Обвинитель нахмурился; мистер Тревильян сидел с таким видом, словно происходящее недоступно его пониманию.

Обвинитель приступил к перекрестному допросу.

— Когда состоялся разговор с миссис Джойс и мистером Дейнджерфилдом, мистер Джонс? Будьте предельно точны.

— Чего?

— Выражайтесь яснее.

— А, понял. В тот же день, когда я зашел проведать Уилли… то есть подсудимого Инселла. Услышав от него о том, что случилось, я решил расспросить соседей. Миссис Джойс, которая вовсе не миссис, сказала, что ничего не видела и не слышала. Мистер Дейнджерфилд показал мне щель, но когда я заглянул в нее, то ничего не разглядел.

Вновь вызвали миссис Джойс, и она заявила, что не отказывается от своих показаний, но она не из тех, кто не прочь посплетничать!

Мистер Дейнджерфилд повторил: он ничего не слышал, только кое-что видел.

— Вызовите мистера Джеймса Хайда! — громко предложил обвинитель. Адвокат Ричарда вздрогнул и растерянно огляделся. — Нет, не вас, мой ученый коллега. Мистер Джеймс Хайд — слуга матери мистера Тревильяна.

Тезка адвоката был невысоким рыжеватым мужчиной лет сорока; он держался скромно, но с едва заметным упрямством, свойственным старшим слугам. Он сообщил, что мистер Дейнджерфилд зашел к нему первого октября и известил о следующем: Роберт Джонс за пять гиней готов доказать, что Морган с женой сговорились ограбить мистера Тревильяна.

В толпе присяжных послышался ропот, сэр Джеймс Эйр строго выпрямился.

— Это был сговор, мистер Хайд?

— Да, сэр, сговор.

— В нем участвовал и мистер Инселл?

— О нем мистер Дейнджерфилд не упоминал. Он назвал только мистера и миссис Морган.

Вновь вызванный мистер Дейнджерфилд признался, что заходил в дом мистера Мориса Тревильяна проведать своего друга мистера Джеймса Хайда и рассказал ему о предложении Роберта Джонса.

При повторном допросе мистер Роберт Джонс подтвердил показания других свидетелей. Он знал, что мистер Дейнджерфилд дружит со слугой Тревильянов, а поскольку он нуждался в деньгах, то…

— А как насчет сговора между Морганом и его женой с целью ограбления мистера Тревильяна? Он существовал? — допытывался обвинитель.

— Само собой, — бодро согласился Роберт Джонс. — Но клянусь вам, Уилли тут ни при чем.

— Если вы солгали, вас привлекут к суду, мистер Джонс.

— Это чистая правда, сэр!

— Откуда вы узнали про сговор?

— От миссис Морган.

Присяжные и судьи вновь заволновались.

— Когда?

— Да вскоре после полудня в тот же день, когда все случилось, — тогда я впервые зашел проведать Уилли. Однако я его не встретил, а столкнулся с миссис Морган. Она сказала, что ждет мистера Тревильяна, но что он должен прийти позднее, после того как Морган уедет в Бат. Она просто сияла от радости, рассказывая, как Морган застанет у нее мистера Тревильяна и устроит скандал — из тех, что устраивают мужья, обнаружив, что у них выросли рога. По ее словам, они с мужем решили вытянуть из этого болвана не меньше пятисот фунтов — ведь он сущий простофиля.

Сэр Джеймс Эйр перевел взгляд на скамью подсудимых.

— Морган, что вы скажете о вашем сговоре с женой?

— Никакого сговора не было, ваша честь. Я невиновен, — решительно ответил Ричард. — Сговора не было.

Углы губ судьи опустились.

— Кстати, а где миссис Морган? — осведомился он, обращаясь ко всем присутствующим в зале. — Судя по всему, ей место на скамье подсудимых, рядом с мужем. — Он метнул в Ричарда свирепый взгляд. — Где ваша жена, Морган?

— Не знаю, ваша честь. С того дня я ни разу ее не видел, — невозмутимо ответил Ричард.

Обвинитель постарался извлечь всю пользу из сговора и как можно реже упоминать об отсутствии сообщницы, миссис Морган. А когда сэр Джеймс Эйр обратился к присяжным, он тоже повел речь о сговоре.

Двенадцать законопослушных и порядочных присяжных переглянулись с невыразимым облегчением: еще несколько минут — и они смогут разойтись по домам. День выдался долгим и трудным. Почетные граждане Глостера и не слышали о том, что для рассмотрения каждого дела полагается выбирать новый суд присяжных. Ни о каком совещании в другой комнате не могло быть и речи. Ричарда Моргана признали невиновным в краже часов, но обвинили в крупном вымогательстве. С Уильяма Инселла были сняты все обвинения.

Сэр Джеймс Эйр перевел взгляд на скамью подсудимых, где Уилли в слезах рухнул на колени, а остриженный почти наголо Ричард Морган — каков деревенщина! — застыл, глядя куда-то вдаль.

— Ричард Морган, вы приговорены к семи годам каторги в Африке. Уильям Инселл, вы свободны. — И он ударил в гонг, чтобы разбудить сэра Джорджа Нэриса. — Завтра утром заседание суда начнется в десять утра. Боже, храни короля!

— Боже, храни короля! — эхом повторили присутствующие.

Стражник подтолкнул заключенных к двери. Ричард покинул зал суда, не удостоив мистера Джона Тревильяна Сили Тревильяна ни единым взглядом. Он был вычеркнут из жизни Ричарда, как и многое другое. Ричард попросту забыл о существовании Сили.

На полпути к глостерской тюрьме Ричарда вдруг охватила радость: только сейчас он понял, что вскоре отделается от плаксы Уилли.

Солнце уже касалось горизонта на западе, когда Ричарда и плачущего Уилли — на этот раз он рыдал от счастья — ввели в ворота замка под присмотром двух стражников. Здесь Ричарда задержали, а Уилли увели дальше. Значит, вот в чем разница между человеком, ждущим суда, и преступником, которому вынесен приговор? Стражник указал на дом начальника тюрьмы, и Ричард двинулся к нему, как всегда, демонстрируя покорность в присутствии представителей власти. За три месяца он успел изучить всех тюремщиков — добрых, злых и равнодушных, хотя избегал заводить с ними близкое знакомство и никого не звал по имени.

Его втолкнули в уютную комнату, обставленную, как подобало гостиной. В ней уже ждали трое: адвокат мистер Джеймс Хайд и оба кузена Джеймса. Последние утирали слезы, мистер Хайд казался удрученным. «В сущности, — подумал Ричард, когда стражник вышел и прикрыл дверь, — им пришлось гораздо хуже, чем мне. Меня случившееся не удивило, я предчувствовал именно такой исход. Правосудие слепо, но не в том романтическом смысле, как уверяли нас в Колстонской школе. Оно не видит живых людей и их мотивы, а его блюстители верят только тому, что очевидно, и упускают из виду тонкости. В основе показаний всех свидетелей лежали сплетни, Сили просто связал обрывки сплетен воедино и предложил свидетелям щедрую мзду. Роберту Джонсу он заплатил, как и всем остальным, но эти взятки имели вид подарков тем, кто знал его, его родных и слуг. О, свидетели во всем разобрались! Но под присягой они были вправе отрицать подкуп. Джонсу же пришлось сознаться в том, что его подкупили. А может, Аннемари и вправду рассказала Джонсу про наш „сговор“. Значит, она душой и телом принадлежала Сили, была его сообщницей с самого начала. Если это правда, тогда она подстерегла меня, а все остальное — наглая ложь. Меня обвинили на основании показаний свидетельницы, которая даже не появилась на суде, — Аннемари Латур. А судья ограничился лишь тем, что спросил меня, где она теперь».

Пока он размышлял, кузены Джеймсы вытерли глаза и взяли себя в руки. Мистер Джеймс Хайд воспользовался случаем, чтобы получше разглядеть своего подзащитного Ричарда Моргана. Незаурядный человек, рослый и крепкий, жаль, что он не носит парик, в нем Ричард был бы неотразим. По сути дела, сегодня судьи выясняли, кто он такой — порядочный человек, оскорбленный изменой, или мошенник, решивший нажиться на неверности жены. Разумеется, адвокат знал от кузенов Джеймсов, что упомянутая женщина не была женой его подзащитного, но умолчал об этом, поскольку если бы выяснилось, что она всего-навсего блудница, положение Ричарда осложнилось бы. В ходе следствия стало ясно, что сам Ричард Морган — жертва заговора, но судьи славились предубежденным отношением к заключенным, которые хладнокровно и обдуманно совершали преступление. А присяжные вынесли такой вердикт, к которому их подталкивал судья.

Кузен Джеймс-аптекарь первым нарушил молчание, убирая в карман носовой платок.

— Мы заплатили начальнику тюрьмы, чтобы побыть здесь с тобой, — объяснил он. — Ричард, как я сочувствую тебе! Дело было состряпано, Сили подкупил всех свидетелей до единого.

— Я хотел бы узнать вот что, — начал Ричард, усаживаясь, — почему мистер Бенджамин Фишер из акцизного управления не приехал в Глостер, чтобы стать моим свидетелем? Будь он здесь, мне вынесли бы иной приговор.

Преподобный Джеймс поджал губы.

— Он сказал, что слишком занят, чтобы тащиться за сорок миль от дома. Но по правде говоря, он занят сделкой с Томасом Кейвом, а до судьбы его главного свидетеля ему нет дела.

— И все-таки, — вмешался мистер Хайд, который без адвокатского облачения отчасти утратил внушительный вид, — можете не сомневаться, мистер Морган: подавая от вашего имени апелляцию лорду Сиднею, министру внутренних дел, я приложу к нему письмо мистера Фишера. Но не Бенджамина, а его брата Джона.

— Значит, я могу настаивать на пересмотре решения суда? — оживился Ричард.

— Нет. Апелляция подается в форме прошения о помиловании, обращенного к королю. Я подам ее, как только вернусь в Лондон.

— Выпей портвейна, Ричард, — предложил кузен Джеймс-аптекарь.

— Спасибо, не стоит — сегодня во рту у меня не было ни крошки.

Дверь открылась, в комнату вошла женщина с подносом, на котором лежали хлеб, масло, поджаренные колбаски, пастернак и капуста, а также стояла кружка пива. С равнодушным видом поставив поднос на стол, женщина присела в книксене и удалилась.

— Ешь, Ричард. Начальник тюрьмы сообщил нам, что ужин уже окончен, поэтому я попросил принести тебе еду сюда.

— Спасибо, кузен Джеймс, я искренне благодарен вам, — с чувством отозвался Ричард и принялся за еду. Но, подцепив ножом первый кусок, он сначала тщательно обнюхал его и осторожно попробовал на вкус и лишь после этого принялся с аппетитом жевать. — Обычно заключенным дают колбаски из тухлятины, — объяснил он с набитым ртом.

Покончив с едой, Ричард выпил стакан портвейна и поморщился.

— Я так давно не пробовал сладкого, что отвык от него. Здесь нам не дают даже масла, не говоря уже о варенье.

— О Ричард! — хором воскликнули кузены Джеймсы.

— Не тревожьтесь за меня. Даже если мне придется провести в заключении еще семь лет, моя жизнь не кончена, — заявил Ричард, поднимаясь. — Мне тридцать шесть; на свободу я выйду незадолго до того, как мне исполнится сорок четыре года. Мужчины в нашем роду живут долго, и я намерен остаться здоровым и крепким. Что бы ни случилось, пятьсот фунтов вознаграждения от акцизного управления принадлежат мне. Я напишу этому лентяю Бенджамину Фишеру и попрошу отдать их вам, кузен Джеймс-аптекарь. Вычтите из них сумму, которую вы уже потратили на меня, а на остальную продолжайте снабжать меня фильтрами, тряпками, одеждой и обувью. И отдайте преподобному Джеймсу деньги за книги, в том числе и те, что он уже подарил мне. Здесь я не бездельничаю, и потому меня неплохо кормят. А по воскресеньям я читаю. Блаженство!

— Помни, Ричард, мы крепко любим тебя, — сказал кузен Джеймс-аптекарь, обнимая и целуя его.

— И будем молиться за тебя, — добавил кузен Джеймс-священник.

* * *

На выездной сессии суда в Глостере, состоявшейся в марте тысяча семьсот восемьдесят пятого года, оправдан был лишь один подсудимый — Уилли Инселл. Шестерых приговорили к повешению: Мейзи Хардинг — за скупку краденого, Бетти Мейсон — за пятнадцать украденных гиней, Сэма Дея — за кражу двух фунтов пряжи, Билла Уайтинга — за кражу барана, Айзека Роджерса — за разбой, а Джо Лонга — за похищение серебряных часов. Остальных десятерых заключенных приговорили к семи годам каторги в Африке, где у его величества короля Великобритании не было официальных колоний. Ричард понимал: если бы не показания кузенов Джеймсов, он угодил бы в петлю. Но хотя от Бристоля до Глостера было не близко, судьи не осмелились пропустить мимо ушей слова двух уважаемых граждан Бристоля.

Гораздо больше заключенных занимал другой вопрос: уместятся ли они все в тесной камере? Но через неделю все разрешилось: девять узников умерли от флегмонозной ангины, а вслед за ними — все оставшиеся дети и десять должников.

Положение в английских тюрьмах становилось отчаянным, но это не мешало глостерским судьям выносить суровые приговоры.

В тысяча семьсот восемьдесят втором — тысяча семьсот восемьдесят четвертом годах было предпринято три попытки вывезти заключенных в Америку. Судно «Стриж» отправилось в свое первое плавание, хотя некоторым пассажирам удалось спастись бегством с помощью американцев. Во втором плавании в августе тысяча семьсот восемьдесят третьего года на борт было взято сто сорок три заключенных, судно вышло из устья Темзы, направляясь в Новую Шотландию. Но доплыть удалось лишь до берегов Суссекса, где «живой груз» поднял мятеж и приказал команде пристать к берегу близ Рая. После этого пассажиры пустились на все четыре стороны. Только тридцать девять из них были вновь пойманы; из них шестерых повесили, а остальных приговорили к пожизненной каторге в Америке. Хотя вывоз заключенных в Америку вновь стал возможным, правительственные жернова вращались слишком медленно, не говоря уже о судебных.