При этих словах глаза Фогдена, бледно-голубые, но удивительно яркие на солнечном свету, округлились.

— Англичанка? — Он с трудом верил своим ушам. — Здесь?

Его круглые глаза обозрели пятна грязи и соли на разорванном платье. Оценив мое плачевное положение, Фогден моргнул, шагнул вперед и с величайшей учтивостью склонился над моей рукой.

— Ваш покорный слуга, мадам, — сказал он, выпрямился и указал на развалины, на холме. — Mi casa es su casa. Мой дом — ваш дом.

Он свистнул, и из зарослей высунулась мордочка маленького спаниеля.

— Людо, у нас гости, — с сияющим видом сообщил священник, — Разве это не прекрасно?

Крепко подхватив меня под локоток, а другой рукой вцепившись в пучок шерсти на загривке овцы, он направил нас обеих к фазенде де ла Фуэнте, то есть усадьбе у источника, предоставив Лоренцу Штерну следовать позади.

Откуда взялось такое название, стало понятным, как только мы ступили на запущенный двор: облачко стрекоз вилось над наполовину заросшим водорослями водоемом в углу. Судя по всему, то был естественный источник, заключенный в камень при строительстве дома. Не меньше дюжины лесных куропаток, всполошившись, метнулись из-под наших ног по потрескавшимся плитам, вздымая пыль. Исходя из всего увиденного, можно было предположить, что нависавшие над патио деревья служили им привычным обиталищем, и уже довольно давно.

— …И таким образом мне выпала несказанная удача встретить в этот вечер в мангровых зарослях миссис Фрэзер, — заключил Штерн. — Я подумал, что вы, может быть… О, взгляните, какая красота! Какой великолепный экземпляр odonata!

Последнее заявление было сделано тоном, в котором смешались удивление и восторг. Он бесцеремонно протолкнулся мимо нас и всмотрелся в тень под пальмовой крышей, где здоровенная, никак не меньше четырех дюймов в размахе крыльев, стрекоза металась туда-сюда, вспыхивая огнем всякий раз, когда ловила в полете один из проникавших сквозь дырявую крышу лучей солнца.

— О, если вам угодно! Добро пожаловать в гости.

Наш хозяин добродушно махнул на стрекозу рукой.

— Ну-ка, Бекки, живо туда, шевели копытцами.

Он направил овцу в патио, хлопнув по крестцу. Она фыркнула забежала внутрь и тут же принялась поедать плоды, опавшие с нависавшей над старой стеной раскидистой гуавы.

Таких деревьев, обрамлявших патио, было несколько, и они разрослись так, что во многих местах их кроны перекрывались, делая часть внутреннего двора похожим на тоннель или коридор с лиственной крышей, ведущей к темной пещере — входу в дом.

Подоконник был покрыт пылью и усыпан опавшими розовыми листьями бугенвиллеи, но под ним поблескивал гладкий, незапятнанный пол. Внутри казалось темно после сияющего снаружи солнца. Когда глаза привыкли к полумраку, я стала с любопытством озираться по сторонам.

Комната была незатейливая, темная, холодная, всю ее обстановку составляли длинный стол, несколько табуретов и стульев да маленький буфет, над которым висел большущий образ в испанском стиле — изможденный, бледный на фоне мрака Христос с эспаньолкой, указующий скелетообразной рукой на трепещущее в его груди окровавленное сердце.

Сие устрашающее видение поразило мой взор за миг до того, как я сообразила, что в комнате находится кто-то еще. Тени в углу сгустились, слились воедино и сформировались в маленькую круглую физиономию с явно зловредным выражением. Я заморгала и отступила. Женщина — ибо то была женщина — шагнула вперед, вперив в меня немигающий, как у овцы, взгляд черных глаз.

Росту в ней было не больше четырех футов, из-за чего толстое тело походило на приземистый пень и казалось совершенно одинаковым в обхвате повсюду: что в плечах, что в груди, что в талии, что ниже. Голова представляла собой небольшой шар, посаженный на этот пень практически без шеи, а над указанным шаром торчал еще один, поменьше, — узел собранных наверх седых волос. Кожа ее, то ли от природы, то ли от солнца, имела красновато-коричневый оттенок, и в целом она походила на неуклюжую, грубо вырезанную из дерева куклу.

— Мамасита[12], — по-испански обратился священник к этому изваянию, — представляешь, какая удача! У нас сегодня гости. Ты ведь помнишь сеньора Штерна?

Он указал жестом на Лоренца.

— Si, claro. Да, конечно, — ответило странное создание, не разлепив невидимых губ. — Он христопродавец. А кто эта puta alba?[13]

— Это сеньора Фрэзер, — как ни в чем не бывало ответил отец Фогден. — Несчастная леди стала жертвой кораблекрушения, мы должны помочь ей, чем можем.

Мамасита медленно оглядела меня с головы до ног. Она ничего не говорила, но ноздри ее раздувались от бесконечного презрения.

— Еда готова, — буркнула она наконец и отвернулась.

— Замечательно! — радостно воскликнул священник. — Мамасита приветствует вас: она принесла нам еду. Не желаете ли присесть?

На столе уже стояла большая щербатая глиняная тарелка и лежала деревянная ложка. Священник достал из буфета еще пару тарелок с ложками, плюхнул их на стол и жестом пригласил нас садиться.

Стул во главе стола занимал здоровенный волосатый кокосовый орех.

Фогден бережно поднял его и поставил рядом со своей тарелкой. Волокнистая скорлупа потемнела от времени, и волоски кое-где вытерлись, открывая взгляду гладкую, чуть ли не полированную поверхность. Можно было догадаться, что орех хранится здесь давно.

— Привет, старина, — сказал священник, энергично похлопывая по скорлупе. — Как тебе этот прекрасный денек, Коко?

Я взглянула на Штерна — он, наморщив лоб, рассматривал образ Христа и решила, что, пожалуй, мне стоит завести беседу.

— Вы здесь живете один, мистер… отец Фогден? — спросила я у хозяина усадьбы. — То есть, конечно, вы и, хм, мамасита?

— Боюсь, что да. Поэтому мне так приятно вас видеть. А то ведь вся моя компания — это Людо да Коко, понимаете, — объяснил он, снова похлопав мохнатый орех.

— Коко? — вежливо переспросила я, надеясь, что этот странный человек имеет в виду не просто орех, и снова метнула взгляд на Штерна, но тот выглядел разве что слегка удивленным, но ничуть не встревоженным.

— «Коко» — это вроде как «бука». Так испанцы называют чертенка или домового, — пояснил священник. — Этакое пугало с маленьким носом-пуговкой и огромными черными глазищами.

Внезапно Фогден ткнул двумя длинными тонкими пальцами в углубление на конце кокосового ореха и резко отдернул их, давясь от смеха.

— А-ах! — воскликнул он. — Нечего таращиться, Коко, это грубо!

От неожиданности я прикусила губу и, когда острый взгляд бледно-голубых глаз метнулся ко мне, с трудом разжала челюсти.

— Какая милая леди, — произнес он словно самому себе. — Конечно, не то что моя Эрменегильда, но все равно очень милая, не правда ли, Людо?

Пес, которому был адресован этот вопрос, меня проигнорировал, зато радостно прыгнул к хозяину, просунул голову ему под руку и тявкнул. Священник ласково почесал собаку за ушами и обратился ко мне:

— Вот все думаю, подойдет ли вам одно из платьев Эрменегильды?

Не зная, ответить или промолчать, я ограничилась вежливой улыбкой, надеясь, что мои мысли не отразились на лице. К счастью, в этот момент вернулась мамасита, неся завернутый в полотенца дымящийся глиняный горшок. Плеснув по полному черпаку в каждую тарелку, она удалилась, резво перебирая невидимыми под бесформенной юбкой ногами (если они у нее вообще были).

Я поковырялась ложкой в месиве на моей тарелке. По виду это было что-то овощное. Набравшись храбрости, я взяла немножко в рот. К моему удивлению, блюдо оказалось вкусным.

— Жареный подорожник с маниокой и красными бобами, — пояснил Лоренц при виде моего замешательства, после чего зачерпнул полную ложку дымящейся мякоти и отправил в рот, даже не подув, чтобы остудить.

Признаться, я ожидала форменного допроса относительно своего появления, личности и намерений, но отец Фогден лишь напевал что-то себе под нос и, когда не зачерпывал ложкой угощение, отбивал ею ритм по столу.

Я бросила взгляд на Лоренца, приподняв брови. Он улыбнулся и склонился над своей тарелкой.

Разговор, кроме случайного обмена словами, не шел до тех пор пока мамасита, сказать о которой «неулыбчивая» значило бы серьезно недооценить выражение ее лица, не убрала тарелки, заменив их подносом с фруктами, тремя чашками и огромным глиняным кувшином.

— Случалось ли вам пить сангрию, миссис Фрэзер?

Я уже совсем было открыла рот, чтобы сказать «да», но, подумав, пролепетала:

— Нет, а что это такое?

На самом деле в шестидесятых годах двадцатого столетия сангрия была весьма популярным напитком, который часто подавали и на факультетских вечеринках, и на госпитальных посиделках. Но в данную эпоху, надо полагать, в Англии и Шотландии этот напиток известен не был. Миссис Фрэзер из Эдинбурга просто не могла слышать про сангрию.

— Это смесь красного вина с апельсиновым и лимонным соком, — пояснил Лоренц Штерн. — Заправляется пряностями и подается горячим или холодным в зависимости от погоды. Самый приятный и полезный для здоровья напиток, правда, Фогден?

— О да. О да. Самый приятный.

Не дожидаясь меня, священник залпом осушил чашку и потянулся за кувшином, чтобы налить себе еще, когда я успела сделать лишь один глоток.

Это был тот самый сладкий, терпкий вкус, и на миг возникла иллюзия того, что я вернулась в прошлое и снова оказалась на вечеринке, где впервые отведала этот напиток в компании покуривавшего марихуану аспиранта и профессора ботаники.

Эта иллюзия поддерживалась и разговором Штерна, вертевшимся вокруг его научных коллекций, и поведением отца Фогдена. После нескольких чашек сангрии он встал, пошарил в шкафу и извлек оттуда внушительных размеров глиняную трубку. Набив ее остро пахнувшей, мелко нарезанной травой, высыпанной из бумажного пакета, священник с наслаждением закурил.

— Конопля? — спросил Штерн. — Как вы считаете, это способствует пищеварению? Я слышал такое мнение, однако в большинстве городов Европы данное растение недоступно, и у меня не было возможности наблюдать эффект лично.

— О, травка действует на желудок наилучшим образом, — заверил его отец Фогден. Он сделал глубокую затяжку, задержал дыхание, потом медленно, даже сонно выдохнул, выпустив облачко белого дымa, воспарившее к низкому потолку его комнаты, расползаясь туманными лоскутами. — Я непременно дам вам с собой пакет, дорогой друг. А сейчас скажите, что вы намерены делать с этой леди, жертвой кораблекрушения, которую вы спасли?

Штерн изложил свой план: после ночного отдыха мы отправимся в селение Сент-Луис-дю-Норд, откуда рыбачий баркас доставит нас в Кап-Аитьен, что в тридцати милях отсюда. Если с баркасом не получится, мы двинемся по суше к Лё-Кап, ближайшему порту.

Сдвинув растущие пучками брови, священник воззрился на выпущенный им дым.

— Хм. Полагаю, выбор не так уж велик? Правда, если вы решите добираться в Лё-Кап сушей, нужно быть очень осторожной. Мароны, понимаете ли.

— Мароны?

Я недоуменно покосилась на Штерна. Тот нахмурился и кивнул.

— Это правда. Мне довелось встретиться с двумя или тремя мелкими бандами, когда я путешествовал на север по долине Артибонит. Они меня не тронули. Склонен предположить, потому что выглядел я ненамного лучше этих бедолаг. Мароны — это беглые рабы, — пояснил он. — Они бежали от жестокости своих хозяев и скрываются в горах под защитой джунглей.

— Вас они, скорее всего, не тронут. — Отец Фогден глубоко, со свистом затянулся, надолго задержал дыхание и неохотно выпустил дым. Глаза его налились кровью. Он прикрыл один из них, а другим взглянул на меня. — Непохоже, чтобы у нее было что грабить, а?

Штерн, глядя на меня, широко улыбнулся, но улыбка тут же исчезла: видимо, он счел вызвавшие ее мысли бестактными. Он прокашлялся и снова взялся за чашку с сангрией. Священник смотрел поверх трубки красными, как у хорька, глазами.

— Думаю, мне не повредит немного свежего воздуха, — сказала я, отодвигая стул. — И возможно, немного воды — умыться.

— О, конечно-конечно! — воскликнул отец Фогден. Он встал, заметно покачиваясь, и беспечно постучал трубкой о буфет, выбивая угольки. — Пойдемте со мной.

Воздух в патио и вправду был свежим и бодрящим, несмотря на какой-то гнилостный запашок. Я вдохнула полной грудью, с интересом глядя, как отец Фогден неловко пытается набрать ведром воды из источника в углу.

— Откуда вытекает вода? — поинтересовалась я. — Это ключ?

Каменный желоб был устлан мягкими щупальцами зеленых водорослей. Они слегка пошевеливались, что свидетельствовало о наличии течения.

На мой вопрос ответил Штерн.