— Скорее всего от плотских удовольствий и чревоугодия, — предположил Стивен, уже знающий всю подноготную Ричарда. — И я очень рад этому.

— В письме множество других новостей и даже пикантных сплетен. Во Франции действительно произошла революция, там свергли монарха, но король с королевой до сих пор живы. К вящему изумлению Джимми, Соединенные Штаты Америки так и не распались: в них принята новая конституция, страна быстро богатеет. — Ричард усмехнулся. — Если верить Джимми, единственная причина, по которой взбунтовались лягушатники, — меховая шапка Бенджамина Франклина. Как он там пишет? — Ричард зашелестел страницами. — А, вот оно: «В отличие от американцев, которые научно подошли к разработке парламентской системы, основанной на принципе взаимозависимости и взаимоограничения исполнительной и законодательной власти, французы решили не вводить ее. То, что не определено законом, определяется логикой. Но, поскольку французы лишены способности мыслить логически, ручаюсь, республиканское правительство Франции долго не протянет».

— В этом он прав.

Китти посматривала то на Ричарда, то на Стивена, не вполне понимая смысл разговора, но радуясь тому, что они наконец-то получили вести с другого конца света.

— «В тысяча семьсот восемьдесят восьмом году король тяжело заболел, и кое-кто пытался добиться назначения принца Уэльского регентом, но король поправился, а принц окончательно погряз в долгах. Он по-прежнему не женат и влюблен в сторонницу римско-католической церкви, миссис Марию Фицгерберт».

— Религия и религиозные различия, — со вздохом заметил Стивен, — величайший бич всего человечества. Почему мы не можем просто жить и не мешать жить остальным? Посмотри на преподобного Джонсона! Он охотно сочетает каторжников браком, но не дает им возможности сначала получше узнать друг друга, поскольку объявляет незаконные совокупления греховными. Ха! — Подавив вспышку гнева, он сменил тему: — Что там еще в Англии?

— Бразды правления по-прежнему находятся в руках мистера Питта. Налоги опять повысили. Введен налог даже на новые вестники, газеты и журналы, а тот, кто дает в них рекламные объявления, должен платить налог в размере двух шиллингов и шести пенсов независимо от размеров самого объявления. Джимми пишет, что мелкие лавочники вынуждены отказаться от рекламы своих товаров: платить такие налоги под силу лишь крупным предпринимателям.

— А Джимми упоминает о том, что первый помощник и экипаж «Баунти» подняли мятеж и изгнали с судна лейтенанта Блая? Сейчас все говорят не только о французской революции, но и о мятеже на «Баунти», — объяснил Стивен.

— По-моему, всеобщее любопытство разжег прежде всего тот факт, что экипаж предпочел сладострастных отахейтских девиц плодам хлебного дерева.

— Безусловно. Что еще пишет Джимми? Похоже, в Англии разразился нешуточный скандал. Говорят, что Блай отнюдь не невинная жертва.

— Насколько известно Джимми, задачей экспедиции, отправленной в Отахейт, было привезти семена и саженцы хлебного дерева — кто-то решил, что его плоды станут дешевой пищей для чернокожих рабов в Вест-Индии, — объяснил Ричард, снова принимаясь листать страницы. — Где же это место… стиль Джимми неподражаем, передать его невозможно.

«Офицер флота Уильям Блай сочетался браком с одной жительницей острова Мэн, дядей которой оказался Дункан Кэмпбелл, владелец плавучих тюрем. Как дальше развивались события, неизвестно, но, вероятно, мистер Кэмпбелл познакомил Блая с сэром Джозефом Бэнксом, поглощенным подготовкой к предстоящему плаванию в Отахейт.

Что поражает меня, так это кровосмесительный оттенок союза между королевским флотом и Королевским обществом. Кэмпбелл продал флоту один из своих кораблей — „Бетеа“. Новые хозяева переименовали его в „Баунти“ и назначили мужа племянницы Кэмпбелла, Блая, капитаном и казначеем „Баунти“. Вместе с Блаем в экспедицию отправился некий Флетчер Кристиан, приходящийся кровным родственником жене Блая и племяннице Кэмпбелла. Кристиан не имел чина, но был назначен помощником капитана. Он и раньше плавал вместе с Блаем, и этих двоих давно привыкли считать близкими друзьями, вроде „мисс Молли“… но молчание, Джимми, молчание!»

— Вот здравая оценка положения в Англии! — отсмеявшись, заявил Стивен. — В стране процветает кумовство вплоть до инцеста!

— А что такое инцест? — спросила Китти, уже зная, кто такие мисс Молли.

— Кровосмешение, половая связь между близкими родственниками, — объяснил Ричард. — Обычно между родителями и детьми, братьями и сестрами, тетками, дядями и племянниками или племянницами.

— Фу! — Китти передернулась. — Но я не понимаю, при чем тут мятеж на «Баунти».

— Это литературный прием, называемый иронией, — пояснил Стивен. — Что еще пишет Джимми?

— Ты сам можешь прочесть его письмо на досуге, — предложил Ричард, — но прежде еще об одной мысли Джимми, достойной упоминания. Он считает, что мистер Питт и парламент смертельно боятся, что после французской и американской революций вспыхнет революция и в Англии, и потому считают колонию в Ботани-Бей необходимым инструментом сохранения власти. В Ирландии начались серьезные беспорядки, среди валлийцев и шотландцев много недовольных. Поэтому Питт намерен включить мятежников и демагогов в список каторжников.

Ричард не стал обсуждать с другом новости в жизни самого мистера Тислтуэйта, а они были превосходны. Создатель пухлых романов для грамотных дам настолько преуспел в своем ремесле, что теперь писал по два романа в год. Деньги непрерывным потоком текли в его сундуки, поэтому он приобрел большой особняк на Уимпоул-стрит, нанял двенадцать слуг, обзавелся четверкой лошадей и любовницей-герцогиней.

После того как Стивен ушел, унося письмо мистера Тислтуэйта, а посуда была вымыта, Китти решилась заговорить. Больше она не боялась высказывать свои замечания: Ричард старательно воздерживался от наставительного тона.

— Должно быть, этот Джимми очень важный человек, — заметила она.

— Джимми? Важный? — Ричард рассмеялся, вспомнив коренастую и тучную фигуру друга, его светло-голубые глаза с красноватыми жилками и пистолеты, торчащие из карманов пальто. — Нет, Китти, он такой же, как многие другие. Он не прочь выпить — когда я жил в Бристоле, Джимми был самым частым посетителем таверны моего отца. А теперь Джимми живет в Лондоне, он сумел сколотить целое состояние. Пока меня держали на «Церере», он помог мне сохранить здоровье и рассудок. За это я буду благодарен ему всю жизнь.

— И я тоже. Если бы не ты, Ричард, мне жилось бы гораздо хуже, — сказала Китти, надеясь польстить ему.

Ричард нахмурился:

— Неужели ты меня не любишь, Китти?

Она ответила ему многозначительным взглядом. Ричард давно перестал сравнивать ее глаза с глазами Уильяма Генри и стал считать их принадлежащими только Китти. Но это не умалило любовь Ричарда к жене.

— Неужели ты меня не любишь, Китти? — повторил он.

— Люблю, Ричард, и всегда буду любить. Но истинная любовь — это совсем другое.

— Ты хочешь сказать, что на мне свет клином не сошелся?

— Нет, ты — вся моя жизнь. — Свои мысли Китти выражала жестами, взглядами, гримасами, когда не находила слов, а сейчас она не могла подыскать верные слова, чтобы объяснить, что происходит с ней. — Знаю, ты считаешь меня неблагодарной, но ты ошибаешься — я по-настоящему благодарна тебе. Просто иногда я думаю о том, как могла бы сложиться моя жизнь, если бы меня не отправили на каторгу, не отослали так далеко от дома. А если в Англии меня ждет человек, предназначенный мне судьбой, с которым я никогда не увижусь? Если он и есть моя истинная любовь? — Увидев, как изменилось лицо Ричарда, она заторопилась пояснить: — Нет, я счастлива, мне нравится работать в огороде и убирать дом. Я с нетерпением жду, когда появится ребенок, но… Как бы я хотела узнать, чего я лишилась!

Какого ответа она ждет?

— Значит, к Стивену тебя уже не тянет?

— Нет, — уверенно произнесла Китти. — Он прав: это было всего лишь девичье увлечение. Теперь, глядя на него, я удивляюсь самой себе.

— А о чем ты думаешь, когда смотришь на меня?

Китти сжалась, съежилась, словно напроказивший ребенок; заметив это, Ричард пожалел о своем вопросе и о том, что невольно заставил ее солгать. Он понимал, что в эту минуту Китти лихорадочно подыскивает ответ, который удовлетворил бы их обоих, и едва заметно усмехнулся, ожидая исхода этих поисков. Это и есть истинная любовь: Ричард понимал, что его возлюбленная небезупречна, несовершенна, и все-таки любил ее всем сердцем. А Китти истинная любовь представлялась совсем иначе, возлюбленный виделся ей рыцарем в сияющих доспехах, который увезет ее далеко-далеко, посадив перед собой в седло. Когда же она наконец повзрослеет и поймет, что она уже окружена любовью? Ричард сомневался в том, что этот момент когда-нибудь наступит, а со временем решил, что так будет лучше. Два мудреца — слишком много для одной семьи. Его любви хватит на двоих.

Наученная опытом, Китти выбрала самый честный из ответов:

— Не знаю, Ричард. Ты ничуть не похож на моего отца, поэтому то, что происходит между нами, вовсе не инцест. Я всегда рада видеть тебя. Я безумно счастлива оттого, что ношу твоего ребенка, — ведь ты будешь прекрасным отцом…

Внезапно Ричард осознал, что еще ни разу не задавал жене один важный вопрос.

— Кого ты хочешь — мальчика или девочку?

— Мальчика, — не раздумывая, отозвалась Китти. — Как и любая женщина.

— А если родится девочка?

— Я буду любить ее, но постараюсь объяснить, что ей не на что рассчитывать.

— Ты считаешь, что этот мир принадлежит мужчинам?

— Да, это так.

— Но ты не будешь разочарована, если все-таки родится девочка?

— Конечно, нет! Ведь у нас будут и другие дети, и мальчики тоже.

— Я открою тебе одну тайну, — шепнул Ричард.

Китти приникла к нему.

— Какую?

— Самое лучшее, если нашим первым ребенком станет девочка. Девочки взрослеют быстрее, поэтому у мальчика, когда он родится, будет сразу две мамы — одна из них, почти его ровесница, сможет наказывать его за провинности, на что не хватит смелости настоящей матери.

Китти засмеялась.

— Откуда ты это знаешь?

— У меня были две старшие сестры. — Ричард потянулся, словно кот, расправляя ноги. — И я очень рад, что им хорошо живется в Бристоле, но вести о кузене Джеймсе меня расстроили. Если бы не он, я бы не выжил. В отличие от большинства каторжников я ни разу не болел — ни в тюрьме, ни на транспортном судне. Вот почему в свои сорок три года я сильнее любого юноши. Именно поэтому я могу любить тебя, как молодой. Я сохранил и здоровье, и силу.

— Но ты же голодал, как и все остальные.

— Да, но голод опасен только тогда, когда он наносит непоправимый ущерб мышцам, а мышцы у меня крепче, чем у многих. И потом, мне ни разу не пришлось подолгу голодать. В Рио мне довелось отведать апельсинов и свежего мяса, на Темзе нас кормил старший черпальщик, в море я ловил рыбу, а добрый человек по имени Стивен Донован как-то угостил меня свежими булочками с маслом и кресс-салатом. Мне просто повезло, Китти, — заключил Ричард и улыбнулся, полузакрыв глаза. Сегодняшний день выдался памятным.

— А я не согласна с тобой, — возразила она. — Все дело не в везении, а в каком-то качестве, которого нет у других людей. Зато оно есть и у тебя, и у Стивена, и, судя по вашим разговорам, у майора Росса. А еще — у Ната и Оливии Лукас. У меня его нет. Вот почему я радуюсь тому, что ты станешь отцом моих детей. Они унаследуют от тебя то, чего не могу им дать я.

Ричард поцеловал ей руку.

— Прекрасный комплимент, Китти. Наверное, ты все-таки немного любишь меня.

Китти раздраженно вздохнула и оглядела стол, заваленный книгами. Рядом на стуле стояла шляпная картонка.

— Когда ты отнесешь Лиззи шляпу? — спросила она.

— По-моему, ее должна отнести ты, чтобы помириться с Лиззи.

— Я не могу!

— Я тоже.

Так и не решив, как поступить со шляпой, они улеглись спать. От усталости Китти заснула, прежде чем Ричард успел приласкать ее.

Ричард продремал два часа, в полусне перед ним проплывали знакомые лица, искаженные многолетней разлукой. Проснувшись, он выскользнул из-под одеяла, бесшумно оделся и покинул дом. На крыльце ему пришлось утихомиривать расшалившихся щенят и котят: у Тибби появилась подружка Фатима, а у Шарлотты — Флора. Все они спали в сосновом чурбаке с дуплом, которое Ричард приспособил под конуру. Он уже решил больше не брать ни кошек, ни собак, опасаясь, что они перестанут ловить крыс. К счастью, Мактавиш не мог отвыкнуть от давней привычки охотиться на грызунов. Он оставался единственным представителем мужского пола среди четвероногих обитателей дома.