеет значения. Осталось любезно дотерпеть, пока няня закончит, сделать это в знак уважения, как дань от победителя побежденному после кровавой, но достойной схватки.