— Я ненавижу тебя!

Раскрасневшееся лицо было в разводах слез, сжатые кулачки дрожали от ярости.

— Что ж, я тоже от тебя не в восторге, маленький бастард! — отрезал Джейми.

Уилли напрягся и побагровел.

— Я не бастард! — выкрикнул он. — Нет! Забери свои слова обратно! Никто не может называть меня так! Забери свои слова обратно, я сказал!

Джейми в шоке уставился на мальчика. Значит, был разговор и Уилли услышал его. Он слишком долго тянул с отъездом.

Шотландцу пришлось сделать глубокий вдох, потом еще один в надежде, что его голос не будет дрожать.

— Я беру свои слова назад, — тихо сказал он. — Мне не следовало называть вас так, милорд.

Ему хотелось встать на колени и обнять мальчика или взять его на руки и прижать к своему плечу, но это было бы непозволительной вольностью со стороны конюха, пусть бывшего, по отношению к графу, хоть и юному.

Тем более что Уилли знал, как должен вести себя граф: он усиленно шмыгал носом, стараясь сдержать слезы, и пытался утереть лицо рукавом.

— Позвольте мне, милорд.

Джейми все–таки опустился на колени и нежно вытер лицо мальчика своим грубым носовым платком. Глаза Уилли смотрели на него, покрасневшие и печальные.

— Ты правда должен уехать, Мак? — тихо спросил он.

— Да, должен.

Джейми заглянул в темно–голубые глаза, до боли в сердце похожие на его собственные, и неожиданно ему сделалось безразлично правильно ли это и увидит ли кто. Он резко притянул мальчика к себе и крепко прижал к груди так, чтобы лицо Уилли уткнулось в плечо и сын не увидел слез, которые падали на его густые шелковистые волосы.

Уилли обнял его за шею, прильнул к нему, и Джейми ощутил, как маленькое упругое тело дрожит от подавляемых рыданий. Он гладил Уилли по узкой спине, разглаживал ему волосы и бормотал по–гэльски слова утешения.

Наконец он разнял руки мальчика и мягко отстранил его.

— Пойдем со мной в мою комнату, Уилли, я дам тебе кое–что на память.

Он давно уже переехал с сеновала, заняв каморку отошедшего от дел пожилого главного конюха Хью. Комнатушка у кладовки была крохотной и очень скромно обставленной, но имела два преимущества — тепло и уединение.

Кроме койки, табурета и ночного горшка там имелся маленький столик, на котором лежало несколько его книг, большая свеча в глиняном подсвечнике и свеча поменьше, толстая и приземистая, которая стояла сбоку перед статуэткой Богоматери. Фигурка, присланная ему Дженни, была деревянной, недорогой, но ее изготовили во Франции, и весьма искусно.

— А для чего эта маленькая свечка? — спросил Уилли. — Бабушка говорит, что только вонючие паписты жгут свечи перед языческими образами.

— Значит, я и есть вонючий папист, — сказал Джейми с кривой ухмылкой. — Однако это не языческий образ, это статуэтка Девы Марии.

— Правда? — Это заинтересовало мальчика. — А почему паписты жгут свечи перед статуями?

Джейми запустил руку в волосы.

— Ну как тебе сказать… может быть, это способ молиться — и помнить. Ты зажигаешь свечу, читаешь молитву и вспоминаешь тех, кого любишь. И пока свеча горит, пламя запоминает их для тебя.

— А кого ты вспоминаешь?

Уилли поднял на него глаза. Он все еще оставался растрепанным и взъерошенным, но любопытство заставило забыть о недавнем огорчении.

— О, очень многих. Моих родных, живущих в горной Шотландии: сестру и семью, друзей, мою жену.

А иногда свеча горела в память о юной и безрассудной девушке по имени Джинива, но этого он говорить не стал.

Уилли наморщил лоб.

— У тебя нет жены.

— Нет. Больше нет. Но я всегда ее помню.

Уилли протянул короткий палец и осторожно коснулся маленькой фигурки. Руки Девы были приветливо протянуты, прелестное лицо выражало материнскую нежность.

— Я тоже хочу быть вонючим папистом, — решительно заявил Уилли.

— Тебе нельзя! — воскликнул Джейми, одновременно удивленный и растроганный. — Твои бабушка и тетя сойдут с ума.

— А у них пойдет изо рта пена, как у той бешеной лисы, которую ты убил? — деловито осведомился Уилли.

— Я бы не удивился, — сухо ответил Джейми.

— Хочу в паписты! — Личико Уилли выразило решимость. — Я не скажу бабушке или тете Изабель, я никому не скажу. Пожалуйста, Мак! Пожалуйста, разреши мне! Я хочу быть таким, как ты!

Джейми заколебался: он был тронут искренним порывом мальчика, и ему неожиданно захотелось оставить своему сыну что–то большее, чем резную деревянную лошадку, которую он сделал в качестве прощального подарка. Он попытался вспомнить, что рассказывал им отец Макмуррей в школе о крещении. В крайнем случае и если рядом нет священника, обряд может совершить и верующий мирянин.

Пожалуй, было бы натяжкой назвать эту ситуацию крайним случаем, но… Повинуясь неожиданному порыву, он нагнулся за кувшином с водой, который держал на подоконнике.

Глаза, так похожие на его собственные, были широко открыты и серьезны. Джейми осторожно отвел шелковистые каштановые волосы назад с высокого лба. Он окунул в воду три пальца и тщательно начертил крест на лбу мальчика.

— Я нарекаю тебя Уильям Джеймс, — произнес он тихо, — во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь.

Уилли поморгал, скосил глаза, когда капелька воды скатилась с носа. Он высунул язык, чтобы поймать ее, и Джейми невольно рассмеялся.

— Почему ты называл меня Уильямом Джеймсом? — с любопытством спросил Уилли. — Мои другие имена Кларенс Генри Джордж.

Он скорчил рожицу: очевидно, имя Кларенс было ему не по душе.

Джейми спрятал улыбку.

— При крещении ты получаешь новое имя. Джеймс — это твое особое папистское имя. Это и мое имя.

— Правда? — обрадовался Уилли, — Теперь я вонючий папист, как и ты?

— Да, насколько я в этом разбираюсь.

Он улыбнулся Уилли и, поддавшись другому порыву, потянулся за ворот своей рубашки.

— На. Сохрани и это. На память обо мне.

Он аккуратно надел Уилли через голову четки из букового дерева.

— Только смотри никому этого не показывай, — предупредил он. — И ради бога, никому не говори, что ты папист.

— Не скажу, — пообещал Уилли. — Ни единой душе.

Он запихнул четки под рубашку и пригладил ее, желая убедиться, что они незаметны.

— Хорошо.

Джейми протянул руку и на прощание взъерошил Уилли и без того растрепанные волосы.

— А теперь тебе лучше бы поспешить, чтобы не опоздать к чаю.

Уилли пошел было к двери, но на полпути остановился, неожиданно снова расстроившись, и прижал руку к груди.

— Ты сказал, чтобы я хранил это в память о тебе! Но мне нечего подарить тебе на память обо мне!

Джейми слегка улыбнулся. Сердце его сжалось так, что он сомневался, сможет ли вымолвить хоть слово, но все же ему это удалось.

— Не переживай, — сказал он. — Я буду помнить о тебе.

Глава 17

ЧУДОВИЩА

Лох–Несс, август 1968 года

Прищурившись, Брианна отвела назад подхваченную ветром яркую паутину волос.

— Я почти забыла, как выглядит солнце, — сказала она, всматриваясь в солнечный диск, сиявший с непривычной свирепостью над темными водами Лох–Несса.

Ее мать с наслаждением потянулась, радуясь легкому ветерку.

— Не говоря уже о том, каков свежий воздух. Я чувствую себя как поганка, которая неделями растет в темноте, — этакая хлипкая и бледная.

— Из вас обеих вышли бы прекрасные ученые, — сказал Роджер и при этом усмехнулся.

На самом деле вся троица пребывала в прекрасном настроении. После напряженной и упорной работы над тюремными архивами, в результате которой поиски сузились до Ардсмура, им наконец улыбнулась удача. Архивы Ардсмура оказались, с одной стороны, весьма полными, а с другой (но сравнению с большинством других подобных архивов) — удивительно четко организованными. В качестве тюрьмы Ардсмур просуществовал всего пятнадцать лет. После того как силами заключенных якобитов он был обновлен и перестроен, его превратили в гарнизонную крепость, узников же перевели для отбывания наказания в другие места. Большую их часть отправили в американские колонии.

— Никак не возьму в толк, почему Фрэзера не отправили в Америку с остальными, — сказал Роджер.

По этому поводу он даже слегка запаниковал, снова и снова просматривая список заключенных, переведенных из Ардсмура, изучая имена одно за другим, почти буква за буквой, и не находя среди них Фрэзера. Он был уверен, что Джейми умер в тюрьме, и его бросало в дрожь при одной мысли о том, как сказать об этом матери и дочери Рэндолл, пока, перевернув страницу, он не увидел отметку о направлении Фрэзера в место под названием Хэлуотер.

— Я не знаю, — отозвалась Клэр, — но очень удачно, что не отправили. Он… он был, — быстро поправилась она, но недостаточно быстро, и Роджер успел заметить оговорку, — сильно подвержен морской болезни. — Она указала на слегка волнующуюся поверхность озера. Даже плавание по такой спокойной воде могло заставить его позеленеть.

— А ты страдаешь от морской болезни? — спросил Роджер, с интересом взглянув на Брианну.

Девушка покачала головой, и рыжие волосы разметались по ветру.

— Нет. — Она погладила свой голый живот. — Кованое железо.

Роджер рассмеялся.

— Значит, можно покататься по озеру. В конце–то концов, у тебя каникулы.

— Правда? Это было бы здорово. А рыба здесь водится?

Брианна прищурила глаза от солнца, с надеждой глядя на темную гладь озера.

— Конечно. Я много раз ловил в Лох–Нессе лосося и угрей, — заверил ее Роджер. — Итак, отправляемся в Друмнадрохит и там, на пристани, наймем лодку.

Поездка в Друмнадрохит удалась как нельзя лучше. Стоял один из тех ясных, солнечных летних деньков, которые побуждают великое множество туристов в августе и сентябре устремляться в Шотландию. Съеденный им сытный завтрак, приготовленный Фионой, и добрый ланч, дожидающийся в корзинке, а главное, общество Брианны Рэндолл, чьи длинные волосы развевались на ветру, убеждали Роджера в том, что мир устроен наилучшим образом и все в нем идет как надо.

И о результатах их исследования он мог позволить себе говорить с удовлетворением. Для этого ему пришлось взять в колледже дополнительный отпуск на летний семестр, но дело того стоило.

Когда он нашел запись о высылке Джеймса Фрэзера, ему потребовалось еще две недели упорной работы и расследований — вместе с Бри они даже съездили на выходные в Озерный край, — но завершились поиски обнаружением того, при виде чего Брианна взвизгнула от восторга, нарушив чопорную тишину читального зала библиотеки Британского музея. Им пришлось удалиться в сопровождении волн ледяного осуждения, но находка была бесценной.

Королевский акт о помиловании, заверенный печатью Георга Третьего, датированный тысяча семьсот шестьдесят четвертым годом, на котором значилось имя Джеймса Алекса Маккензи Фрэзера.

— Мы подбираемся все ближе, — радостно объявил Роджер, разглядывая фотокопию акта о помиловании. — Мы уже чертовски близко!

— Близко? — переспросила Брианна, но потом отвлеклась, увидев, что подъезжает их автобус, и разговор на эту тему не продолжила.

Зато Роджер поймал на себе взгляд Клэр: она знала, что он имел в виду.

В какой бы степени ни занимало происходящее Брианну, Клэр оно затрагивало несравненно сильнее. Ведь это она, ступив в круг камней на Крэг–на–Дун в тысяча девятьсот сорок пятом году, исчезла, провалившись в прошлое и оказавшись в тысяча семьсот сорок третьем. Прожив с Джейми Фрэзером почти три года, Клэр вернулась, пройдя сквозь те же камни, в апреле тысяча девятьсот сорок восьмого года, то есть спустя почти три года после исчезновения.

Из всего этого следовало — если допустить как возможность, что ей захочется снова вернуться в прошлое через камни, — она, скорее всего, окажется там спустя двадцать лет после своего исчезновения оттуда, в тысяча семьсот шестьдесят шестом году. А нам теперь точно известно, что за два года до тысяча семьсот шестьдесят шестого Джейми Фрэзер был жив и здоров. Если он прожил еще два года и если Роджер сумеет найти его…

— Вот, смотри! — неожиданно прервала Брианна ход его размышлений. — «Лодки напрокат».

Она указала на табличку в окне паба на пристани, и Роджер направил машину на свободное место парковочной стоянки, больше не думая о Джейми Фрэзере.

— Интересно, почему мужчинам–коротышкам так нравятся высокие женщины?

Голос Клэр за спиной Роджера эхом повторил его собственные мысли с удивительной точностью — и не в первый раз.