Короче говоря, его, Джона Грея, бесцеремонно ткнули лицом в палую листву и скрутили руки за спиной. В лихорадочном ужасе, убежденный, что его сейчас убьют, он изо всех сил пытался вырвать попавшую в ловушку руку и довертелся до того, что кость хрустнула. Его пронзила боль, глаза застилала черно–красная пелена, и он лишился чувств.

Придя в сознание, Джон обнаружил себя прислоненным к дереву лицом к лицу с шайкой самого разбойного вида шотландцев в клетчатых пледах. В центре их стоял Рыжий Джейми Фрэзер. И та женщина.

Грей стиснул зубы. Будь проклята та женщина! Если бы не она — бог знает, что могло бы случиться. А случилось то, что она заговорила. Она была англичанка, леди, судя по речи, и он — каким же он был идиотом! — сразу решил, что она заложница злобных шотландцев, наверняка похищенная с целью изнасилования. А что, спрашивается, было ему еще думать? Повсюду только и говорили о безбожных шотландцах, которые все сплошь спят и видят, как бы обесчестить английскую женщину.

И лорд Джон Уильям Грей, шестнадцати лет от роду, с головой, полной высоких мальчишеских представлений о долге, чести, отваге и благородстве, весь в ссадинах, ушибах и шишках, боровшийся с болью в сломанной руке, решил повести с горцами торг, чтобы избавить пленницу от ужасной участи. Фрэзер, их насмешливый вожак, играл с ним, как умелый рыбак с лососем: выставил перед ним эту женщину полуобнаженной, чтобы выудить из него сведения о полке его брата, о его позиции и численности. А потом, когда он рассказал все, что знал, Фрэзер со смехом признался, что эта женщина его жена. Ох и гоготали же проклятые горцы. Их грубый, раскатистый смех до сих пор жив в его памяти.

Грей перекатился, пытаясь улечься поудобнее на непривычном матрасе.

В довершение ко всему Фрэзер не проявил даже толики порядочности и вместо того, чтобы убить пленника и подарить ему героическую смерть, привязал к дереву, где утром его должны были найти товарищи. К тому времени люди Фрэзера наведались в лагерь и — благодаря сведениям, полученным от Грея! — вывели из строя пушку, которую они везли для Коупа.

Когда вся история стала известна, его не стали наказывать в силу юности и того факта, что формально он еще не приступил к службе, но в глазах товарищей юный Джон сделался парией и объектом презрения. Никто не хотел говорить с ним, кроме брата и Гектора. Верного Гектора…

Он вздохнул, потерся щекой о подушку, и перед его мысленным взором вновь предстал образ Гектора, темноволосого, голубоглазого, с мягкими губами и неизменной улыбкой. С тех пор как Гектор погиб при Куллодене, изрубленный широкими мечами горцев, прошло десять лет, а Джон до сих пор иногда просыпался на рассвете полный воспоминаний о его прикосновениях.

И вот теперь еще эта беда на его голову. Ему была противна сама мысль о службе среди шотландцев, погубивших ненаглядного друга, но никогда, рисуя будущее даже в самых мрачных красках, он и представить не мог, что когда–нибудь снова встретит Джеймса Фрэзера.

Торф в очаге мало–помалу прогорел до горячего пепла, пепел остыл, полная темнота за окном сменилась мрачно–серым сумраком дождливого шотландского рассвета, а Джон Грей так и лежал без сна, не отрывая воспаленных глаз от закопченных потолочных балок.

К утру Грей не отдохнул, но зато принял решение. Он здесь. Фрэзер здесь. И в обозримом будущем никуда им от этого не деться. Ему придется время от времени видеть этого человека вне зависимости от желания их обоих. Не далее как через час он должен будет собрать заключенных, чтобы они увидели своего нового начальника тюрьмы, да и впоследствии ему потребуется проводить всякого рода инспекции. Ну что ж, с этим ничего не поделаешь, но наедине они встречаться не будут ни в коем случае. Если он станет держать этого человека на расстоянии, то, может быть, сумеет обуздать неприятные воспоминания. И чувства.

Ибо, хотя именно это воспоминание о его былой ярости и унижении помешало ему сомкнуть глаза, в нынешней ситуации имелась и другая сторона, осознав которую он маялся без сна уже на рассвете. Не сразу, но до него дошло, что теперь Фрэзер его узник, уже не мучитель, но заключенный, как другие, и полностью зависит от его милости.

Он позвонил в колокольчик для вызова слуги и, морщась — таким холодным оказался каменный пол под босыми ногами, — на цыпочках подошел к окну, чтобы взглянуть, как там погода.

Шел дождь, что и неудивительно. Во дворе внизу заключенные, промокшие до нитки, уже строились в рабочие команды. Ежась в рубашке, Грей убрал голову и наполовину прикрыл окно — славный компромисс между смертью от духоты и смертью от лихорадки.

Честно признаться, последние часы перед рассветом ему не давали уснуть именно картины мести: Фрэзер, брошенный раздетым в ледяной карцер, питающийся отбросами, подвергнутый безжалостной порке. Много ли останется от его гордости и самоуверенности, от наглой надменности, когда его жалкое существование будет всецело зависеть от милости бывшего пленника?

Да уж, этими воображаемыми картинами Грей вдоволь натешился. Но стоило ему внутренне отстраниться, чтобы взглянуть на это объективно, его передернуло от отвращения к себе.

Кем бы ни был Фрэзер когда–то по отношению к Грею, теперь он поверженный противник, военнопленный и находится на попечении короны. Корона, определив ему меру наказания, вверила его Грею, который не только не вправе отягощать кару сверх назначенной, но и несет ответственность за обеспечение узнику подобающих условий существования.

Слуга принес ему горячую воду для бритья. Он побрызгал на щеки, чувствуя, как тепло успокаивает, помогая покончить с мучительными ночными видениями. Это были всего лишь фантазии, игра воображения. И, поняв это, он испытал облегчение.

Встретив Фрэзера в бою, он с превеликим наслаждением лишил бы его жизни, но ему никуда не деться от того факта, что, пока Фрэзер его пленник, честь не позволит ему причинить этому человеку какой–либо вред. К тому времени, когда Грей побрился и слуга одел его, он уже вполне пришел в себя и даже обрел способность взглянуть на сложившуюся ситуацию с оттенком некоего мрачного юмора.

Его дурацкое поведение при Кэрриарике спасло жизнь Фрэзера при Куллодене. Теперь долг уплачен и Фрэзер в его власти, но само положение Фрэзера как узника обеспечивало ему полную безопасность. Ибо, будучи очень разными, при всей их глупости или уме, наивности или опытности, все Грей были людьми чести.

Чувствуя себя немного лучше, он встретился взглядом со своим отражением в зеркале, надел парик и, перед тем как первый раз обратиться к заключенным, отправился позавтракать.

— Сэр, подать вам ужин в гостиную или сюда?

Голова Маккея, как всегда непричесанная, просунулась в дверь кабинета.

Грей, поглощенный разложенными на письменном столе бумагами, не сразу понял вопрос, неопределенно хмыкнул, потом поднял голову, сообразив, чего от него хотят, буркнул: «Сюда, пожалуйста», неопределенно махнул рукой и снова углубился в документы, не подняв головы, даже когда поднос оказался на столе.

Говоря насчет бумажной работы, Кворри не шутил: одно только пропитание узников и гарнизона требовало оформления бесчисленных приказов, запросов, предписаний, обязательств, счетов и прочих документов, составлявшихся непременно в двух экземплярах — второй для Лондона. Но кормежкой дело не ограничивалось. Повседневная жизнь тюрьмы, и узников, и стражников, и вольнонаемного персонала, как оказалось, не текла сама по себе, а требовала от начальника постоянного принятия решений по такому множеству вопросов, что первый день он только и делал, что читал, писал да подписывал всякого рода хозяйственные бумаги, постепенно приходя к мысли, что, если ему не удастся быстро найти толкового писаря, он загнется от тоски.

«Двести фунтов пшеничной муки для нужд заключенных, — написал он. — Шесть больших бочек эля для нужд казарм».

Его обычно изящный почерк быстро упростился до примитивной скорописи, витиеватая подпись сменилась лаконичным «Дж. Грей». Со вздохом отложив перо, майор закрыл глаза и помассировал переносицу, чтобы снять боль во лбу. Солнце не соблаговолило показать свой лик ни разу со времени его прибытия, и от работы весь день в дымной комнате, при свете свечи, глаза жгло, словно они стали горящими угольками. Его книги прибыли днем раньше, но он не успел распаковать их: слишком устал к ночи. Сил хватило только на то, чтобы промыть больные глаза в холодной воде и отправиться на боковую.

Какой–то подозрительный шорох заставил его встрепенуться и открыть глаза. Здоровенная бурая крыса сидела на уголке стола, держа в передних лапах кусочек сливового пирога. Она не двигалась, просто задумчиво смотрела на него, шевеля усами.

— Что я вижу, черт побери! — воскликнул Грей в изумлении. — Эй ты, воровка! Это мой ужин!

Крыса задумчиво жевала сливовый пирог, поглядывая на майора яркими глазами–бусинками.

— Убирайся отсюда!

В ярости Грей схватил первый попавшийся под руку предмет и запустил им в крысу. Чернильница, ударившись о каменный пол, разбилась, забрызгав все вокруг. Испуганная крыса спрыгнула со стола, метнулась к двери и стремительно проскочила между ног пораженного Маккея, который прибежал посмотреть, что за шум.

— В тюрьме есть кошка? — спросил Грей, вывалив содержимое подноса со своим ужином в пустое ведро рядом со столом.

— Ну, сэр, коты есть в кладовых, — ответил Маккей, ползая на корточках и вытирая маленькие черные следы, оставленные поспешно ретировавшейся через чернильную лужицу крысой.

— Тогда принеси сюда кота, пожалуйста, Маккей, — велел Грей. — И мигом!

Его передернуло от воспоминания о неприлично голом хвосте, нагло лежащем на его тарелке. Конечно, в поле ему доводилось видеть крыс, и не раз, но чтобы в собственном кабинете у него на глазах уминали его собственный ужин — это уж чересчур.

Грей размашистым шагом подошел к окну и стоял там, вдыхая свежий воздух в надежде прочистить голову, в то время как Маккей продолжал тереть пол. Смеркалось, двор снаружи заполнялся пурпурными тенями, и камни находившегося напротив тюремного крыла казались еще более мрачными, чем обычно.

Из кухонного флигеля проследовала под дождем процессия маленьких тележек, нагруженных едой для заключенных: огромными кастрюлями с дымящейся овсянкой и прикрытыми рогожей корзинами с хлебом. По крайней мере, у бедолаг будет горячая еда после дня работы под дождем в каменном карьере.

Когда он отвернулся от окна, ему пришла в голову мысль.

— А много ли крыс в камерах? — спросил он Маккея.

— Полно, сэр, великое множество, — ответил заключенный, последним взмахом протерев порог. — Я скажу повару, чтобы он приготовил новый поднос, да, сэр?

— Пожалуйста, — сказал Грей. — А потом, мистер Маккей, будьте любезны, проследите, чтобы в каждой камере был кот.

Маккей заколебался, и Грей, собиравший разбросанные бумаги, заметил это.

— Что–то не так, Маккей?

— Нет, сэр, — медленно ответил Маккей. — Воля, конечно, ваша, но мне кажется, ребятам не понравится, если коты выведут всех их крыс.

Грей уставился на него, почувствовав легкую тошноту.

— Неужели заключенные едят крыс? — спросил он, отчетливо видя перед собой острые крысиные зубы, вгрызавшиеся в сливовый пирог.

— Ну, это ежели кому повезет, сэр: крысу не больно–то поймаешь, — ответил Маккей. — Может быть, коты в этом и помогут, в конце–то концов. Будут ли еще распоряжения, или на сегодня все, сэр?

Глава 9

СКИТАЛЕЦ

Решимости Грея в отношении Джеймса Фрэзера хватило на две недели. Потом из деревни Ардсмур прибыл посланец с новостями, которые изменили все.

— Он еще жив? — резко спросил майор прибывшего с известием жителя поселка, служившего при тюрьме по найму.

— Я сам его видел, сэр, когда его принесли. Сейчас он в «Липе», за ним ухаживают, только, сдается мне, вид у него такой, что ухода недостаточно, сэр, если вы поняли, о чем я.

Поселянин многозначительно поднял бровь.

— Я понял, — ответил Грей. — Спасибо, мистер…

— Эллисон, сэр. Руфус Эллисон. К вашим услугам, сэр. Гонец принял предложенный ему шиллинг, поклонился, держа шляпу под мышкой, и ушел.

Грей сел за стол, уставившись на свинцовое небо, где с самого его прибытия почти ни разу не появлялось солнышко, и раздраженно постучал по столу кончиком пера, забыв, что перо из–за подобного обращения тупится и его приходится чинить заново.

Впрочем, ему было не до пера: упоминание о золоте заставило бы навострить уши любого.

Сегодня утром жители поселка наткнулись на человека, блуждавшего в тумане по окрестным торфяникам. Одежда его промокла, он был не в себе от лихорадки и бредил.