Не поднимая головы, он начал слегка поглаживать меня, ощупывая сквозь одежду, заново знакомясь с рельефом моего тела. Наконец его рука спустилась по моему предплечью и поймала правую кисть. Пальцы пробежались по моей руке, снова нашли кольцо и обхватили это витое серебро с горским узором, затершимся от долгого ношения, но все еще отчетливо различимым.

— Я видел тебя так много раз, — звучал в моем ухе его теплый шепот. — Ты так часто являлась мне. Порой, когда мне снились сны. Когда я лежал в лихорадке. Когда меня одолевали страх и одиночество и я знал, что должен умереть. Когда я нуждался в тебе, я всегда видел тебя, ты улыбалась, твои волосы вились вокруг твоего лица. Но ты никогда не заговаривала. И ты никогда не касалась меня.

— Я могу коснуться тебя теперь.

Я потянулась и нежно провела рукой по его виску, уху, щеке, которые были у меня на виду. Потом моя рука двинулась к затылку, забираясь под густые бронзовые волосы, и, когда он наконец поднял голову и взял мое лицо в свои ладони, в его темно–голубых глазах сияла любовь.

— Не бойся, — тихо сказал он. — Теперь нас двое.

Наверное, мы простояли бы там вечно, глядя друг на друга, если бы не звякнул дверной колокольчик. Я отпустила Джейми и, резко обернувшись, увидела маленького жилистого человека с грубыми темными волосами, стоявшего в дверях с пакетом в руке и с разинутым ртом.

— О, наконец–то ты явился, Джорджи! Что тебя задержало? — спросил Джейми.

Джорджи промолчал, продолжая таращиться на хозяина, стоявшего посреди мастерской в одной рубахе, с голыми ногами, тогда как его штаны, чулки и башмаки валялись на полу, а в его объятиях пребывала женщина в измятой одежде и с распущенными волосами — то есть я. Узкое лицо Джорджи нахмурилось, выражая неприкрытое осуждение.

— Я ухожу, — произнес он с насыщенным акцентом западных гор. — Печатание — это одно, тут я с вами заодно и мы мыслим одинаково, но я принадлежу к свободной церкви[8], как мой отец до меня и мой дед до него. Работать на паписта — это одно, монеты Папы, что ни говори, не хуже любых других, но работать на безнравственного паписта — это другое. Оно, конечно, это ваше дело, как распорядиться своей душой, но если дошло до оргий в мастерской, то это уж слишком — таково мое мнение. Поэтому я ухожу.

Он положил пакет точно в центр прилавка, развернулся на каблуках и направился к двери. Снаружи, с башни Толбут, донесся бой городских часов, и Джорджи, задержавшись в дверях, бросил на нас очередной исполненный негодования взгляд.

— А ведь еще даже не полдень! — патетически произнес он, и дверь за ним захлопнулась.

Несколько мгновений Джейми смотрел ему вслед, а потом снова медленно опустился на пол и расхохотался так, что к глазам подступили слезы.

— А ведь еще даже не полдень! — повторил он, утирая слезы со щек. — Ох, Джорджи, Джорджи!

Джейми раскачивался взад–вперед, обхватив колени руками. Я и сама не удержалась от смеха, хотя и была несколько обеспокоена.

— Чего бы мне совсем не хотелось, так это доставлять тебе неприятности, — сказала я. — Он еще вернется?

Джейми шмыгнул носом и небрежно вытер лицо краем рубашки.

— Да, надо думать. Он живет как раз напротив, в переулке Уикем. Я схожу к нему и… и объясню, — сказал он, посмотрел на меня и добавил: — Правда, Господь знает как!

С минуту казалось, что он вот–вот рассмеется снова, однако ему удалось справиться с этим порывом и встать.

— У тебя найдутся еще штаны? — спросила я, взяв брошенные штаны и разложив их на прилавке для просушки.

— Ну да, есть наверху. Подожди, я сейчас.

Джейми запустил длинную руку в ящик под стойкой, извлек аккуратную табличку с надписью «Вышел», повесил ее снаружи на дверь и, задвинув засов, повернулся ко мне.

— Ты поднимешься со мной наверх? — спросил он, согнув руку в приглашающем жесте, и в его глазах блеснула лукавая искорка. — Если не считаешь это безнравственным.

— Почему бы и нет? — откликнулась я. Смех искрился в моей крови, играя, словно шампанское. — Мы ведь женаты!

Верхний этаж был поделен лестничной площадкой на две комнаты, а прямо от площадки отходил маленький чуланчик. Задняя комната служила кладовкой для хранения всякой всячины, связанной с печатным делом. Дверь была распахнута, и я увидела деревянные ящики, наполненные книгами, связки памфлетов, аккуратно перевязанные бечевкой, бочонки со спиртом и порошковыми чернилами, а также кучу старинного на вид оборудования, каковое я сочла запасными частями печатного пресса.

Передняя комната по скудности обстановки походила на монашескую келью — там были комод с глиняным подсвечником, умывальник, табурет и узкая койка, при виде которой я облегченно вздохнула, только сейчас поняв, что до сих пор сдерживала дыхание. Судя по виду этой похожей на походную кровати, он спал один.

Беглый осмотр подтвердил, что в комнате не было никаких признаков присутствия женщины, и сердце мое снова забилось в нормальном ритме. Очевидно, что здесь никто не жил, кроме Джейми. Он отодвинул занавеску, отгораживавшую угол комнаты, и стал виден ряд крючков, на которых висели всего пара рубашек, камзол, длинный жилет скромного серого цвета и штаны, за которыми мы и явились.

Заправляя рубашку в штаны, Джейми стоял ко мне спиной, и я заметила напряженность в линии его плеч, да и сама ощущала некоторую скованность. Удивляться не приходилось: эта встреча стала потрясением для нас обоих, и прошло слишком мало времени, чтобы мы успели справиться с робостью и смущением. Джейми повернулся ко мне. Его лицо все еще хранило следы истерического смеха и слез. Не сомневаюсь, что мое тоже.

— Очень рад видеть тебя снова, Клэр, — нежно произнес Джейми. — Я думал, что никогда… ну…

Он слегка передернул плечами, как будто полотняная рубашка вдруг стала ему тесна, и посмотрел на меня в упор.

— Ребенок? — прозвучал вопрос.

Все, что чувствовал Джейми, ясно отражалось на его лице: надежда, отчаянный страх и попытка скрыть и то и другое.

Я улыбнулась ему и протянула руку.

— Подойди сюда.

Я долго думала о том, что захватить с собой, если мое путешествие сквозь камни удастся. Учитывая предыдущее столкновение с обвинениями в колдовстве, мною была проявлена максимальная осторожность, но одну вещь я просто не могла не взять с собой, невзирая на нежелательные последствия, попадись она на глаза не тому человеку.

Усадив Джейми рядом с собой на койку, я выудила из кармана маленький прямоугольный пакет, старательно сложенный мною в Бостоне, развернула водонепроницаемую обертку и сунула содержимое ему в руки.

— Вот, смотри.

Он взял их у меня осторожно, как человек, имеющий дело с неизвестной и, возможно, опасной субстанцией, и его большие руки словно бы заключили фотографии в живую оберегающую рамку. В обрамлении его пальцев красовалось круглое личико новорожденной Брианны: крохотные кулачки лежат поверх одеяльца, раскосые глазки закрыты от утомления новообретенным существованием, маленький ротик приоткрыт во сне.

Я подняла глаза на его потрясенное лицо. Он держал снимки близко к груди, не двигаясь, широко раскрыв глаза, и вид у него был такой, будто его поразила в сердце стрела из арбалета, — да так оно, похоже, и было.

— Твоя дочь посылает тебе это, — сказала я, повернула его лицо к себе и нежно поцеловала в губы.

Поцелуй вывел его из транса — он моргнул, и лицо снова ожило.

— Моя… она… — Его голос осип от волнения. — Дочь. Моя дочь. Она… знает?

— Знает. Посмотри на остальные.

Я взяла первую фотографию из его ладоней, открыв снимок Брианны, основательно перемазанной сахарной глазурью от первого подаренного ей на день рождения торта. Демонстрируя в торжествующей улыбке все четыре зуба, она воинственно размахивала над головой зайцем.

У Джейми вырвался легкий непонятный звук, и его пальцы разжались. Я подхватила маленькую пачку фотографий и стала давать ему по одной.

Двухлетняя Брианна, пампушечка в зимнем комбинезончике: круглые раскрасневшиеся щечки, тонкие прядки, выбившиеся из–под капюшона.

Бри в четыре года — профессиональный глянцевый снимок. Девочка сидит, закинув лодыжку одной ноги на колено другой, спокойно и горделиво улыбаясь фотографу.

А вот гордая пятилетняя обладательница первой коробки для завтрака, дожидающаяся автобуса, который отвезет ее в детский садик.

— Представляешь, она ни за что не хотела, чтобы я сопровождала ее: «поеду одна», и все тут. Она очень храбрая, ничего не боится…

Задыхаясь от волнения, я объясняла, растолковывала, показывала фотографии, которые одна за другой выпадали из его рук и соскальзывали на пол, когда он хватался за очередной снимок.

— О господи! — воскликнул Джейми, увидев фотографию, на которой десятилетняя Бри сидела на полу в кухне, обняв Смоуки, громадного ньюфаундленда.

Это была цветная фотография, и волосы дочери отливали мерцающей медью на фоне лоснящейся черной шерсти пса.

Его руки так сильно тряслись, что он не мог удержать снимки и оставшиеся мне пришлось показывать ему самой.

Подросшая Бри, со смехом взирающая на связку пойманных ею рыбин, или она же, запечатленная в момент раздумья, загорелая и взлохмаченная, опирающаяся на рукоять топора, которым колола поленья для растопки. Я подбирала снимки так, чтобы они отражали разнообразие ее настроений, но лицо везде было одним и тем же: длинный нос и широкий рот, высокие, широкие, плоские, как у викинга, скулы и чуть раскосые глаза. То была более утонченная версия ее отца, человека, который сидел на койке рядом со мной, беззвучно шевеля губами и не замечая катившихся по щекам слез.

Джейми простер руку над фотографиями, лишь слегка касаясь глянцевых поверхностей дрожащими пальцами, повернулся и медленно, с невероятным изяществом падающего высокого дерева подался ко мне и уткнулся лицом в плечо, сотрясаясь от беззвучных рыданий.

Я прижала его к своей груди, крепко обняв широкие трясущиеся плечи, и мои слезы падали на его волосы, оставляя маленькие темные пятна на рыжей гриве. Прижимаясь щекой к его макушке, я тихо приговаривала что–то бессвязное, как будто он был Брианной. Про себя я подумала, что это сродни хирургической операции — больно, но необходимо.

— Как ее зовут?

Джейми наконец поднял лицо, вытер нос тыльной стороной ладони и бережно, будто они могли рассыпаться от его прикосновения, поднял снимки.

— Как ты ее назвала?

— Брианна, — гордо ответила я.

— Брианна? — повторил он и нахмурился. — Какое ужасное имя для юной девушки!

Я отпрянула, словно от удара.

— Вовсе оно не ужасное! Это красивое имя, и, кроме того, ты сам велел мне назвать ее так! Почему это вдруг оно ужасное?

Он заморгал.

— Я велел тебе назвать ее так?

— Ну конечно! Когда мы… когда мы… в последний раз, когда я видела тебя… в нашу последнюю встречу…

Я плотно сжала губы, чтобы не расплакаться снова, но быстро совладала с собой и добавила:

— Ты велел мне назвать ребенка в честь твоего отца. Его ведь звали Брайан — Бриан, верно?

— Ох, ну да. — На его лице проступала улыбка. — Ты права, было такое. Правда, я–то думал, что родится мальчик.

— И ты жалеешь, что она не мальчик?

Я бросила на него сердитый взгляд и начала было собирать разбросанные фотографии, но он удержал меня за запястья.

— Нет, — сказал он, — Нет, я не жалею. Конечно нет! — Его губы слегка дернулись. — Но не стану отрицать, что она явилась для меня чертовским потрясением. Как и ты, англичаночка.

Несколько мгновений я сидела неподвижно, глядя на него. Казалось бы, у меня имелся не один месяц, чтобы ко всему подготовиться, но это ни в коей мере не избавило от слабости в коленях и ощущения скрученного в узел желудка. Джейми же был застигнут моим появлением врасплох и, разумеется, ошарашен — удивляться тут нечему. На его месте у любого бы голова пошла кругом.

— Ты сожалеешь, что я появилась? — вырвалось у меня. — Ты… ты хочешь, чтобы я ушла?

Его руки сжали мои плечи так сильно, что я пискнула. Поняв, что он причинил мне боль, Джейми чуть ослабил хватку, но не выпустил меня из своих крепких объятий. Похоже, мое предположение поразило его настолько, что он побледнел и смог заговорить лишь после того, как сделал шумный, глубокий вдох.

— Нет. — Его ответ прозвучал почти спокойно. — Нет, ничего такого я не хочу.

Это было сказано твердо и решительно.

Завладев моей рукой, он собрал с пола фотографии, положил себе на колени и уставился на них, склонив голову, так что его лица не было видно.

— Брианна, — тихо произнес он. — Ты неправильно произносишь это имя, англичаночка. Надо говорить Брина.