— Ты не поверишь, сколько дерут за эту красоту, — сказала Пэт, нашивая на атласную гардину бархатную тесьму.

— Фунтов пятьдесят?

Пэт зашлась от смеха.

— Больше пяти сотен!

— Сколько?

— Смотри, не упади, держись за стул. В универмаге «Хэрродс» или у какого-нибудь модного дизайнера за эти штучки возьмут никак не меньше. А пара гардин из итальянского шелка обойдется не дешевле тысячи фунтов — это за самые узкие и короткие. А те, что ты сегодня подрубала, идут по пять фунтов за ярд оптом!

Мэри начинала осознавать, насколько же она невежественна, и старалась держаться поближе к Пэт. Тельма не знала и сотой доли того, что было известно Пэт, да и откуда ей, провинциалке, было все знать? Она из своего Вудфорда и не выезжала никуда, пока не оказалась в Брикстоне. А Пэт даже за границей была, летала в Испанию и Италию, в отпуск с любовником, тем самым хозяином клуба, где она работала. Сам он был родом из Алжира и обещал ее туда свозить после того, как будет улажено это маленькое неудобство.

— Он не хотел, чтобы я избавлялась от ребенка, — рассказывала Пэт, когда они, выключив свет, улеглись в свои постели. — У них по религии не полагается. Он хотел его усыновить. — Она хмыкнула. — У всех свои причуды, как говаривал мой дружок-американец. Сержант Воздушных Сил. — Пэт вздохнула. — Хороший был парень, щедрый. Увы, ему пришлось отправляться восвояси, к жене и детишками. Салим по сравнению с ним скуповат, ну да ладно, бывает хуже. Хотя, конечно, я могла бы себе и кого получше отхватить…

7

Ребенок Тельмы родился холодным декабрьским днем. Мальчик. Больше о нем они ничего не узнали. Тельма так его и не увидела. Роды протекали тяжело, потому что у Тельмы был узкий таз. Как только обрезали пуповину, младенца тут же унесли, а она плохо соображала, потому что ее накачали обезболивающими, к тому же она очень ослабела. Через полчаса после того, как малыш появился на свет, его уже унесли из дома. Тельма в это время лежала на хирургическом столе. Пэт и Мэри были на фабрике. Вернувшись вечером, она захотели повидать Тельму, но сестра Блэшфорд не разрешила. Тельма спит, сказала она; ей пришлось много потрудиться, надо восстанавливать силы.

Ужинали они молча. Пэт покинула ее обычная болтливость. На лице появилось мрачное выражение. Мэри не приставала с расспросами. Она чувствовала, что обе они думают об одном и том же: о том, что ждет их впереди.

Утром они снова справились насчет Тельмы. Им ответили, что роды были сложные и она все еще отдыхает. Может быть, вечером к ней пустят, если у нее прибавится силенок.

Когда они наконец смогли увидеть Тельму, она лежала совсем не похожая на себя прежнюю, без всяких признаков живота и прочего, что связано с материнством, опухшая от слез, потерянная. Пэт без улыбки сказала:

— Это, конечно, паскудство, детка, но тебе ничего не остается, как забыть обо всем.

— Я его так и не увидела, — всхлипнула Тельма. — Меня чем-то накачали, я в отключке была, и его унесли. Я слышала, как он кричит. Так беспомощно… А у меня такая слабость была — головы не поднять… Отдайте мне моего ребенка… Если бы я знала, ни за что бы сюда не пришла… Отдайте мне моего маленького…

Сестра Блэшфорд, которая привела их к Тельме, поспешно вывела их прочь.

— Тельме пришлось много потрудиться, — елейным голоском приговорила она. — Немудрено, что она так возбуждена. Через пару дней придет в норму. Так всегда бывает. Можете мне поверить. Уж я-то знаю.

— Вовсе не всегда так бывает, — резко сказала Пэт, поднимаясь по лестнице. — Я знаю одну женщину, которая побывала здесь несколько лет назад. Она меня сюда, собственно, и пристроила. Так вот, она рассказала, что вместе с ней жила одна крошка, которую любящая мамашка толкнула в лапы сестре Блэшфорд, а ей ужасно хотелось оставить ребенка. Ей, конечно, не дали. Так она вернулась домой и сунула голову в газовую духовку. Так что не каждому слову, которое здесь услышишь, надо верить, детка. Добрых семьдесят пять процентов из того, что тут болтают, — вранье. Люди на все готовы, чтобы урвать свой кусок пирога, а мамаша Блэшфорд — больше всех.

Десять дней спустя Тельма, бледная, осунувшаяся, покидала Пемберли-клоуз. Она казалась удивительно маленькой. И резко изменившейся. Ее прежняя кротость и доброжелательность исчезли. Нельзя сказать, чтобы она обозлилась, но как-то почерствела, посуровела.

— Будь осторожна, береги себя, — сказала она, обнимая на прощанье Мэри. А Пэт сказала так: — Тебе мне нечего сказать, ты и сама все знаешь. — И задрожавшим от слез голосом добавила: — Жаль, что я не знала всего этого раньше.

— Такси ждет, — поторопила ее миссис Блэшфорд.

— Я отнесу сумку, — вызвалась Пэт, которая никогда не предлагала помощи, разве что в форме совета.

— Я сама отнесу, — сказала сестра Блэшфорд.

— Вот чертовка, — прошипела Пэт, когда хозяйка вывела Тельму за порог. — Я хотела подсмотреть, сколько эта старая кошелка отстегнет Тельме. Пока что она денег не отдала, я спрашивала. Небось даст, только когда девочка уже в машине будет сидеть.

И действительно, они увидели, как Тельма села в такси и сестра Блэшфорд протянула ей сумку, а потом сунула руку в карман.

— Сейчас конверт достанет, — сказала Пэт. — Вот стерва! Все-то у нее продумано!

— А тебе-то какое дело до того, сколько она даст Тельме?

— Здрасьте! Я же должна знать, сколько запрашивать, глупышка! Не забудь, мы же продаем наших собственных детей! Людям, которые отчаялись завести собственных и ужасно хотят их заполучить. Знаешь, сколько эта грымза зашибает? Тыщи! А нам отколется какая-нибудь жалкая сотняшка. Салим сказал, что эти деньги пойдут мне на булавки, так что я собираюсь урвать как можно больше!

— Сестра Блэшфорд не станет с тобой связываться, заплатит как следует.

— Пусть даже не вздумает меня надуть. А что ты собираешься делать со своими бабками?

— Буду на них жить, пока не поступлю в театр.

— Тогда постарайся побольше из нее выколотить. Не дай себя обдурить. Она на нас наживается, что же нам-то задарма пахать. Я меньше пяти сотен не возьму.

Эта цифра ошеломила Мэри. Она рассчитывала фунтов на пять-десять. Раз так, решила она, надо обязательно узнать, сколько получит Пэт, и требовать не меньше половины этой суммы. Она, конечно, не может рассчитывать на всю сумму, ей далеко до Пэт, она не обладает такой цепкостью и хваткой. Но со временем научится. Спасибо, есть у кого учиться. Смотри, как поступают умные, опытные люди, говорила она себе.

В тот же день к ним поступила новенькая. Жизнерадостная толстушка-ирландка восемнадцати лет по имени Эйлин. Она ждала ребенка в конце февраля. Она забеременела от сторожа в больнице, где работала кухаркой. Поскольку она была, как отозвалась о ней Пэт, проста до святости, то и не подозревала, что беременна, пока через шесть месяцев пузо у нее стало больше нее самой. К счастью, одна сестра в этой больнице была знакома с миссис Блэшфорд, и вот Эйлин оказалась в доме номер 17 по Пемберли-клоуз, где она заменила Тельму на кухне. Родителям своим насчет ребенка она, по ее словам, и заикнуться не смела. «Отец меня отдубасит, но это еще что, а как я отцу О'Каллагану на глаза покажусь, он такой лютый насчет грехов, прямо страх».

— Считай, что тут ты за все расплатишься, — посоветовала ей Пэт, которая всегда трезво смотрела на вещи. Больше она на Эйлин внимания не обращала — только зря время терять. А та с упоением скребла пол, натирала перила и стряпала, чувствуя себя вполне в своей тарелке.


В 1963 году Мэри впервые праздновала Рождество. Ее день рождения в ноябре прошел неотмеченным, но Рождество они отпраздновали как следует, хотя и не по религиозному обряду. Эйлин со своим невинным видом спросила, надо ли им идти в церковь.

Пэт взглянула на нее как на придурочную.

— Это нам в самый раз. Праздновать непорочное зачатие. В обители греха.

И все-таки в холле поставили елочку, и в сочельник все вместе стали ее наряжать, повесили стеклянные шары, мишуру и крохотные золотые и серебряные фигурки — как сказала сестра Блэшфорд, из богемского стекла. Она разрешила развесить в кухне надувные шары, и весь день слушать радио, подпевая рождественским песням, которые исполнялись непрерывно. Пришел доктор, принес индейку килограммов на восемь и бутылку шерри. Они все вмести выпили по стаканчику — ради праздника можно, — и доктор пожелал им счастья.

Мэри неохотно потягивала свой шерри, казавшийся ей слишком приторным, и даже повеселела, когда Пэт тихонько подменила свой опустевший стакан на ее почти полный. Впервые за последние месяцы у Мэри полегчало на сердце. Впервые в жизни она встречала Рождество как все люди, с этими милыми традициями и ритуалами, с нарядной елкой и даже с подарками, которые лежали под ней, дожидаясь утра.

Сестра Блэшфорд всем девушкам купила одинаковые парфюмерные наборы — мыло, лосьон, душистый тальк, но с разными ароматами. Пэт подарила Мэри книжку, о которой она страстно мечтала, прочитав рекламу в «Санди таймс», которую получала хозяйка, — учебник актерского мастерства. Эйлин тоже подарила ей книгу — биографию недавно умершей Мерилин Монро — самой любимой актрисы юной ирландки. А Мэри подарила Пэт французскую губную помаду — Пэт намекнула, что хотела бы получить эту новинку, и пополам с Пэт купили для Эйлин громадную коробку шоколадных конфет, которые та обожала. И еще втроем они купили в складчину для сестры Блэшфорд пластинку ее любимого певца — Фрэнка Синатры.

Рождественский обед готовили Мэри и Эйлин. Мэри жарила индейку, хотя никогда прежде ей этого не доводилось делать, а Эйлин готовила рождественский пудинг. За обедом им было разрешено выпить немножко белого сухого вина. Сидели до двух часов, дожидаясь речи королевы. Остаток дня провели у телевизора, не снимая цветных бумажных шапочек, лакомясь шоколадом, орешками и мандаринами. А там подошло время чая. Подали пирожки с мясом и рождественский торт. И опять смотрели телевизор до поздней ночи.


Лежа в ту ночь в постели, Мэри, чувствуя тяжесть в желудке, долго не засыпала, перебирая в памяти дни Рождества. В доме Хорсфилдов не было никакого намека на праздник: ни рождественских песен, ни жареной индейки, ни праздничного пудинга, не было ни орешков, ни бумажных шляп, ни подарков, никакого веселья, никаких игр. Ничего, кроме религиозного фанатизма. Теперь, когда Мэри познакомилась с другой жизнью, она еще раз убедилась в том, что правильно сделала, сбежав из отчего дома, хотя поначалу судьба оказалась к ней довольно жестокой. Все равно, уж лучше вынашивать этого нежеланного ублюдка, этого ребенка, которого ей сделали не спросясь, чем терпеть мертвящий холод религиозности, которым был пропитан родительский дом. Нынче в этом доме религией и не пахло, если не считать того, что утром Эйлин бегала в церковь, зато тут было тепло, тут звучал смех, тут чувствовался настоящий рождественский дух. Для человека, никогда не испытывавшего ничего подобного, это было счастливое открытие.

То ли из-за переедания, то ли из-за того, что она немного выпила, то ли из-за праздничного возбуждения Эйлин родила на две недели раньше срока, в два часа дня 27 декабря. Ребенок родился без всяких осложнений, очень быстро — через четыре часа после начала схваток. «Как орешек щелкнула», — презрительно заметила Пэт. Ребенок громко кричал, и у Мэри от этого доносящегося снизу крика сжималось сердце. Преждевременные роды застали сестру Блэшфорд врасплох. В отлаженном механизме детопроизводства произошел сбой. Все пошло наперекосяк. Это случилось в субботу, нерабочий день, поэтому Пэт и Мэри были дома. Хозяйка велела им сидеть на кухне. Зарешеченное окно кухни выходило в сад, и оттуда невозможно было увидеть подъезжающих приемных родителей и их отъезд с малышом.

— Ушлая ведьма, — зло откомментировала Пэт. — Ее ни с какого боку не укусишь.

А мне плевать, думала Мэри, я знать ничего не хочу, меня это не касается. Она старалась не думать о том, что ее ждет, не смотрела на свое полнеющее тело, не гадала, кто у нее родится — мальчик или девочка. Она еще более решительно отключилась от этих мыслей после истории с Тельмой. Но не слышать крика новорожденного малыша она не могла, родильная палата находилась прямо над их кухней. Пэт включила радио, нашла «Битлз», повернула на полную мощность — в звуках музыки крика стало почти не слышно.

В половине десятого ребенка увезли, и все вернулось в привычную колею. Сестра Блэшфорд спустилась в кухню и сказала:

— Ну вот, а теперь выпьем по чашечке чайку. И Эйлин отнесите.

— Слышали, как он плакал? — встретила их вопросом Эйлин. Похоже, она гордилась своим ребенком.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Мэри, растерявшись от ее беспечного вида. У нее из головы не выходила Тельма с ее страданиями.