Но ни на этой, ни на следующей неделе «Александер» так и не отплыл в Портсмут – он по-прежнему стоял на якоре у берега Темзы. Лишь десятого января корабль снялся с якоря под аккомпанемент стонов и жалоб тех, кто боялся морской болезни, но доплыл лишь до Тилбери, да и то на буксире. Находясь в спокойных водах Темзы, «Александер» только слабо покачивался.

К тому времени на борт доставили сто девяносто каторжников, но вскоре двое из них умерли, и лейтенант Шарп распорядился соорудить отдельные нары для больных, дабы успокоить недовольных и избежать бунта. С каждым днем на нижней палубе то прибавлялось по одному человеку, то убавлялось по два, поэтому, несмотря на все старания, Ричарду не удавалось насчитать больше двухсот каторжников.

Немало страданий узникам причиняли кандалы, но сержант Найт, охотно предоставивший заключенным доски, скобы и все остальное в обмен на деньги, тем более что в пристрастии к рому его уличил не только Ричард, наотрез отказался освободить их от этой обузы. Закипающее недовольство каторжников вылилось в яростную демонстрацию гнева, когда один из них вдруг был помилован. На нижней палубе поднялся оглушительный стук, крик и топот ног. Чтобы раздать заключенным еду и воду, пехотинцам пришлось установить над люком оружие и вооружиться мушкетами. Лишь после этого они поняли, как трудно справиться с двумя сотнями разъяренных мужчин.

Представитель верховной власти на корабле капитан Дункан Синклер распорядился снять с каторжников наручники и каждый день разрешил им по несколько минут гулять по верхней палубе. Но поскольку за каждого сбежавшего каторжника капитану предстояло заплатить сорок фунтов из своего кармана, на воду спустили все шлюпки, которые непрестанно кружили вдоль бортов «Александера».

Несколько минут пребывания на открытой палубе доставляли Ричарду ни с чем не сравнимое наслаждение. Его ножные кандалы становились легкими, как перышки, свежий воздух благоухал, как желтофиоли и фиалки, мутная река напоминала серебряную ленту, а видеть резвящихся животных было гораздо приятнее, чем совокупляться с Аннемари Латур. Оказалось, что почти каждому пехотинцу и половине членов экипажа принадлежат собаки: среди них были и бурые гончие, и брыластые бульдоги, и глупые спаниели, и терьеры, и великое множество дворняжек. У огромного рыжего кота и его полосатой подруги недавно родилось шесть котят, многие свиньи и овцы вскоре должны были принести приплод. Утки и гуси свободно разгуливали по палубе, а цыплят держали в клетке возле камбуза.

После первой же прогулки тюрьма показалась Ричарду гораздо более сносной, и он был не одинок в своих чувствах. Едва каторжников освободили от ручных кандалов, их недовольство утихло: никому не хотелось лишаться драгоценной прогулки.

Во время третьей прогулки Ричард наконец увидел капитана Дункана Синклера и изумленно замер. Какая жирная туша! Наверняка любитель плотно закусить. Но как же он мочится, если его руки с трудом достают до пениса? Притворяясь кротким и смиренным, делая вид, будто в его лексиконе и в помине нет слова «побег», Ричард прошелся по палубе от левого до правого борта, держась поближе к шканцам, где застыл капитан Синклер. На мгновение их взгляды скрестились; заглянув в проницательные серые глаза, Ричард почтительно склонил голову и зашагал прочь. Нет, несмотря на внушительные размеры, капитан вовсе не был ходячим сальным пудингом. Да, он казался неповоротливым, но наверняка принял бы даже вызов, брошенный самим дьяволом. Какая буря разразится в Портсмуте, когда капитан и майор Росс заспорят о том, где будут жить пехотинцы! Ричард пожалел, что никогда не узнает о том, что произошло между капитаном и майором. Впрочем, Дэви Эванс и Томми Грин наверняка сообщат ему исход спора.

К концу января к причалу Тилбери подошло еще два судна: огромный боевой корабль шестого ранга и узкий патрульный. Когда пришла очередь Ричарда гулять по палубе, он подошел к борту на носу и пристально уставился на суда – слух об их прибытии уже разнесся по тюрьме. По взаимному согласию Ричард и его пятеро товарищей на палубе расходились в разные стороны, чтобы немного отдохнуть друг от друга. Никто из каторжников даже не пытался сбежать, и пехотинцы немного успокоились. Пока каторжники вели себя тихо и никому не мешали, их старались не тревожить. Поэтому сейчас Ричард стоял в полном одиночестве, положив руки на борт и глядя вдаль. Ему и в голову не приходило, что именно за ним пристально наблюдает один из членов экипажа.

– Эти суда будут сопровождать нас в Ботани-Бей, – произнес незнакомый приятный голос, явно принадлежавший обаятельному человеку.

Обернувшись, Ричард увидел перед собой человека, про которого знал только, что это четвертый помощник капитана «Александера». Предстояло дальнее плавание, поэтому экипаж был многочисленным и включал четырех помощников капитана и четырех вахтенных офицеров. Рослый, гибкий, не лишенный той привлекательности, которую кое-кто счел бы смазливостью, четвертый помощник был темноволосым, с большими глазами, окаймленными густыми ресницами. Синие, как васильки, глаза лукаво поблескивали.

– Стивен Донован из Белфаста, – представился он.

– Ричард Морган из Бристоля. – Слегка попятившись и тем самым подчеркнув неравенство положений, Ричард улыбнулся. – Вы что-нибудь знаете об этих кораблях, мистер Донован?

– Большой – старое грузовое судно «Бервик». Недавно его подремонтировали, чтобы превратить в линейный корабль, и переименовали в «Сириус» – это название южной звезды первой величины. Вооружение – шесть карронад и четыре шестифунтовых орудия, но думаю, губернатор Филлип не покинет порт, пока на борт не доставят не менее четырнадцати шестифунтовых пушек. Впрочем, я не виню его: на «Александере» четыре двенадцатифунтовых орудия и пушка, стреляющая картечью.

– «Александер» был не только невольничьим судном, – непринужденно вступил в разговор Ричард, – но и капером с шестнадцатью двенадцатифунтовыми пушками. Даже с четырьмя орудиями он способен одолеть любого противника – разумеется, если тот его догонит. «Александер» способен покрывать двести морских миль в день при попутном ветре.

– С бристольцем приятно побеседовать! – заметил мистер Донован. – Вы моряк?

– Нет, хозяин таверны.

Любопытные ярко-синие глаза устремились на Ричарда.

– Вы не похожи на хозяина таверны.

Не сразу сообразив, к чему клонит четвертый помощник, Ричард сделал вид, будто не уловил намек.

– Я пошел по стопам отца, – спокойно откликнулся он.

– Я часто бывал в Бристоле. В какой таверне вы служили?

– В «Гербе бочара» на Брод-стрит. Она по-прежнему принадлежит моему отцу.

– А его сын вскоре отправится в Ботани-Бей. Хотелось бы знать, за какую провинность? На пьянчугу вы не похожи, вы наверняка получили образование. Вы действительно всего-навсего хозяин таверны?

– Да. Прошу, расскажите подробнее про эти два судна.

– Водоизмещение «Сириуса» – шестьсот тонн, на нем повезут в основном людей – жен моряков и так далее. Капитана «Сириуса» зовут Джон Хантер. Филлип пока в Лондоне, воюет с министерством внутренних дел и с Сентджеймским дворцом. Я слышал, что тамошний корабельный врач – сын музыканта, который везет с собой фортепиано. «Сириус» – отличное судно, только слишком уж медлительное.

– А патрульный корабль?

– Это тендер «Запас» далеко не первой молодости – ему уже за тридцать. Капитана зовут Гарри Болл. «Запасу» предстоит серьезное испытание – он ни разу не ходил дальше Плимута.

– Благодарю вас за сведения, мистер Донован. – Ричард выпрямился, отдал четвертому помощнику честь на флотский манер и неловким шагом отошел.

Похоже, мистер Донован любил свою работу, хотя ни разу не совершал на одном и том же судне больше двух плаваний подряд. Его сердце было навсегда отдано неизведанным морям.

Вернувшись во мрак тюрьмы, Ричард поделился новостями с товарищами.

– Значит, со дня на день мы двинемся в путь, по крайней мере в Портсмут.

Айку Роджерсу тоже удалось кое-что разузнать.

– В Ботани-Бей у нас будут женщины, – с довольной усмешкой сообщил он. – «Леди Пенрин» везет только женщин – говорят, целую сотню.

– По половине на каждого каторжника с «Александера», – мгновенно подсчитал Билл Уайтинг. – Если мне достанется верхняя половина, я предпочту ей овцу.

– В Плимуте на корабли доставят женщин с «Дюнкерка».

– Вместе с овцами, а может, и с телятами – вот здорово, верно, Тэффи?


Первого февраля четыре судна наконец подняли якоря, задержавшись у пристани на двадцать четыре часа по такой обычной причине, как споры из-за уплаты пошлины.

Понадобилось четыре дня неспешного плавания, чтобы покрыть шестьдесят миль до Маргит-Сэндс; едва успели суда обогнуть северный мыс и войти в Дуврский пролив, как несколько каторжников близко познакомились с морской болезнью. В отсеке Ричарда все было спокойно, но Айка Роджерса начало мутить, едва «Александер» вышел в открытое море. Страдания Айка прекратились лишь после того, как корабль бросил якорь в Маргите.

– Удивительно! – повторял Ричард, давая Айку выпить профильтрованной воды. – А мне казалось, наезднику качка нипочем – ведь при езде верхом трясет еще сильнее.

– Вверх и вниз – да, но не из стороны в сторону, – прошептал Айк, благодаря за воду – больше ему ничего не удавалось проглотить. – Господи, Ричард, я этого не вынесу!

– Вздор! Морская болезнь проходит, и ты поправишься, как только привыкнешь к качке.

– Я никогда не привыкну к ней. Для этого, наверное, надо родиться в Бристоле.

– Множество бристольцев ни разу не выходили в море на корабле. Понятия не имею, как я буду чувствовать себя в открытых водах. А теперь попробуй проглотить эту кашицу – это хлеб, размоченный в воде. Тебя не вырвет, я обещаю, – уговаривал Ричард.

Но Айк упрямо отвернулся.

Недди Перрот заключил сделку с Краудером и Дэвисом с нижнего яруса: Недд пообещал громко предупреждать сидящих внизу, когда кого-нибудь из обитателей верхнего яруса начнет рвать, а Уильям Стенли из Синда и Мики Деннисон должны были убирать извержения и выносить ведра. За кормовой переборкой стояла двухсотгаллонная бочка с морской водой, предназначенной для мытья, стирки и других нужд каторжников. Каторжники обнаружили, что содержимое ведер им придется выливать в воронки свинцовых труб, проходящих под настилом трюма вдоль правого и левого борта. По трубе испражнения поступали в донный отсек, а оттуда ежедневно выкачивались за борт с помощью двух трюмных помп. Мики Деннисон, который повидал немало кораблей, клялся и божился, что такого грязного донного отсека, как на «Александере», никогда не видывал.

В январе каторжники решили как можно чаще выливать в трубу морскую воду, чтобы смыть со стенок трубы испражнения, поэтому для всех нужд у них оставалось всего по две кварты питьевой воды. После осмотра в Маргите лейтенант Шарп, неприятно пораженный состоянием нижней палубы, распорядился поставить под нижние нары еще по одному ведру и выдать каторжникам швабры и щетки. Одно ведро предназначалось для отправления естественных потребностей и мытья пола, а второе – для мытья и стирки.

– А донные отсеки по-прежнему воняют, – заметил Мики Деннисон. – Плохо дело!

Дринг и Робинсон из Халла охотно согласились с ним.

Даже днем сквозь железные решетки, прикрывающие люки, просачивались лишь слабые лучики света. Лейтенант Шарп предупредил, что в море ни одному каторжнику не разрешат подняться на верхнюю палубу. Это означало, что зима для двухсот обитателей нижней палубы «Александера» затянется надолго и пройдет в кромешной тьме, а не в уютном сером свете, а качка придаст плаванию однообразие и монотонность. Попав в Дуврском проливе в небольшой шторм, суда обогнули Дангенесс и очутились в Ла-Манше. Весь день Ричарда мучила тошнота, дважды его вырвало, но в целом он перенес качку на удивление легко для человека, который целый месяц питался черствым хлебом и солониной. Тяжелее всех пришлось Биллу и Джимми, Уилла и Недди только подташнивало, а Тэффи, как и подобало валлийцу, был взбудоражен бездельем и тем, что корабли куда-то плывут.

Айку Роджерсу становилось все хуже. Товарищи преданно ухаживали за ним, в особенности Джо Лонг, однако ничто не помогало бывшему грабителю с большой дороги привыкнуть к качке.

– Истборн остался за кормой, мы приближаемся к Брайтону, – сообщил Дэви Эванс Ричарду на третью неделю, проведенную в море.

Двенадцатого февраля каторжники начали умирать один за другим, но не от привычных тюремных болезней, а от какой-то странной хвори, непохожей на другие.

Поначалу больные ощущали жар, у них текло из носа и ломило за ушами, а потом их лица опухали, как у детей, больных свинкой. Глотать и дышать они по-прежнему могли свободно, но сами опухоли оказались болезненными. Когда вздутие на одной щеке исчезало, вспухала вторая. Через две недели опухоли пропали совсем, страдальцам стало легче. Но к этому моменту их мошонки раздулись, увеличившись в четыре или даже в пять раз, и начали причинять такую боль, что несчастные старались лежать неподвижно и только тихо стонали. А между тем у них снова начался жар, сильнее, чем прежде. Еще через неделю некоторые поправились, а остальные умерли в муках.