Рассказчик, кивая, пил молоко.

– Да.

Он шел по Королевской Миле вплоть до самого Холируда, но никто не мог сказать, появлялся ли здесь человек с косичкой. Дойдя до Пушечных ворот, Эуон подумал, что его поиски тщетны, как тут увидел того, кого искал, в холирудском заведении при пивоварне.

Судя по всему, таинственный незнакомец отдыхал здесь, потому что говорил и пил пиво. Эуон спрятался за коновязью и видел, как моряк расплатился и ушел.

– И он больше не пошел ни в один трактир. – Парень возбужденно рассказывал о своих приключениях, попивая молоко и утирая молочные усы. – Он потом сразу пошел в тупик Карфакс.

Джейми забормотал гэльские проклятия.

– Что же дальше?

– Дальше он увидел, что печатня закрыта и дверь на замке. Я не спускал с него глаз: он взглянул на крышу, а потом оглянулся на прохожих. Людей было много, а в особенности тех, кто шастал в шоколадную лавку. Он не мог влезть в окошко незаметно. Тогда моряк потоптался на крыльце и вышел из тупика. Я спрятался в швейной мастерской и следил за ним оттуда.

Эуон подробно излагал, как странный моряк остановился у входа в тупик, потом свернул направо и скрылся в проулке.

– Мне было известно, что там ведь лазейка вела на задний двор, так что легко было сообразить, чего он хочет.

– Речь о хозяйственном дворике, он в задней части тупика, – просветил меня Джейми. – Наша печатня тоже выходит туда, как и другие черные лестницы.

Эуон съел хлеб и теперь совершенно освободил руки и рот.

– Да, дядя Джейми. Именно об этом я и подумал. А ведь у нас новые памфлеты – их нужно было спасать.

Лицо Джейми залила бледность.

– О нет…

– Какие памфлеты? – Это слово заинтересовало Эуона-старшего, и он решил уточнить, о чем говорит зять.

– Памфлеты для мистера Гейджа, – отозвался мальчик.

Это все равно не прояснило смысла его слов, и Джейми прямо сказал:

– Я печатаю политические памфлеты. Эти доказывают необходимость отменить последний закон о гербовом сборе и содержат призыв к гражданскому неповиновению, включая право на насилие. Новая печатная продукция, пять тысяч экземпляров. Тираж был сложен стопками в задней комнате. Я ждал Гейджа утром, он должен был забрать.

– Господи боже мой! – Эуон был бледен еще больше, чем Джейми. Он в ужасе спросил: – Ты спятил, а, Джейми? Тебя только помиловали, чернила еще мокрые, и вся спина в шрамах, а ты опять якшаешься с этими бунтарями, с Гейджем и его компанией! И втягиваешь в это опасное дело Эуона!

Эуон-старший, не сдерживаясь, вскочил, размахивая руками.

– Джейми, что ты делаешь, опомнись! Вспомни, сколько мы натерпелись от тебя. Война, потом тюрьма… Боже, я думал, что все уже позади, что ты сыт этим по горло. Как ты можешь?..

– Прекрати! Я не являюсь членом группы Гейджа. Я просто печатаю для них то, что просят, – я печатник и зарабатываю на хлеб типографской краской. Он хорошо платит, я выполняю его заказы в срок. Все.

Эуон раздражился еще больше.

– Нет! Нет, дорогой мой, это еще не все! Это только начало! Англичане выйдут на твой след и вздернут тебя в Лондоне, помяни мое слово. Когда бы они нашли это у тебя…

Внезапная догадка пронзила его мозг, и он спросил у сына:

– Скажи, малец, я правильно понимаю: ты знал о памфлетах и поджег печатню по этой причине?

Растрепанный Эуон был серьезен, как совенок.

– Отец, я не мог поступить иначе: их было слишком много. Пять тысяч, поверь, это не шутка, это очень много. У меня не было времени, чтобы перепрятать их. Моряк разбил окошко и почти открыл дверь. Тогда я понял, что нужно сделать.

Отец мальчонки стал осыпать Джейми проклятиями.

– Фрэзер, пошел к черту! Пускай они выпустят из тебя кишки, коль ты не понимаешь слов! Твое ослиное упрямство слишком дорого нам обходится! Якобиты, теперь Гейдж! Думай, куда ты катишься, сумасшедший!

Джейми запылал гневом, а потом помрачнел, грохая стаканом по столу и расплескивая чай.

– Хочешь сказать, что я лично развязал войну, да? Ты ведь знаешь, как я хотел остановить Стюарта. Эуон, а что случилось дальше, ты часом не помнишь? У меня отняли все, все! Ни земли, ни свободы, ни жены – у меня не было ничего. А все почему? Да потому, что я хотел помочь!

Быстрый его взгляд, брошенный в мою сторону при словах о жене, выдал все то, о чем Джейми переживал все эти годы.

Он повернулся к зятю, продолжая резко говорить.

– Признайся, зять, ты не остался в убытке после всех этих событий. Владелец Лаллиброха – твой сын, Джейми-младший. Твой, а не мой!

Эуон порывался защитить себя.

– Джейми, я не просил…

– Да, не просил, – перебил Джейми. – Я и не обвиняю тебя, нет. Но я отдал Лаллиброх, правда? Я теперь не владелец, а просто жилец, родственник. Отец завещал его мне, а я нарушил отцовский завет. Да, ты помогал мне, это тоже правда. Без тебя и Дженни мне бы не удалось справиться с усадьбой. Я заботился об арендаторах, мы делали это вместе, ты знаешь. И хорошо, что он у Джейми, у него надежные руки. Но я мог бы…

Он отвернулся, чтобы не видеть никого из нас, причинявших ему боль. От напряжения мышц натянулась рубашка.

Я не шевелилась и, конечно, ничего не говорила. Заметив глаза Эуона-младшего, наполненные скорбью, огорчением и раскаянием, я не удержалась и взяла его за худенькое плечо. Парень взял мою ладонь и с благодарностью пожал ее. Пульс бился ровно, несмотря на волнение мальчика.

Джейми повернулся, чтобы договорить; голос его не был спокоен, но был сдержан.

– Эуон, все, что было в моих силах, я сделал для парня, поверь. Он вне опасности: его никто не видел на борту, с Фергюсом в море он не ходил, хоть очень просился. – Джейми одарил младшего Эуона взглядом, исполненным любви и досады, – странное сочетание. – Я не звал его, наоборот, отговаривал ехать.

– Но ты не отослал его домой, Джейми! – Глаза Эуона были злы, в то время как краска гнева уже сошла с лица. – И ничего не сообщил нам! Вольно же вам гулять! Джейми, да ты понимаешь, что его мать извелась? Она не спит весь месяц!

Джейми закусил губу.

– Да… Я… не послал…

Он посмотрел на парнишку и дернул плечом.

– Да, я не послал. Я хотел поехать с ним домой.

– Он здоровый лоб и в состоянии добраться до дома самостоятельно. Сюда, поди, на задних лапках прискакал, не испугался?

– Да. – Джейми вертел в руках чашку. – Я хотел ехать с ним, чтобы вы с Дженни разрешили мне оставить малыша у себя на время.

Эуон ядовито улыбнулся.

– Ну да, ну да. Разрешить вам обоим съезжать с катушек, а потом отправиться в тюрьму или на виселицу, да? Неужто вам требуется родительское разрешение на безрассудные поступки? С каких пор?

Джейми вскипел.

– Эуон, ты знаешь, как я люблю его! Он почти сын мне! Я бы не допустил никакой тюрьмы или виселицы, лучше уж самому сложить голову.

– Уж знаю, Джейми. Но одна маленькая деталь – он почти сын тебе. Потому что он не твой сын – это мой сын и я его отец.

Они обменивались тяжелыми взглядами, но никто не отвел глаз. Джейми поставил чашку на стол не глядя.

– Да. Он твой сын.

Пыхтя, Эуон убрал с лица темные волосы.

– Да. На том и порешим.

Он вздохнул и обратился к сыну:

– Идем. У Холлидея я арендовал комнату.

Эуон-младший все это время не отпускал моей руки, а теперь сжал ее еще крепче прежнего.

Мальчик не хотел никуда идти, бросая вызов отцу.

– Отец, я не пойду, – дрожащим голосом проговорил он.

Эуон-старший от этого открытого неповиновения вспылил. Его щеки покраснели так, словно ему нанесли удар по лицу.

– Вот как.

Мальчик кивнул и выдавил:

– Я… приду утром. Мы пойдем с тобой домой утром, но не сейчас.

Эуон-старший долго изучал обожженное личико сына, смотря на него понуро, с какой-то тоской.

– Ясно. Что же… Хорошо.

Он не стал больше ничего говорить и ушел, тихо прикрыв дверь. Мы молчали, слушая, как стучит его деревянная нога, отсчитывая ступеньки, как он топает по гостиной, как с ним прощается Бруно и, наконец, как закрывается дверь. Кроме потрескивания камина, в комнате ничто не нарушало тишину.

Я все еще держала плечо парнишки, вздрагивавшего от тихих слез.

Встревоженный Джейми подсел к нему.

– Малыш… Не стоило.

Эуон сопел, втягивая воздух, чтобы задержать дыхание. Затем он резко повернулся к дяде.

– Я не хотел этого делать! Но… – На его лице отражалось страдание, смешанное с обидой.

Джейми положил руку на его острую коленку.

– Понимаю, мой мальчик. Но все же ему было больно это слышать.

– Дядя Джейми… это еще не все. Я не стал говорить ему…

Джейми нахмурился.

– Что же еще?

– Я не сказал, что моряк…

– Что же моряк?

Эуон набрался храбрости и выпалил одним духом:

– Я убил его. Наверное.

Джейми с мольбой посмотрел на меня, затем на племянника.

– Как наверное?

– Я не сказал отцу всей правды… – У него навернулись слезы на глаза, но он говорил: – Я зашел в печатню, открыв дверь твоим ключом. И человек с косичкой стоял там.

Он вошел в заднюю комнату, где лежал новый тираж. Там были и другие заказы, свежие чернила, промокашки для станка, кузнечный горн, в котором переплавляли изношенные отливки. Но моряка интересовали памфлеты.

Он хватал их и прятал за пазухой, – вспоминал племянник Джейми. – Я сказал, чтобы он положил их на место, но он, конечно, не стал меня слушать и прицелился из пистолета.

Моряк промахнулся, а потом бросился на испуганного парнишку, чтобы ударить его рукояткой оружия.

Эуон сжал руки на коленях:

– Нужно было защищаться, и я бросил в него черпаком.

Этот черпак служил для разливки свинца по формам. Он стоял ближе всего к мальчику и стал неплохим оружием: там еще оставался свинец, не настолько раскаленный, чтобы наполнить формы, но достаточно горячий, чтобы выжечь глаза.

– Он так закричал…

Эуон вздрогнул, и я села возле него, обойдя койку с другой стороны.

Моряк упал на пол, держась за лицо, и рассыпал угли.

– Они зажгли пачки чистой бумаги. Мне не удалось погасить пламя, и оно вскоре охватило всю комнату. Начались какие-то вспышки.

– Это взорвались бочонки с краской, – предположил Джейми.

В типографии было много предметов, могущих загореться: помимо бумаги там было много спирта, в котором растворяют чернильный порошок. Это вызвало большое возгорание. Эуон хотел выбраться через заднюю дверь, но перед ним падала горящая бумага, осыпая его пеплом. Видимость ухудшалась с каждой секундой, а вопли моряка наполняли душу ужасом.

– Он лежал между мной и передней комнатой. Я не мог толкнуть его, чтобы пройти, – едва слышно прошептал мальчик.

В панике Эуон поднялся по лестнице, но задняя комната тоже наполнилась огнем и дымом, и лестница превратилась в дымоход. Это грозило удушьем.

– Почему ты не вышел через люк? Он ведет на крышу, – полюбопытствовал дядя.

Эуон отрицательно мотнул побуревшей головой.

– Я не знал о нем.

– А зачем он, Джейми? – встряла я в разговор.

Он поднял губы в улыбке.

– На всякий случай. Хорошая лиса роет нору так, чтобы можно было выбраться из нее другим путем в случае опасности. Но это сделано не на случай пожара. – Он уточнил у мальчика: – Думаешь, он погиб в огне?

– Наверное. Вряд ли он смог выбраться. Нет, точно нет. Я убил его… Отец не знает, что я убий…

Эуон не договорил и захлебнулся в рыданиях.

– Нет, парнишка, ты не убийца. Ты поступил правильно, слышишь? Да прекрати плакать! – скомандовал Джейми.

Его племянник кивал, но по-прежнему ревел как белуга и дрожал. Я села ближе, привлекла его к себе и гладила по тощей спине, говоря ласковые слова.

Удивительное дело: рост Эуона был таким, каким был рост взрослого шотландца, но он был таким тощим, что мне казалось, что я глажу скелет. Его кости еще не обросли мышцами.

Он тоже бормотал что-то, но если я говорила успокаивающие слова, он по большей части проклинал себя и утверждал, что попадет в ад из-за содеянного. Из-за всхлипов, которыми очень часто прерывалась его речь, можно было понять немногое, но его уверенность в каре Господней была непоколебима:

– …один из семи смертных грехов… адское пламя… не могу сказать отцу… нельзя идти домой… не пустят в церковь…

Джейми выжидающе смотрел на меня, но я гладила мальчика по голове и показала ему, что могу сделать только это.

Тогда он повернул его голову и к себе.

– Слушай сюда, мой мальчик. Да нет же, смотри на меня!

Эуон едва поднял красные от слез глаза и посмотрел на дядюшку с невыразимой мукой во взгляде.

– Послушай меня. – Она сжимал руки Эуона. – Он хотел убить тебя, а ты всего лишь защищался. Это не грех. Церковь говорит, что если ты становишься на защиту семьи или страны, если ты защищаешь свою жизнь, то убийство не является грехом. Ты не совершил смертного греха и можешь спокойно ходить в церковь.