Шквал начался вскоре после того, как утих попутный ветер. Небо потемнело, на нем быстро сгустились тучи, поднялись высокие темно-синие волны с белоснежными гребнями, зловеще зарокотал гром. А потом налетел ураган, и воды взъярились, с неба полил дождь, засверкали молнии. Но час спустя небо вновь прояснилось, море успокоилось.

Каторжникам и морякам разрешили спать на палубе, и Ричард искренне удивлялся, видя, как многие отказываются от такой роскоши. Узникам было не привыкать спать на жестких досках, и все-таки сразу после темноты, которая в этих широтах наступала мгновенно, они удалялись в вонючую камеру. Морякам при любой погоде было удобно спать в гамаках, но товарищи Ричарда по несчастью не могли рассчитывать даже на такую привилегию, и он пришел к выводу, что они просто боятся стихий.

Сам Ричард отыскал на палубе местечко и улегся, глядя на фантастическую пляску молний среди туч, с замиранием сердца ожидая ослепительной вспышки и громового удара. Но самую острую радость ему доставил дождь. Ричард предусмотрительно прихватил с собой мыло и теперь торопливо разделся и намылился, наслаждаясь лаской густой пены и зная, что вскоре дождь смоет ее. Он принес все вещи, которые хотел выстирать, — тонкий матрас, одежду, даже одеяла, хотя его уверяли, что после стирки одеяла сядут.

— Все, что не привинчено и не прибито к палубе, унесет ветер или вода! — негодующе объяснял Билл Уайтинг. — И как тебе не надоело торчать здесь? Если уж нам суждено потонуть, я хочу остаться на нижней палубе.

— Если одеяла и уменьшатся в размерах, то ненамного, Билл, не понимаю, почему ты так встревожился. Через час все они высохнут. Ты даже не заметил, как я забрал твое одеяло, — ты сладко спал и похрапывал!

В последнее время Билл заметно повеселел — вероятно, оттого, что теперь каторжников часто кормили свежей рыбой. В этом и состояло преимущество плавания в океанских водах, как теперь понял Ричард. Хлеб уже никуда не годился, он кишел извивающимися червячками, которых Ричард предпочитал не замечать. Именно по этой причине большинство каторжников ели его, закрыв глаза. Постепенно хлеб становился все мягче, и это свидетельствовало о том, что омерзительные твари начали плодиться. Солонина не портилась, а в горохе и овсянке тоже появилось живое «мясо». А у Ричарда иссякали запасы солода.

— Мистер Донован, — однажды обратился он к четвертому помощнику, которому полагалось бы быть вторым, — не могли бы вы оказать мне одну услугу по прибытии в Рио-де-Жанейро? Я не осмелился бы беспокоить вас, но больше мне не к кому обратиться с такой просьбой, а вам я доверяю.

Он сказал правду. За долгие часы рыбной ловли дружба между ними окрепла. Ричарду казалось, что с Донованом его связывают более прочные узы, чем с остальными. Стивен Донован умел быть и серьезным, и легкомысленным, и остроумным, и чутким, он безошибочно угадывал многие мысли Ричарда. Постепенно Ричард стал относиться к Стивену, как к брату, забыв о том, что тот питает к нему отнюдь не братские чувства. Поначалу каторжники посмеивались над непонятной дружбой Ричарда с четвертым помощником, по-своему истолковывая его странную прихоть — ночевки на палубе. Но Ричард оставался слеп и глух к насмешкам, даже не пытался возразить или оправдаться, и наконец все сошлись во мнении, что между ним и Донованом нет ничего, кроме дружбы.

В тот день, когда Ричард решился высказать свою просьбу, они со Стивеном опять рыбачили вдвоем. День выдался тихим, клева почти не было, ничто не отвлекало их. Донован нахлобучил на голову матросскую соломенную шляпу. Точно такую же шляпу Ричард купил у корабельного плотника, предпочитающего ром пребываниям на солнечной палубе.

Донован издал негромкий довольный возглас.

— Я буду рад оказать тебе услугу, — заверил он.

— У нас есть немного денег, а нам необходимы мыло, солод, деготь, тряпки, пара бритв и ножницы.

— Оставь деньги себе, Ричард, — на них ты купишь билет домой, когда истечет срок каторги. Я сам куплю тебе все, что понадобится.

Но Ричард отрицательно покачал головой.

— Я не могу принять такой подарок, — решительно возразил он. — Вы должны взять деньги.

Приподняв бровь, Донован усмехнулся.

— Ты думаешь, взамен я потребую любви? Обидно сознавать.

— Нет, что вы! Я не могу принять подарок только потому, что мне нечего подарить вам. А любовь здесь ни при чем.

Донован вдруг разразился неудержимым хохотом.

— Какой великолепный диалог! Я похож на юную девицу из дамского журнала! Нет ничего смешнее мук неразделенной любви «мисс Молли»! Прими подарок, Ричард: я хочу хоть чем-нибудь помочь тебе и не требую от тебя ответных обязательств. Неужели ты ничего не понял, Ричард? Ведь мы друзья.

Ричард растерянно заморгал и улыбнулся.

— Да, я знаю это. Спасибо вам за подарок, мистер Донован.

— Но ты можешь отблагодарить меня за услугу.

— Чем же?

— Зови меня Стивеном.

— Так не пойдет. Будь я свободным человеком, я охотно звал бы вас по имени. А пока я должен знать свое место.

Мимо проплыла акула, голодная, как и пассажиры корабля в этот неудачный день. Тупомордая, длиной не более двенадцати футов, по сравнению с океанскими просторами она казалась головастиком. Окинув корабль бесстрастным взглядом, акула удалилась.

— Злая тварь, — заметил Ричард. — У китов в глазах светится ум, у дельфинов — жизнерадостность. Но это чудовище словно явилось из ада.

— О, ты истинный сын Бристоля! Тебе никогда не доводилось читать проповеди?

— Нет, но в нашей семье есть проповедники и священники англиканской церкви. Двоюродный брат моего отца — настоятель церкви Святого Иакова, а его отец читал проповеди под открытым небом, обращаясь к углекопам Кингсвуда.

— Отважный человек! И он уцелел?

— Да. И воспитал сына Джеймса.

— А ты никогда не поддавался искушениям, Ричард?

— Только однажды, с женщиной, которая была способна открыть райские врата любому мужчине. И это было ужасно. Уж лучше воздержание!

Леска в руках Донована дрогнула, он спохватился:

— Клюет! Рыба попалась!

Но он ошибся. Акула вернулась и заглотала наживку вместе с крючком, поплавком и грузилом. Донован сорвал шляпу, растоптал ее обеими ногами и выругался.

Пожалуй, всему виной стала жаркая и безветренная погода, а может, краткая передышка, отпущенная обитателям «Александера», закончилась, и наступила очередная полоса бед. Двадцать девятого июня каторжники вновь стали умирать. Доктор Балмен, который терпеть не мог спускаться в тюремное помещение из-за царившей там вони, теперь был обязан проводить там все больше времени. Но его возбуждающие, рвотные и очищающие средства не помогали.

В открытом море не мудрено стать суеверным! Едва каторжники снова начали хворать, «Александер» очутился в сияющей кобальтовой синеве, и все пассажиры, столпившиеся на палубе, сразу поверили, что это дурное предзнаменование. Вода превратилась во множество синих камешков. Каторжники совсем пали духом и стали готовиться к смерти.

— Это же наутилусы! — в ярости кричал доктор Балмен. — Нам попалась огромная стая наутилусов — «португальских воинов», ярко-синих морских животных, похожих на медузы! Это часть природы, а не знак свыше! О Господи! — Потрясая кулаками, он в отчаянии бросился в свою тесную каюту.

— Почему они называются «португальскими воинами»? — спросил Джо Лонг, дождавшись Ричарда, который по очереди с ним ухаживал за Айком.

— Потому что португальские боевые корабли красят в синий цвет, — объяснил Ричард.

— А не в черный с желтым, как наши?

— Если бы все корабли были окрашены одинаково, как мы отличили бы свои от вражеских? В пороховом дыму нелегко разглядеть флаги и знаки отличия. Ну, ступай на палубу, дружище. Ты слишком подолгу сидишь здесь. — Ричард присел рядом с Айком, снял с него рубашку и штаны и принялся обтирать водой.

— Балмен — идиот, — прохрипел Айк.

— Нет, просто он измучен. Он испробовал все средства и теперь не знает, что предпринять.

— А разве кто-нибудь знает? Можно ли здесь вообще хоть что-нибудь сделать? — Айк совсем исхудал, кожа обтянула кости и стала похожей на пергамент, волосы выпадали прядями, ногти побелели, язык потрескался, губы опухли и запеклись. Но самые зловещие признаки болезни Ричард увидел на его сморщенной мошонке. Бедняга Айк!

— Открой-ка рот, я почищу тебе зубы и язык. — Ричард свернул смоченную профильтрованной водой чистую тряпку и ее уголком принялся чистить товарищу зубы, надеясь, что это немного скрасит его существование. Ричард не раз думал о том, что участь рослого человека незавидна. Если бы Айк был таким же щуплым, как Джимми Прайс, его страдания давным-давно кончились бы. Но эта внушительная гора плоти отчаянно боролась за жизнь. Лишь редкие каторжники сдавались без борьбы, почти все цеплялись за то немногое, что у них осталось, как лишайник цепляется за скалу.

Вонь в тюремном помещении усиливалась, ее источником была трюмная вода. Балмен считался опытным врачом: он семь лет прослужил на флоте, участвовал в экспедиции к западному побережью Африки, но предотвратить распространение болезни на «Александере» ему оказалось не под силу. По его настоянию в душных углах тюрьмы укрепили запасные паруса, свернутые в виде труб, — по ним в помещение поступал воздух из люков, прорубленных в настиле верхней палубы. Сначала капитан Синклер и слышать об этом не хотел, но врач оказался упрямцем. В конце концов, узнав, что к «Александеру» крепко приклеилось прозвище Корабль смерти, Синклер сдался и приказал плотнику Чипсу изуродовать палубу. Но даже и после этого в камеру почти не поступал свежий воздух, и каторжники продолжали задыхаться.

Ричард похудел, но чувствовал себя здоровым, как и его товарищи по нарам и четверо друзей Айка. Уилли Дринг и Джо Робинсон совсем не показывались в камере, а трое их товарищей (еще один умер в Портсмуте) с удобством разместились на нарах, предназначенных для шестерых человек.

Томми Краудер и Аарон Дэвис были в таком фаворе у сержанта Найта, что им не приходилось жаловаться на жизнь. И все же чутье подсказывало Ричарду, что новая вспышка болезни будет сильнее прежней.

— Одного человека мы оставим ухаживать за Айком, а сами переселимся на верхнюю палубу и постараемся собирать как можно больше дождевой воды, — решил он.

Джимми Прайс и Джоб Холлистер запротестовали, Джо Лонг заскулил, а остальные были готовы поднять бунт.

— Мы бы предпочли остаться внизу, — заявил Билл Уайтинг.

— Здесь вы подхватите лихорадку.

— Ричард, ты же сам говорил: пока мы будем фильтровать воду и мыться, мы не заболеем, — напомнил Недди Перрот. — Так что никуда отсюда мы не уйдем. Это ты не дорожишь своей кожей, а я боюсь обгореть.

— А я иду с Ричардом, — вмешался Тэффи Эдмунде, собирая вещи. — Мы с ним будем упражняться в пении. Только на нашем корабле редко услышишь песни. Посмотрите на «Скарборо» — там поют каждую неделю. Капрал Фланнер удивляется тому, как славно спелись тамошние матросы и каторжники.

— Конечно, ведь на «Скарборо» каторжников больше, чем на «Александере», — возразил Уилл Коннелли, — но лишь потому, что они реже умирают и размещены на двух нижних палубах. А мы теснимся на одной, потому что везем еще и грузы.

— А я очень рад, что в трюм «Александера» попали грузы, а не мы, — произнес Ричард, отказываясь от бесполезной борьбы: — Посмотрите, что стало с моряками, когда они жили над самым трюмом. Трюмные помпы на «Скарборо» работают, и это опять-таки заслуга капитана. «Скарборо» командует капитан Маршалл, а нами — Эсмеральда, которому наплевать на трюмные помпы — только бы его стол ломился от еды. Все донные отсеки «Александера» забиты грязью.

К четвертому июля умер еще один человек, а на нарах, предназначенных для больных, уже лежало тридцать каторжников. По мнению врача Балмена, дело обстояло хуже, чем если бы весь трюм «Александера» был забит разлагающимися трупами. Разве мог хоть кто-нибудь выжить в таких чудовищных условиях?

На следующий день с «Сириуса» поступило два приказа. В первом говорилось, что с Джона Пауэра можно снять кандалы; он поступал в распоряжение мистера Боунза и мог вновь помогать матросам. Второй приказ вызвал острое недовольство лейтенантов Джонстоуна и Шарпа. Норма воды на каждого мужчину (женщины и дети получали меньше нормы) сокращалась с четырех до трех пинт, и это касалось матросов, пехотинцев и каторжников. Каторжникам следовало выдавать по пинте воды утром и две пинты — днем. При раздаче воды был обязан присутствовать морской офицер с двумя подчиненными и двумя каторжниками в качестве свидетелей; пехотинцы и каторжники должны были по очереди осуществлять надзор во избежание мошенничества и сговора. Трюмы велели запереть, возле бочек с водой выставить охрану. Ключи должны были храниться у офицеров. Воду для мытья посуды надлежало выдавать по утрам, как и воду для животных. Домашний скот поили обильно: на каждую лошадь или корову в день приходилось не менее десяти галлонов.