— Вот уж не думал, что англичане настолько изобретательны, — заметил Росс, внимательно рассматривая шалаши. — Когда вы закончите работу, предстоит разбить еще один лагерь — между вашим и фермой губернатора, которую уже строят. Если мы не начнем выращивать свежие овощи, то скоро все перемрем от цинги. На западном берегу бухты скопилось слишком много женщин. Я разделю их и половину отправлю сюда. Но не вздумайте развлекаться вместо работы — ясно, Морган?

— Ясно, сэр.

Они подошли к складам, где по-прежнему царил хаос. Лошадей, коров и другой скот уже перевезли на берег и поместили в наспех построенные загоны из веток. Животные казались такими же несчастными, как и каторжники.

— Ферзер, — выпалил вице-губернатор, врываясь в шатер, — вы олух, как и все ирландцы! Вы что, не в состоянии действовать последовательно? Что станет со скотом, если его не кормить? Все животные до единого подохнут. У нас не осталось овса, сено уже кончается. Для квартирмейстера вы слишком тупы и беспомощны. Поскольку пока плотникам делать нечего, заставьте их построить прочные загоны и навесы для скота — и немедленно! Найдите людей, которые знают толк в скотоводстве, узнайте, какими должны быть свинарники и Коровники. Крупный скот следует пасти, лошадей стреножить и тоже выпустить на пастбище — и горе вам, если они пропадут! Где списки грузов и где теперь эти грузы?

Лейтенант Ферзер не сумел предоставить вышеупомянутые списки, не имел представления, где хранятся перенесенные на берег грузы, в его распоряжении были лишь парусиновые палатки, приспособленные под временные склады.

— Я хотел составить списки после того, как будут готовы постоянные склады, сэр, — с запинкой объяснил он.

— Боже, Ферзер, да вы сущий кретин!

Сглотнув, квартирмейстер вздернул подбородок.

— Но мне не хватает помощников, майор Росс, честное слово!

— Привлекайте к работе каторжников. Морган, ты знаешь толковых людей? Ты ведь каторжник, у тебя много знакомых.

— Конечно, сэр. Прежде всего это Томас Краудер и Аарон Дэвис. Они родом из Бристоля и ненавидят грязную работу. Само собой, они преступники, но достаточно умны, чтобы подчиняться тем, кто избавит их от тяжелого труда, и вряд ли станут воровать. А если пригрозить им, что в случае провинности их заставят рубить деревья, они станут шелковыми.

— А что ты скажешь о себе?

— Я могу принести больше пользы в другом месте, сэр, — ответил Ричард. — Я умею точить пилы, топоры и остальные режущие инструменты. И кроме того, я умею делать разводку, а это не каждому по плечу. У меня есть некоторые инструменты, а если мой ящик найдется на каком-нибудь корабле, у нас будет все, что нужно. — Он прокашлялся. — Мне бы не хотелось брюзжать и наговаривать на тех, кто задумал экспедицию, сэр, но топоры слишком тупы и непрочны — как и лопаты, заступы и кирки.

— Это я и сам заметил, — мрачно подтвердил майор Росс. — Нас дурачат все кому не лень, Морган, — от скаредных офицеров адмиралтейства до подрядчика и капитанов транспортных судов, которые уже начали распродавать обмундирование, прочую одежду и парусину — в том числе и личные вещи каторжников. — Он собрался уходить. — Но я сам постараюсь найти ящик с инструментами, принадлежащий Ричарду Моргану. А пока потребуй у Ферзера все необходимое — шила, гвозди, молотки и проволоку. — Кивнув, он строевым шагом двинулся прочь, поправляя фуражку. Майор Росс неизменно имел лощеный вид, даже в ненастную погоду.

— Пришли ко мне Краудера и Дэвиса, и ты получишь все, что пожелаешь, — пообещал лейтенант Ферзер, уже проглотивший обиду.

Ричард сам привел к лейтенанту Краудера и Дэвиса, отобрал необходимые инструменты и материалы, чтобы закончить строительство жилищ для своих друзей и приступить к новым — для женщин-каторжниц.

Женщины-каторжницы вдруг стали предметом пристального внимания всех мужчин и одиноких пехотинцев, страдающих от продолжительного воздержания. Ночные свидания не смогла бы предотвратить даже усиленная охрана, тем более что сами часовые любыми способами стремились удовлетворить похоть. В довершение всего женщин в лагере было слишком мало, и отнюдь не все они соглашались ублажать изголодавшихся мужчин. К счастью, находились каторжницы, с радостью принимавшие гостей или торгующие собой в обмен на кружку рома или новую рубашку. Случаи насилия были редкими: далеко не каждая отваживалась сопротивляться назойливым ухажерам, а мужчины вовсе не желали принуждать строптивиц.

Но все представители власти, от губернатора до преподобного Ричарда Джонсона, ужасались, узнавая о ночных визитах в женский лагерь, и порицали их как гнусные, безнравственные поступки. Разумеется, сами они не были лишены общества женщин, пусть даже таких, как миссис Дебора Брукс или миссис Мэри Джонсон. Но в отношении каторжников и пехотинцев следовало что-то предпринять, и немедленно.

Товарищи Ричарда тоже украдкой ускользали из лагеря по ночам — все, кроме самого Ричарда, Тэффи Эдмундса и Джо Лонга. Джо хватало общества Макгрегора, Тэффи был сделан совсем из другого теста — он предпочитал одиночество, а близость женщин окончательно превратила его в женоненавистника. Товарищи считали его чудаком, а сам Тэффи по вечерам подолгу пел. Ричард не знал, по какой причине он также сторонится женского лагеря, — по-видимому, между ним и Тэффи было немало общего. Его вовсе не радовала возможность сблизиться с какой-нибудь женщиной после двух лет воздержания и трех лет, прошедших с момента знакомства с Аннемари Латур. После Аннемари его, непонятно почему, ни разу не охватывало возбуждение. Скорее всего дело было не столько в недостатке жизненной силы, сколько в остром чувстве стыда и вины, воспоминаниях об Уильяме Генри и множестве утрат. Но Ричард не знал причину своего аскетизма наверняка и не хотел знать. Какая-то часть его души умерла, а еще одна погрузилась в сон без сновидений. То, что происходило у него в голове, запрещало сношения с женщинами. Ричард и сам не понимал, ограничивает он себя или, наоборот, оберегает свободу, и самое главное, это его ничуть не печалило.

Седьмого февраля состоялась пышная церемония — первая, на которой позволили присутствовать каторжникам. В одиннадцать утра их собрали у юго-восточной оконечности бухты, посреди большой поляны, расчищенной под огород. Морские пехотинцы в парадных мундирах, с мушкетами в руках промаршировали по поляне под звуки горнов и барабанов, неся знамена. Вскоре прибыл его превосходительство губернатор Филлип в сопровождении белокурого великана капитана Дэвида Коллинза, судьи колонии, вице-губернатора майора Роберта Росса, инспектора Огастеса Альта, врача Джона Уайта и преподобного Ричарда Джонсона.

Моряки опустили знамена, губернатор снял шляпу и отдал приказ, и колонна вновь промаршировала перед ним.

После этого каторжникам велели сесть на землю. Перед губернатором поставили складной стол, на него торжественно водрузили два красных кожаных саквояжа. Взломали печати, и в присутствии всех колонистов судья зачитал указ о назначении Филлипа губернатором новой колонии.

До Ричарда и его товарищей доносились лишь обрывки фраз: именем его величества Георга III, короля Великобритании и Ирландии, Филлип назначался полновластным губернатором Нового Южного Уэльса и получал право строить замки, крепости и города по мере необходимости. Солнце палило, а перечень обязанностей губернатора казался бесконечным. К тому времени как указ был зачитан, часть слушателей клевала носом, а капитаны кораблей, сошедшие на берег, чтобы присутствовать на церемонии, боролись с дремотой, поскольку никто не позаботился поставить для них удобные кресла в тени. Первым сон сморил капитана Дункана Синклера.

Радуясь тому, что на нем соломенная матросская шляпа, Ричард старательно прислушивался — особенно когда сам губернатор Филлип поднялся на возвышение и обратился к каторжникам. Он сделал все, что мог, кричал губернатор, да, все, что мог! Но за десять дней, проведенных на берегу, он пришел к выводу, что большинство каторжников неисправимы и безнадежно ленивы, что они не заслуживают даже кормежки, что из шестисот человек, способных работать, трудятся лишь двести. В заключение губернатор объявил, что тех, кто не работает, кормить не будут.

Его речь разносилась по всей поляне: в тщедушном теле губернатора скрывался мощный голос. Он пообещал, что в будущем к каторжникам станут применять самые суровые меры, поскольку, видимо, ничто другое на них не действует. За кражу курицы в Англии не карали смертью, но здесь, где каждая курица стоит дороже, чем сундук рубинов, вор будет казнен. Всех животных надлежало сохранить, чтобы они принесли потомство. За малейшую попытку присвоить любое имущество губернатора виновника ждала виселица — губернатор явно не шутил. Во всякого мужчину, который попытается ночью проникнуть в женскую палатку, часовые будут стрелять — этот долгий путь флотилия проделала не для того, чтобы пассажиры кораблей предавались разврату. Совокупления возможны только в том случае, если мужчина и женщина вступят в брак, иначе зачем колонии понадобился священник? Правосудие будет справедливым, но беспощадным. Ни один каторжник не вправе ценить свой труд так же высоко, как свободный англичанин, отец семейства: каторжнику незачем содержать жену и детей, он сам является собственностью губернатора Нового Южного Уэльса. Никто не должен надрываться на работе, но всякий обязан внести свою лепту в будущее благосостояние колонии. Первый долг каторжников — выстроить постоянное жилье для офицеров, затем — для пехотинцев и, наконец, для самих себя. Переведя дыхание, губернатор велел всем разойтись, хорошенько обдумать его слова и отнестись к ним со всей серьезностью.

— Хорошо, когда ты кому-то нужен! — вздохнул Билл Уайтинг, поднимаясь на ноги. — Почему нас не повесили еще в Англии, если здесь за любую провинность нас ждет виселица? — Он пренебрежительно фыркнул. — Чепуха! «Мы проделали этот путь не для того, чтобы предаваться разврату»! А на что еще они надеялись? Насчет овец я просто шутил. Но если меня застрелят по пути к моей Мэри — это уже не шутки.

— Мэри? — переспросил Ричард.

— Мэри Уильямс с «Леди Пенрин». Стара, как здешние холмы, и безобразна, как смертный грех, но она моя, вся моя! По крайней мере до тех пор, пока меня не пристрелят за попытку удовлетворить вполне естественную потребность. В Англии меня имел бы право убить только ее муж.

— Я рад, что ты познакомился с Мэри Уильямс, Билл. Мы только что слышали, как устами губернатора говорил преподобный Джонсон, — объяснил Ричард. — Ему следовало бы стать методистом. По-моему, за эту работу он взялся лишь потому, что с такими радикальными взглядами не мог даже мечтать о месте епископа какой-нибудь английской церкви.

— Зачем сюда вообще привезли каторжниц, если нас к ним не подпускают? — возмутился Недди Перрот.

— Губернатор хочет, чтобы в колонии появились супружеские пары, иначе преподобному мистеру Джонсону будет нечем заняться. А еще — для того, чтобы сделать вид, будто вся экспедиция получила благословение Бога, — рассудил Ричард вслух. — А незаконные совокупления паствы Джонсон считает непростительным грехом.

— Ну, пока я не собираюсь жениться на Мэри, — заметил Билл. — Я и без того слишком долго носил одни цепи, чтобы сразу менять их на другие.

Никто не стал возражать, но далеко не все товарищи разделяли взгляды Билла. Со следующего воскресенья обрадованный священник начал сочетать узами брака новые пары колонистов.

Каторжникам стали выдавать провизию на целую неделю. Им пришлось нелегко: требовалась огромная сила воли, чтобы сдержаться и не съесть всю еду в первые же два дня. Теперь, когда все каторжники были вынуждены работать, паек казался им особенно скудным. Благодаря любезности лейтенанта Ферзера у них появились чайники и котелки, жаль только, что класть в них было почти нечего.

Отряд Ричарда достроил свое жилище. Стены заменили двумя слоями веток — один был расположен вертикально, а другой горизонтально; прочную кровлю из пальмовых веток поддерживала решетчатая рама. Даже во время ливней в хижине было довольно сухо, но ветер проникал во все щели, и поэтому вскоре пришлось прикрыть стены снаружи связанными пальмовыми ветками. Окон в этом жилище не было, единственная дверь находилась под прикрытием глыбы песчаника. Какой бы убогой ни была эта хибара, она во всех отношениях превосходила тюремное помещение «Александера». В хижине пахло чистой смолой, а не зловонной смесью дегтя и нечистот, пол устилали сухие листья. Кроме того, на каторжников не надели кандалы и оставили их почти без надзора. Пехотинцы следили только за теми заключенными, кто уже не раз доставлял им неприятности, поэтому благополучные отряды были предоставлены самим себе. Их лишь время от времени навещали пехотинцы, убеждаясь, что работа продолжается.

Рабочим местом Ричарда стал небольшой навес за палатками пехотинцев, поблизости от ям для лесопилок, рыть которые в каменистой почве было нелегко. Вместо лопат землекопы поминутно брали в руки кирки и ломы.