– Выходит, училась ты хорошо.

Он провел рукой мне по бедру, запустил ее под мою ногу и сжал ладонь. Я радостно выдохнула.

– Знаешь, вначале нужно triste est, опечалиться как следует, а потом уж все остальное. Иначе тяжело, ни о чем не думается, – рассудил Джейми.

– И мне, – поддержала я, играя его волосами. – Потому и припомнила фразу. Честно говоря, не знаю, может, он и не был старцем, может, просто разочаровался в жизни, вот и сказал такое, а кто-то сохранил изречение.

– Скорее всего, те animalium, с которыми он водился, не подошли ему, не оценили его достоинств. Хотя как знать, может, он забавлялся не только с дочерями человеческими, если сделал такие категорические выводы.

Я смеялась, и голова Джейми качалась на моем теле, но моего бедра он не выпустил.

– Знаешь, англичаночка, когда собаки любят друг друга, они похожи на овец.

– Не знаю. А на кого похожи овцы?

– Овцы всегда похожи на самих себя. Но это касается только собственно овец.

– А что касается баранов?

– О, они пускаются во все тяжкие. Никого не стесняются: пускают слюну, подкатывают глаза и ужасно мекают. Зрелище не из приятных, короче говоря. Наверное, созерцать мужчин при такой оказии тоже неинтересно, м-м? Что скажешь, англичаночка?

Джейми ухмыльнулся – я ощутила движение его губ у себя на плече, а также ощутила движение его руки на своем бедре.

– Скажу, что каких-то ужасных звуков ты не издаешь, слюну не пускаешь и вообще держишься молодцом. – Я ущипнула его за ухо.

– Ну да, звуки получаются непроизвольно. Но, как ни стараюсь, не могу выдумать какого-нибудь устрашающего меканья или чего-нибудь такого. Но попытаюсь выдумать, – пообещал Джейми.

Отсмеявшись, мы умолкли, слушая тишину и наше дыхание, нарушавшее ее.

– Джейми… – я запустила пальцы ему в волосы, – мне так хорошо, как никогда не бывало.

Он приподнялся на мне, перекатываясь на бок, стараясь не причинить мне вреда.

– И мне… Моя англичаночка. – Он целовал мои губы долго-долго и очень ласково.

Потом он снова лег рядом.

– Это не только плотские утехи. Это что-то другое, большее, – решительно заявил Джейми.

Я посмотрела ему в глаза – голубые и теплые, похожие на волны южных морей.

– Да. – Я погладила его щеку, соглашаясь. – Это большее.

– Ох, англичаночка, ты не представляешь, что это такое – каждое мгновение знать, что ты рядом, иметь возможность говорить с тобой, раскрывать самое сокровенное, не боясь, что это узнает кто-то третий! Я будто снова молод, снова влюблен, снова безумствую и не могу удержаться, чтобы не заключить тебя в объятия, чтобы не коснуться тебя… не только руками, – он хитро заулыбался, – но самое главное – то, что я могу снова делиться с тобой всем, и хлебом, и мыслями.

– Мне было так тяжело одной. Слишком одиноко. – Я вздохнула.

– Мне тоже. – Джейми потупил взгляд и сказал: – Но я должен признаться, что… что я не был аскетом. Временами я не находил себе места, было слишком тяжело терпеть и тогда…

Я резко закрыла ему рот рукой.

– А Фрэнк? Я…

Джейми не дал мне возразить, сомкнув мои губы. Какое-то время мы просто обменивались взглядами, но потом одновременно заулыбались.

Я отняла руку от его рта.

– Неважно. – Джейми последовал моему примеру. – Все, что было до этой нашей встречи, – неважно.

– Неважно… – Я не удержалась и провела пальцем по его губам. – Да, неважно. Сейчас ты можешь делиться со мной чем захочешь. Если ты хочешь.

Джейми выглянул в окно. В пять нужно быть в типографии – там будет ждать Эуон-старший, он расскажет, нашел ли своего мальца. Сообразив, который час, Джейми огорченно стал собираться.

– Время терпит, до встречи еще несколько часов. Я схожу за печеньем и вином, а ты одевайся потихоньку.

Я была благодарна ему за заботу: за эти несколько дней в Эдинбурге я съела совсем немного, а аппетит только увеличивался. Платье Дафны было с таким вырезом, что мне никак нельзя было обойтись без корсета; его-то я и стала искать в нашей с Джейми одежде, лежавшей в беспорядке на полу.

Джейми разбирался с шелковыми чулками и анализировал свои чувства.

– Мне кажется, что я веду себя неправильно, хоть и не могу иначе. Мне даже несколько совестно.

– Перед кем и за что?

– Перед старшим Эуоном. Он ищет сына и, наверное, обегал уже весь город, а я словно в райских кущах с тобой.

– Ты тоже переживаешь за младшего? – Я затягивала найденный корсет.

Лицо Джейми омрачила тень.

– Переживаю ли я… Если он не даст знать о себе до завтра, я буду переживать.

– Почему до завтра? – невинно поинтересовалась я, но быстро вспомнила разговор с Персивалем Тернером. – Да, завтра ты отправляешься на север!

Кивок головы дал понять, что я права.

– Мы встречаемся в бухте Муллин. Будет темно – луна убывает. Французы доставят люггер, в нем вино и батист.

– Сэр Персиваль не хочет, чтобы ты приезжал. Почему?

– Очевидно, не хочет. Почему – не знаю. Возможно, кто-то из высокопоставленных таможенников хочет нагрянуть с визитом, и это стало известно. Либо что-то происходит на побережье, такое, что может помешать нам и лучше поберечься. Всякое может быть.

Джейми завязал чулки и выпрямился.

Он раскрыл ладони и положил их на колени. Затем не спеша стал сжимать их, наблюдая за движением пальцев. Левая рука сжалась быстро и хорошо, правая же сжалась не до конца: средний палец из-за кривизны отстоял от указательного, безымянный нельзя было согнуть. Указательный и мизинец с двух сторон замыкали искалеченных собратьев.

Джейми, улыбаясь, вспоминал что-то.

– Англичаночка, тебе приходит в снах та ночь? Та, в которую ты вправила мне руку?

– Приходит…

Я вспоминала ту ночь в самых страшных снах. Тогда я бежала из уэнтуортской тюрьмы и им не удалось казнить меня, но Джейми… Черный Джек Рэндалл пытал его, и с тех пор его пальцы не сгибаются.

Я взяла руку Джейми. Пока она лежала у меня на колене, приятно грея своей тяжестью, я проверяла его суставы – тянула сухожилия и смотрела, насколько можно согнуть тот или иной палец.

– Тогда я заделалась ортопедом. Да, пожалуй, тот случай можно считать полноценным ортопедическим вмешательством.

– А были и другие случаи? – заинтересовался Джейми, явно ревнуя меня к пациентам.

– Все остальные случаи связаны с моей работой, – успокоила я. – Я ведь хирург. Но другой, нежели ваши хирурги – я не вырываю зубов и не занимаюсь кровопусканием или прикладыванием пиявок. Я… в общем, я делаю то же, что делают ваши врачеватели, лекари, как вы говорите. Хирург имеет особые функции, а лекарь делает самые разные вещи, обычно более простые.

– А я и не рассчитывал, что ты возьмешься за простое, – похвалил Джейми. – Ты моя особенная англичаночка.

Он погладил мою руку неизуродованными пальцами.

– Так что все-таки ты делаешь?

Я постаралась подобрать самое простое объяснение.

– Прямо говоря, я режу людей. – Я попыталась смягчить произведенный эффект улыбкой. – Не убиваю, конечно. Пытаюсь помочь людям, орудуя ножом и скальпелем, вот так.

Джейми скривился.

– Как занятно… Знаешь, я почему-то ничуть не удивлен. Ты как раз любишь всякие непонятные вещи.

– Да? – Я поразилась его проницательности.

Он, кивая, внимательно глядел на меня, и я не знала, что могло так заинтересовать его. Немолодая всклокоченная женщина с неровным дыханием и красными пятнами на лице после близости.

– Англичаночка, сейчас ты красива как никогда. – Губы Джейми расплылись в улыбке. – Не нужно! – Он не дал мне убрать волосы с лица, забирая мою руку и целуя ее. – Хорошо, что ты рассказала мне – твой нож и есть ты. Он не только твое продолжение, он – твоя сущность. Его ножны, – Джейми очертил пальцем мои губы, – прекрасны. Они очень хороши, но их содержимое – крепкая сталь, не знающая жалости, разящее острие.

Я переспросила:

– Не знающая жалости?

– Да, именно так. Для врагов в тебе нет жалости. – Он продолжал изучать меня. – Хотя и не только для них… Если потребуется, ты призываешь на помощь холодную решимость и поступаешь так, как хочешь. Но ты не жестокая.

Я ухмыльнулась – нечем крыть. Джейми был прав.

– Я увидел эту твою особенность давно. – Он заговорил шепотом и сжал сильнее мою ладонь. – Но сейчас я вижу, что она проявляется еще сильнее. Тебе приходилось быть безжалостной для многих?

Джейми видел это во мне. И теперь я знала почему. А Фрэнк не замечал вовсе. И я тоже знала почему.

– Джейми, ты такой же. Это время не прошло для тебя бесследно. Ты тоже не знал жалости ни для себя, ни для других.

Инстинктивно я дотронулась до рубца на его среднем пальце, будто подтверждая слова действием.

Джейми снова согласился со мной кивком головы.

– У меня было время подумать. – Он говорил очень тихо, впервые поверяя такие тайны своего сердца. – Подумать о том, можно ли доставать нож из ножен и снова прятать его, раз за разом. Очень часто люди теряют себя и становятся вялыми, неспособными принимать решения; на них уже нельзя положиться, это уже железо, часто ржавое, а вовсе не сталь. Сейчас я уже не знаю, я ли распоряжаюсь собой или мое оружие. Все, что я передумал, сводится к одному – я не могу общаться с кем бы то ни было. – Джейми бросил быстрый взгляд на мою руку, лежащую в его ладони. – Я воин, и моя задача – сражаться, побеждать и умирать. Мой нож стал частью меня, и вряд ли это можно изменить.

Мне очень хотелось что-то сказать, но я понимала, что все сказанное будет невпопад, и придержала язык. Заметив это, Джейми улыбнулся и продолжил:

– Англичаночка, я не представлял себя смеющимся, лежащим с женщиной. Мне казалось, что если я и буду спать с женщиной, то буду бесконечно груб, бесконечно эгоистичен, движим только собственным желанием. Насильник, бандит, разбойник – я видел себя таким.

Он помрачнел.

Я коснулась его руки поцелуем в том месте, где был шрам.

– Я никогда не считала тебя насильником.

Я думала, что Джейми воспримет это как шутку, да это и должно было походить на шутку, но он был торжествен:

– То, что ты не считаешь меня насильником, – это очень хорошо. Более того, это заставляет меня надеяться, что я перестану быть им.

Он помолчал, желая сказать что-то еще более важное.

– Англичаночка, ты сильная. И сердечная. Возможно, ты сможешь спасти мою душу.

Я не нашла подходящих слов и молча гладила его сильную руку, чувствуя мощь, таящуюся в ее пальцах.

Джейми был воином. Был.

Я переложила его руку себе на колени и вела пальцем по линиям, видневшимся на руке, обводила холмы у пальцев и провела по полукружию буквы «С»[13], вытатуированной под большим пальцем. Буква означала, что Джейми принадлежит мне.

– Я знавала одну гадалку, живущую в шотландских горах. По ее мнению, линии – это отражение судьбы, а вовсе не ее обещание.

– Да?

Джейми не убрал ладони, хотя его пальцы задрожали.

– Линии при рождении не совпадают с линиями в момент смерти, потому что человек сам вершит свою судьбу. Поступки и дела, совершаемые человеком, изменяют направление линий на руке. Она так считала.

Хотя я не была гадалкой и не могла читать будущее по руке, но обратила внимание на четкую линию на ладони Джейми, которая тянулась через всю ладонь, начинаясь от запястья.

– Линия жизни, – я попыталась увидеть или убедить себя, что вижу. – Смотри – сплошные развилки. Тебе много раз приходилось круто изменять образ жизни, часто принимать нелегкие решения, выбирать путь. Видишь, рука не врет! Здесь все есть.

Джейми, казалось, был удивлен, но понемногу присоединялся к моим рассуждениям.

– Да, было такое дело.

Он начал всматриваться в линии, не убрав руки.

– Да, верно, развилки. Вот Джек Рэндалл, а вот и ты. Это совсем рядом. Так и было.

Я тоже поверила в то, что линии на руке отображают судьбу Джейми, и искала известные мне события, водя туда-сюда по его ладони.

– А это Каллоден?

– Наверное. – Ему не хотелось говорить об этом. – Вот эта линия показывает мое пребывание в тюрьме и последующее возвращение в столицу Шотландии, – перевел разговор Джейми.

– А также начало твоей издательской деятельности. Кстати, Джейми, для меня это было полной неожиданностью. Ты – и вдруг типографский станок. Что случилось?

Он заулыбался.

– Перст судьбы. Счастливая случайность, коротко говоря.

Оказалось, что все довольно прозаично и даже незаконно: Джейми искал легального заработка, которым бы не очень тяготился, чтобы в свободное время заниматься контрабандой. Когда ему удалось кое-что заработать, он задумался над тем, чтобы открыть какое-либо заведение, ведь его незаконный промысел нужно было скрывать, но в то же время нужно было перевозить и прятать товар. Конечно, это лучше было делать, работая извозчиком, то есть держа контору, которая бы занималась извозом. Но по зрелом размышлении Джейми отказался от извоза, как и от питейного заведения и постоялого двора – эти возможности уже были использованы другими контрабандистами, прячущими нелегальные грузы в харчевнях и трактирах, и сборщики податей держали ухо востро. К тому же работники таможни часто проверяли хозяев таких заведений, желая урвать свой куш.