В результате заключенные образовывали группы. Между отрядами из шести человек, способных хоть как-то объясниться друг с другом, устанавливалось нечто вроде взаимопонимания. Те, чей акцент или жаргон был никому не понятен, оказывались в изоляции. Поэтому заключенные из Глостера держались обособленно, с остальными их объединяла только ненависть к обитателям лондонского Ньюгейта, расположившимся палубой выше. Именно им доставалась львиная доля пищи и дешевого джина, поскольку они с тюремщиками понимали друг друга и, кроме того, их сплотила неприязнь к провинциалам.

Свою долю джина лондонские заключенные получали по праву, поскольку находились на своей территории и располагали большими средствами, но то, что им доставалась лучшая еда, было несправедливо.

Жизнерадостный пухлый мистер Дункан Кэмпбелл проявлял редкостную бережливость во всем, за что ему приходилось платить дополнительно сверх двадцати шести фунтов в год, которые правительство его величества выплачивало ему за каждого каторжника, а еда стоила немалых денег. В неделю на одного заключенного приходилось тратить не меньше десяти шиллингов; благодаря судам, стоявшим у берегов Темзы, в январе доход Кэмпбелла составлял триста шестьдесят фунтов в неделю, к тому же он изыскивал самые разные способы увеличить этот доход — к примеру, сам выращивал овощи и варил легкое пиво. О более простых способах получения прибыли — таких, как приписки или провокация цинготных мятежей, — не могло быть и речи: суда посещало слишком много назойливых представителей власти. Хлеб и мясо Кэмпбелл закупал в гарнизоне лондонского Тауэра — только бычьи головы и голени, только черствый хлеб — и поначалу не заботился о качестве провизии. Затем в дело вмешался мистер Джон Ховард, и вскоре заключенных стали кормить гораздо лучше. Но несмотря на все досадные запреты и ограничения, а также тщательно подобранных надзирателей числом около ста человек, мистер Кэмпбелл ухитрялся получать не меньше ста пятидесяти фунтов прибыли в неделю. Ему же принадлежало одно судно в Плимуте, «Дюнкерк», и два в Портсмуте — «Удачливый» и «Твердыня». Общий барыш, приносимый этим предприятием, достигал трехсот фунтов в неделю; помимо того, Кэмпбелл принимал участие в запутанных махинациях, связанных с поставками припасов для предстоящей экспедиции в Ботани-Бей.

Высота помещений на самой нижней палубе «Цереры» не превышала шести футов, а это означало, что голова Ричарда находилась на расстоянии полудюйма от потолка, а Айку Роджерсу не удавалось даже выпрямиться во весь рост. Потолочные балки располагались на фут ниже, расстояние между ними составляло шесть футов. По этой причине любая ходьба превращалась в пародию на шествие монахов: заключенные передвигались семенящей походкой, через каждые два шага почтительно наклоняя головы.

Бристольцы давно притерпелись к вони, которую ветер заносил в зарешеченные окна, гуляя по промозглому помещению с красными стенами, простирающемуся от переборки под фок-мачтой до кормовой переборки. В целом помещение имело в ширину сорок, а в длину — сто футов. Вдоль внешней стены, то есть обшивки судна, располагались дощатые нары высотой с обычный стол, на которых заключенные рассаживались, как на скамьях. Видимо, те же нары служили и кроватями, поскольку кое-где заключенные лежали на них — или отдыхая, или мучаясь в горячке. Еще один настил шириной в шесть футов также служил ложем. Посреди комнаты тянулся третий ряд нар шириной также в шесть футов. В этом помещении с кричаще-красными стенами обитало восемьдесят мужчин. Как только в комнату втолкнули дюжину вновь прибывших, все разговоры смолкли, головы повернулись к двери.

— Вы откуда? — спросил один из мужчин, сидящий близ двери.

— Из глостерской тюрьмы, — ответил Уилл Коннелли.

Незнакомец поднялся. Он был невысок ростом и проходил под балками не нагибаясь, телосложением напоминал не карлика, а скорее жокея, лицо у него было как у человека, который почти всю жизнь провел среди лошадей — морщинистое, жесткое, удлиненное книзу. На вид ему можно было дать и сорок лет, и все шестьдесят.

— Как жизнь? — осведомился он тоном утверждения, а не вопроса, приближаясь к новичкам и протягивая им маленькую ладонь. — Я Уильям Стенли из Синда, это близ Девайзеса в Сомерсете. Но судили меня в Уилтшире.

— Почти все мы слышали про Синд, — с усмешкой отозвался Коннелли и представил своих товарищей, а затем со вздохом поставил сундук на пол. — Ну, и что дальше, Уильям Стенли из Синда?

— Проходите. Должно быть, Сайкс уже успел пощупать вас? Ему это по душе — он не прочь, так сказать, поближе познакомиться с подопечными. Деньги есть? Или он нашел их?

— У нас нет денег, — объяснил Коннелли, уселся на скамью и поморщился от боли. — Чертов Сайкс! Что еще скажешь?

— Вон там сидят ребята из центральных и западных округов, с побережья Ла-Манша, Уолдса и Уилдса, — объяснил Стенли, указывая в сторону нар незажженной трубкой. — Посредине — те, кого привезли из Дерби, Чешира, Стаффорда, Линкольна и Шропшира. В дальнем углу — Дарем, Йоркшир, Нортумбрия и Ланкашир. Ливерпульцы заняли дальний конец стола. Все они, кроме одного, ирландских кровей. Есть здесь и четверо черномазых, но их держат наверху, вместе с лондонцами. А валлийцев здесь нет, Тэффи. — Он обвел взглядом сундуки и мешки. — Если у вас там что-нибудь ценное, распрощайтесь с ним. Впрочем, может статься, — добавил он многозначительно, — мы с вами поладим.

— Скорее всего, — дружески согласился Коннелли. — Похоже, тут нам придется и спать, и есть?

— Ага. Тащите свое барахло сюда, места для дюжины как раз хватит. Тюфяки, на которых мы спим, свернуты и сложены под нары, туда же можно запихнуть и сундуки. На двоих приходится одно одеяло. — Он хихикнул. — Нас здесь держат в строгости, и если вы не прочь ублажить самих себя, на уединение не рассчитывайте. Все мы помогаем себе сами, после мистера Сайкса мужеложство не в почете. К тем, кто живет наверху, по воскресеньям пускают женщин — их называют тетями, сестрами или кузинами. Правда, нам это не по карману, мы слишком далеко от дома, а у кого есть деньги, те тратят их на джин. Шесть пенсов за полпинты — настоящий грабеж!

— Так, говоришь, ты можешь посторожить наши вещи, Уильям? — осведомился Билл Уайтинг, страдая от боли в руке и от царапин, оставленных грубыми пальцами мистера Сайкса.

— Меня не водят на работу. Сначала хотели пристроить на огород, но пальцы у меня слишком грубые даже для того, чтобы полоть репу. Потому от меня вскоре отстали — решили, что я слишком стар, чтобы участвовать в этих скачках. — Он приподнял крошечную ступню и потряс ею, пока железный браслет не съехал на подъем. — Вот я и присматриваю теперь за порядком — мою полы, выношу ведра, сворачиваю тюфяки, складываю одеяла и не даю воли помешанным ирландцам. Впрочем, наши ирландцы из Ливерпуля — сносные ребята. А двое на «Юстиции» говорят только по-своему — с тех пор как их привезли в лодке из Дублина. Неудивительно, что они свихнулись. Ирландцы — чувствительный народ, а в Ирландском море часто штормит. Но они любого облапошат, и глазом моргнуть не успеешь. — Он хохотнул и сменил тон: — А неплохо встретить земляков из западных графств! Мики! Эй, Мики!

К нему развязной походкой приблизился темноволосый и темноглазый молодой мужчина с хитрым выражением лица, какие бывают только у корнуэльских контрабандистов.

— Нет, я не из Корнуолла, — заговорил он, точно прочитав мысли новичков. — Из Дорсета, точнее — из Пула. Служил на таможне. Моя фамилия Деннисон.

— Мики помогает мне следить за порядком — сам я не справляюсь. Мы здесь лишние, нас не берут ни в одну шестерку. У Мики бывают такие припадки, что не позавидуешь.

Чернеет лицом, прикусывает язык. Однажды он до смерти перепугал нашего красавчика Сайкса. — Стенли проницательно оглядел новичков. — Вас уже разбили на две шестерки?

— Да, и этот молчун у нас за старшего, — объяснил Коннелли, указывая на Ричарда. — Только он в этом не признается. Мы с Биллом Уайтингом болтаем без умолку, а он сидит, слушает и принимает решения. Дружелюбный малый и на редкость умный. Мы с ним знакомы недавно, а вот если бы я встретился с Сайксом до того, как познакомился с Ричардом, я бы не вытерпел — и что же дальше? Теперь у меня болела бы не только задница, но и голова. Здесь устраивают порки?

— Нет, провинившихся бьют дубинками, Уилл. Мистер Кэмпбелл запретил плетки — говорит, ему нужны рабочие руки. — Уильям Стенли из Синда опустил веки. — Так мы поладим, Ричард… как твоя фамилия?

— Морган.

— Валлиец?

— Я родился в Бристоле, все мои предки родом оттуда. Коннелли — ирландская фамилия, а он тоже бристолец. В наши времена фамилия ничего не значит.

— А почему, — вдруг вмешался Айк Роджерс, который до сих пор молчал, — тут красные стены?

— Это же нижняя палуба второразрядного судна, — объяснил Мики Деннисон из Пула. — Здесь не только жили матросы, но и находился лазарет. На красном кровь не так заметна. Вид крови до смерти пугал канониров.

Уильям Стенли вытащил из жилетного кармана большие часы-луковицу и взглянул на циферблат.

— Есть будем через час, — сообщил он. — Гарри, здешний эконом, сам раздает миски и кружки. Сегодня пятница — значит, будет овсянка. Мяса мы и в глаза не видим, если не считать червей в хлебе и сыре. Слышишь грохот наверху? — Он ткнул трубкой в потолок. — Сейчас кормят лондонцев, а мы едим что останется. Их больше, чем нас.

— А что, если мистер Хэнкс решит переселить лондонцев сюда? — с любопытством спросил Ричард.

Коротышка Уильям Стенли усмехнулся:

— Не посмеет! Если ирландцы не перережут им глотки в темноте, то это сделают парни из северных округов. Никто не любит Лондон и лондонцев. Англию обдирают, как прихожанина на методистском собрании, а все собранные деньги тратят на Лондон и Портсмут, потому что в Лондоне парламент, армия и Ост-Индская компания, а в Портсмуте — флот.

— Насколько я помню, мистер Сайкс сказал, что нам придется пить воду из Темзы, — произнес Ричард, расплываясь в ослепительной улыбке. — Друзья мои, располагающие фильтрами! Пожалуй, нам следует провести небольшую церемонию. Поскольку вы сами назвали меня старшим среди вас, делайте, как я. — Он поставил свой сундук на стол, отпер его ключом, висящим на шее, и вытащил большую тряпку. Повязав ею стриженую голову, Ричард принялся негромко напевать; Гендель узнал бы эту мелодию, но обитателям нижней палубы «Цереры» она была незнакома. Забыв о боли, Билл Уайтинг тоже достал тряпку, а потом его примеру последовали Уилл, Недди, Тэффи и Джимми, хотя пел по-прежнему только Ричард. Из сундука был извлечен фильтр Ричарда, невнятное бормотание сменилось протяжным звуком «а-а-а». Ричард провел ладонями над фильтром, наклонился, чтобы коснуться его лбом, а затем взял на руки и направился к помпе, сопровождаемый пятью помощниками. Уловив мелодию, Тэффи тоже запел, вторя баритону Ричарда на октаву выше. За ними напряженно следили все обитатели комнаты, кроме тех, кто метался в лихорадке; Уильям Стенли изумленно выпучил глаза.

Помпа подавала воду тонкими струйками, падающими в медный чайник, в котором кто-то пробил несколько дыр. Система фильтров мистера Кэмпбелла предназначалась для задержания плавучего мусора, комков грязи и дохлой рыбы, но не более того. После такой фильтрации вода сразу поступала в трюмы судна.

Величественным жестом Ричард велел Джимми Прайсу взяться за рукоятку помпы, подставил под трубу свой каменный фильтр и набрал в чашу около трех пинт воды. Его товарищи сделали то же самое, причем Билл Уайтинг низко поклонился Джимми, прежде чем наполнить фильтр, а тем временем Ричард на все лады распевал «аллилуйя». Наконец все вернулись к столу и расставили шесть каменных фильтров в его центре, сопровождая это действие благоговейными жестами. Ричард знаком велел товарищам отойти на два шага, развел руки и пошевелил пальцами.

— Царь царей! Бог богов! Аллилуйя, аллилуйя! — запел он. — Осанна! О, Гиппократ, услышь нашу молитву! — Еще раз почтительно поклонившись, он снял с головы тряпку, свернул ее, поцеловал и сел за стол. — Гиппократ! — вдруг выкрикнул он так пронзительно, что все вздрогнули.

— Господи, что все это значит? — не выдержал Стенли.

— Это обряд очищения, — торжественно объяснил Ричард.

Старик с лошадиным лицом насторожился.

— Ты шутишь? Вы что, решили разыграть меня?

— Поверь мне, Уильям Стенли из Синда, мы, все шестеро, никого не разыгрываем. Мы стараемся умилостивить Мать-Темзу, призывая великого бога Гиппократа.

— И так будет каждый раз, когда вам захочется пить?

— Нет, что ты! — отозвался Билл Уайтинг, который прекрасно понял, зачем Ричард устроил всю эту «церемонию». Таким способом он обособил своих товарищей, наделил их качествами, в конечном итоге позволяющими им уцелеть и сохранить свою собственность. Сообразительный малый! Ричарду помогли замечания Джимми и Лиззи о том, что он превратил процесс очистки воды в ритуал. Сайкс, прозванный на корабле «мисс Молли»,[13] наверняка обо всем узнает — Уильям Стенли из Синда производил впечатление сплетника, к тому же целыми днями торчал на «Церере». — Нет, — продолжал он убедительным тоном, — мы проводим обряд очищения только в особых случаях — например, когда переселяемся на новое место. Так мы привлекаем внимание Гиппократа.