Я слушала… дыхание Фрэнка, которого не было. Это было глупо, но объяснимо. Мы не договорили тогда, и он умер, не простив меня, может быть, гневаясь.

В мигающем свете Фрэнк, неподвижный, мертвый, был бело-красным. Красно-белым. Бело-красным. Я отвернулась.

– Фрэнк… дорогой… – я не могла согреть воздух дыханием, он был холодным, как и Фрэнк теперь. – Если ты меня слышишь, если ты здесь… я… любила тебя, слышишь? Пусть недолго, но любила. Все-таки любила.

Коридор был полон людей, но я не замечала их, пока один из них не приблизился ко мне. Это был Джо. Он был встревожен. На зеленом халате были пятна крови, на груди, да и на очках тоже – прямо от операционного стола.

– Клэр, бог ты мой!

Меня затрясло. Он назвал меня Клэр, хотя все это время – десять лет, сколько я его знала, – называл только Джейн. Или леди Джейн, иронически.

Значит, все по-настоящему, если он назвал меня так. Он взял меня за руку – к бело-красному присоединился черный. Моя рука казалась мертвенно-белой, потом снова ярко-красной, цвета алой артериальной крови. В мигающем свете и холодном воздухе Джо был реален и вселял надежную уверенность, не давая мне пропасть. Я уткнулась ему в плечо и зарыдала. Впервые я плакала о Фрэнке и – по Фрэнку.

На Фэйри-стрит было душно. За окном, к которому я прижалась, был мягкий вечер сентября, голубой, стрекочущий сверчками, плещущий водой из брызгалок на траве, шумящий листьями деревьев. А я вспоминала другие цвета – черный и белый, зиму, ту январскую стужу, черный лед, покрытый невесомой белой снежной порошей, на котором поскользнулся Фрэнк, белые простыни, на которых он лежал потом, мертвенно-белое солнце, встающее в немом ледяном молчании…

И красный, алый, багровый свет мигалки кареты «Скорой», заливающий холодный воздух, клубящийся в нем, растворяющий все в себе. Мои глаза снова наполнились слезами, как и тогда.

Сейчас уже не было так больно, но я так же чувствовала бессилие что-либо изменить. Сейчас не было так невыносимо горько, скорее была светлая печаль. И все же я понимала, что расплатилась Фрэнком за свой выбор – по сути, мы с ним расстались еще на холмах Шотландии.

Я коснулась шелка покрывала. Оно струилось под подушку – подушку, когда-то принадлежащую Фрэнку.

– Прощай, Фрэнк.

Мы прощались в последний раз. Я больше не хотела оставаться в спальне и спустилась вниз.

Я постелила себе на диване, но толком не выспалась – и оттого, что было неудобно, и оттого, что в дверь позвонили. Пошла открывать как была, в ночной рубашке. Почтальон принес телеграмму.

Такие послания, приходящие по утрам, запечатанные в конвертики, желтые, как канарейки, действуют на организм так же, как и жирный утренний омлет с щедро нарезанным беконом, – инфарктообразующе. Я почувствовала холодок у сердца.

Почтальон, получив чаевые, ушел. Я отправилась в ванную комнату. Не лучшее место для чтения писем, но мне хотелось именно сюда. Конечно, телеграмма – это не бомба, под водой ее не обезвредишь, разве что смоешь буквы и размочишь бумагу, но я боялась.

Упершись спиной в кафель, я села на край ванны. Нужно было прочесть послание, и я дрожа вскрыла конверт.

Телеграмма, как и все телеграммы на свете, была короткой. И ее отправитель, как и все шотландцы на свете, тоже был немногословен.

«ОН НАЙДЕН. ПРИЕДЕТЕ? РОДЖЕР».

Я выдохнула. Сложив телеграмму и спрятав ее назад в конверт, смотрела на веселую его яркость. Солнечный, он вмещал в себе так много для меня и так мало для постороннего взгляда. Эти несколько слов преодолели полмира, чтобы дойти до меня. Я поднялась и вышла из ванной – одеваться.

Глава 20

Диагноз

Кусочек картона прыгал в руках Джо. Когда я зашла, он продолжал вертеть его в руках, недоуменно разглядывая и будто надеясь отгадать какую-то загадку.

Я уселась на стол.

– Что у тебя в руках?

– Гм. Это, должно быть, визитная карточка.

Он резко сунул ее мне в руки, отчаявшись найти ключ к ней.

Бумага «верже», светло-сероватая, красивое тиснение, шрифт с засечками. Это и правда была визитка. Но то, что удивило Эбернети, было посередине карточки. Над адресом и номером телефона, обычными для всякой визитки, было написано «Мухаммед Измаил Шабаз III».

– Ого. Это визитка Ленни? Он желает, чтобы к нему так обращались?

Джо был, с одной стороны, удивлен, с другой – его занимал комизм ситуации.

– Ну да. Говорит, что имя как у белого – рабское имя. А потому он не будет больше его носить и просит отныне называть себя так, как на визитке. Зов предков, ха-ха! Поиск корней. Голос крови и прочая чушь.

Эбернети начинал язвить.

– Я предлагал ему кое-что получше. Почему бы не вставить в нос кость, не надеть травяную юбку и не пройтись по улице с тамтамом? Все лучше, чем раздавать европейские визитки. Ленни… простите, Мухаммед, разумеется, считает, что если нужно быть африканцем, то уж непременно африканским. Отрастил патлы до пояса, будто девица, скоро землю будут мести!

Джо кивнул на парк, виднеющийся из окна.

– «Малыш, послушай-ка, покажи мне львов, – говорю ему. – Тигров. Страусов, на худой конец. Только в зоопарке, верно? Это не Африка, и нечего выпендриваться». Но он не слышит.

Эбернети потянулся и расстроенно покачал головой.

– А почему Мухаммед Третий? Где двое первых?

Джо печально улыбнулся.

– Потому что возвращение к корням и восстановление традиции. И все такое в этом роде. Он говорит, что не может общаться со всякими чопорными йельцами, которых встречает, разными Кадваллонами Четвертыми и Сьюэллами Лоджами-младшими, потому что не знает ни своей родины, ни того, как звали его деда.

Джо неодобрительно повел плечом.

– «Парень, – говорю ему, – для того, чтобы узнать свою родину, тебе достаточно поглядеться в зеркало. Твой дед приплыл на «Мейфлауэре», неужели не ясно?»

Я увидела золотой зуб Эбернети.

– Но наш Ленни парень не промах – заявил, что раз уж дед был безымянным, так он сам назовет его, как сочтет нужным. Мол, нужно знать и почитать своих предков. Неплохо, а? Только я вот будто между двух огней нахожусь. Если Ленни – гордый афроамериканец Мухаммед Измаил Шабаз III, я, выходит, Мухаммед Измаил Шабаз-младший, иначе никак.

Джо вскочил и уставился на злополучную визитную карточку, словно она была виновата во всех его бедах.

– Хорошо тебе, – он безапелляционно резанул воздух, вскидывая руку. – Брианна не донимает тебя, непрестанно спрашивая, кем был ее отец, дед, прадед и прапрадед. Да уж, леди Джейн… Сиди и радуйся жизни. Разве что дочка заявится домой обкуренная и под руку с каким-нибудь лохматым: «Мама, мы любим друг друга, я беременна, мы уезжаем в Канаду!» – а больше нечего бояться.

Смешно, право.

– Ты даешь, Джо.

– Разве не так?

Эбернети лукаво взглянул на меня, снял очки и взялся вытирать их галстуком. Оправа поблескивала золотом. Справившись, он спросил:

– Как там Шотландия? Что говорит о ней Брианна?

Я ответила ему в тон:

– Слушает голос своих предков. Бри все еще там.

Джо, видимо, хотел что-то сказать, но его прервал стук в дверь, довольно настойчивый.

– Доктор Эбернети?

В дверном проеме торчала голова молодого человека приличных габаритов. Он был в свободной рубашке, а в полных руках держал картонную коробку, прижимая ее к животу.

Джо добродушно парировал:

– Измаил к вашим услугам.

Парень недоуменно огляделся. Он не рассчитывал на такой прием и ждал пояснений.

– Извините…

С надеждой он обратился ко мне, полагая, что Эбернети – это женщина.

– Доктор, скажите…

– Я доктор, но не Эбернети, – сказала я, мягко улыбаясь. – Доктор Эбернети, если он разрешит так называть себя, перед вами.

Я поднялась и расправила юбку.

– Джо, я зайду позже.

– Нет, пожалуйста, останься, ты можешь нам понадобиться.

Эбернети официально поприветствовал вошедшего.

– Добро пожаловать, мистер Томпсон. Извините за наш маленький перформанс. Мне говорил о вас Джон Уиклоу, и я рад видеть вас.

– Гораций Томпсон, – парень был смущен. – Да, у меня… в некотором роде, образец…

Он сделал неопределенный жест в сторону коробки.

– Я знаю, спасибо. Я ждал вас. Сейчас мы и приступим к осмотру. Надеюсь, доктор Рэндалл посмотрит вместе с нами.

Улыбаясь, Джо бросил на меня быстрый взгляд.

– Интересно, леди Джейн, под силу ли тебе справиться с мертвецами.

– В каком смысле справиться?

Эбернети не ответил – он раскрыл коробку и удовлетворенно забормотал, доставая то, что было внутри.

Это был человеческий череп.

– Отлично, именно то, чего я ждал…

Не знаю, чего ждал Джозеф, но меня череп не впечатлил. Он был явно старый: характерные пятна, расслоившиеся кости, бледный цвет. Эбернети любовно гладил его пальцами, осторожно проводя по надбровным дугам. Потом он подошел к свету и стал смотреть его в солнечных лучах.

– Это была хорошая девушка, впрочем, скорее леди – около пятидесяти лет… – Он говорил и с нами, и одновременно будто общался с духом девушки, с тем, что осталось от нее.

– Скажите, а ноги имеются? – Джо обратился к Горацию Томпсону.

– Разумеется, – не растерялся тот. – Здесь весь скелет.

Ясно, Гораций Томпсон – помощник коронера. Я знала, что Джо часто помогал полиции установить причину смерти. Обычно это были сложные случаи – неопознанные трупы либо плохое состояние покойного. Судя по всему, так было и на этот раз: плохо сохранившийся скелет был, скорее всего, именно таким скелетом.

Джо подался в мою сторону, давая мне череп.

– Доктор Рэндалл, что вы можете сказать о состоянии покойницы? Какое здоровье она имела при жизни? Вообще, что вы скажете о причине смерти? Я пока осмотрю ногти, там тоже может быть интересно.

– Разве я похожа на судебного эксперта? Впрочем…

Череп был стар. Либо на него очень повлияла погода, значительно ухудшив его состояние. Пигмент выщелочился, обесцветив череп и придав ему такой жалкий вид. К тому же на нем имелись пятна, говорящие о многом. И достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что поверхность черепа слишком гладка, чтобы быть поверхностью более свежих образцов. Да, скорее всего, это погода. Все это я уловила в одно мгновение. Взяв череп в руки, можно было сказать что-то более определенное.

Подобно школьнику или нерадивому студенту, только начавшему изучать анатомию, я называла кости, внимательно глядя на каждую из них. Теменная была традиционно покатой, височная – гладкой. Их соединял нарост, где была прикреплена челюстная мышца. Вне сомнения, девушка имела красивые высокие скулы. Сохранившиеся зубы тоже свидетельствовали о былой красоте – они были ровными и белыми.

Глаза посажены глубоко, в затемненных глазницах, куда не достигал свет, казалось, пряталась мысль. Я повертела легкий череп, ощущая его хрупкость. Коснулась высокого лба, потрогала затылок, ища месторасположение нервного канала, проводящего все импульсы в мозг и назад. Все это время Томпсон и Эбернети молча наблюдали за мной.

Какова причина смерти? Я прижала череп к себе, прикрыв глаза. Его полость внезапно наполнилась странным чувством, тоскливым и тягостным, как картина осенней реки с темной водой, уносящей листья. Легкое удивление и печаль.

Я сделала свое заключение:

– Ее убили. Она не по своей воле перестала жить.

Тишина кабинета, прежде уважительная, стала другой, удивленной. Гораций Томпсон, не веря то ли глазам, то ли ушам, молча пялился на меня, странно побледневший. Я отдала череп ему.

– Откуда она? Что-то такое щемяще-старинное.

Он побледнел еще сильнее и взглянул на Эбернети, будто ища поддержки или объяснения происходящему.

– Она найдена в карибской пещере среди множества других черепов и артефактов. Ученые считают, что ей около двухсот лет, возможно, меньше.

– Что-о?

Эбернети выглядел довольным.

– Сэр Гораций Томпсон работает в Гарварде на факультете антропологии. Он пришел ко мне по совету нашего общего друга Уиклоу. Моя задача – рассказать о скелете все, что я могу, облегчая задачу исследователям.

– Ничего себе! – Я была ошарашена неожиданным поворотом событий. – Я была уверена, что это полиция попросила тебя помочь.

Джо был спокоен.

– Полиция здесь ни при чем. Она не сможет помочь в опознании. Понять, кем была эта женщина, используя найденное, – в данном случае это наша задача.

Эбернети принялся извлекать на свет божий – в буквальном смысле слова – остальные секреты, таящиеся в коробке, надпись на которой гласила «Сладкая кукуруза».

– Что же мы имеем? – Он как раз доставал один из мешочков.

Гораций спохватился объяснить:

– Фрагменты скелета, а именно позвонки.

Короткие руки Джо один за другим брали из мешочка позвонки. Умело орудуя пальцами и что-то приговаривая, Эбернети клал их на стол, составляя подобие позвоночника.