— О, у тебя есть маленькие иголки? — обрадовался Джейми, с интересом глядя на тоненькие золотые иглы, и улыбнулся мне. — Не напрягайся, англичаночка, это не больно. Во всяком случае, не очень.

Мистер Уиллоби прощупал мою правую ладонь, нажимая то там, то здесь, потом потянул, подергал и слегка согнул по очереди каждый мой палец и наконец, взявшись за запястье, надавил на точку между лучевой и локтевой костью.

— Это внутренние врата, — пояснил он. — Здесь спокойствие. Здесь мир.

Мне отчаянно хотелось, чтобы так оно и было.

Он нацелил золотую иголку на выбранное место и, ловко крутанув большим и указательным пальцами, пронзил ею кожу.

От укола я дернулась, но китаец держал мою руку хоть и мягко, но крепко. Боль мигом прошла, и я расслабилась.

Мистер Уиллоби воткнул по три иголки в каждое запястье и одну, особенно длинную, как у дикобраза, и пугающую с виду, в верхнюю часть правого плеча. Хотя я чувствовала себя подопытным кроликом, мне было интересно. Иголки, кроме момента первого укола, совершенно меня не беспокоили. Мистер Уиллоби тем временем надавливал на какие-то одному ему ведомые точки на моем плече и шее, мурлыча себе под нос.

Трудно было сказать, то ли моя правая рука онемела, то ли сама я ошалела от всего пережитого, но боль казалась уже не такой сильной, во всяком случае пока китаец не стал орудовать иглой, накладывая стежки.

Джейми ласково потрепал меня по щеке:

— Можешь вздохнуть, англичаночка, хуже уже не будет.

Я сделала вдох, только после его слов осознав, что задерживала дыхание. Напрячься и одеревенеть меня заставил страх перед болью, сама же боль, которую причиняла мне игла в руках китайца, была хоть и весьма неприятна, но терпима.

Я осторожно выдохнула и изобразила что-то вроде улыбки. Уиллоби напевал себе под нос китайскую песню. Джейми на той неделе перевел ее мне. То была песенка фривольного содержания: молодой человек пункт за пунктом перечислял физические достоинства своей возлюбленной. Я надеялась, что китаец закончит со своими стежками прежде, чем дело дойдет до ее ног.

— Скверная рана, — пробормотал Джейми, глядя на работу мистера Уиллоби. — У меня на это не хватило бы духу. Что это было — малайский нож или абордажная сабля?

— Думаю, абордажная сабля, — ответила я. — Точнее, знаю. Он погнался за…

— Хотел бы я знать, с чего они на нас набросились? — размышлял вслух Джейми, проигнорировав мои слова. — Уж конечно, не из-за груза.

— Да уж наверное, — согласилась я. — Но может быть, они не знали, что вы везете?

В последнее, впрочем, поверить было трудно: аммиачный запах гуано летучих мышей окружал нас облаком, и уже в сотне ярдов ни у кого не оставалось сомнений в характере нашего груза.

— Возможно, они просто решили, что «Артемида» достаточно мала и захватить ее не составит труда. А она сама по себе ценная добыча, хоть с грузом, хоть без него.

Я взглянула на мистера Уиллоби, который прервал свою песню, чтобы завязать узелок. Мне показалось, что он дошел до описания пупка, но я не стала заострять на этом внимание.

— А название этого пиратского корабля нам известно? — спросила я. — Конечно, пиратов в здешних краях, надо думать, хоть отбавляй, но мы знаем, что «Бруха» была в этих водах три дня назад и…

— Так я и думал! — воскликнул Джейми. — Конечно, в темноте я мало что разглядел, но размер тот же, и этот широкий испанский бимс…

— Ну вот, а тот пират, который гнался за мной, говорил на…

Из коридора донеслись голоса, и мне опять пришлось прерваться. Вошел Фергюс, смущенный тем, что прервал разговор, но явно пребывающий в возбуждении. Он держал в руке что-то поблескивающее и позвякивающее.

— Милорд, — доложил он, — Мейтленд нашел на передней палубе мертвого пирата.

Джейми поднял рыжие брови, переводя взгляд с Фергюса на меня.

— Мертвого?

— Мертвее не бывает, милорд, — пожал плечами Фергюс.

Мейтленд выглядывал из-за его плеча, желая получить свою порцию славы.

— О да, сэр, — пылко заверил он Джейми. — Мертвый, как гвоздь: у него башка размозжена, да так, что смотреть страшно.

Все трое мужчин повернулись ко мне, и я ответила им скромной улыбкой.

Джейми потер рукой лицо. Глаза его были красными, струйка крови высыхала возле уха.

— Англичаночка… — начал он сдержанным тоном.

— Я пыталась тебе рассказать, — произнесла я с видом оскорбленной добродетели.

Под воздействием потрясения, бренди и иглоукалывания, воодушевленная осознанием факта собственного спасения, я начинала чувствовать приятное головокружение, и последние усилия мистера Уиллоби меня почти не тревожили.

— Он носил такую штуковину, милорд.

Фергюс шагнул вперед и положил на стол перед нами пиратское ожерелье. Оно состояло из серебряных пуговиц от военного мундира, полированных ореховых скорлупок, больших акульих зубов, кусочков шлифованных раковин морского ушка, обломков перламутра и большого числа позвякивающих монет с дырочками посередине, чтобы нанизывать на кожаный шнурок.

— Сдается мне, вам стоит на это взглянуть.

Фергюс взял в руку одну из поблескивающих монеток.

Она была серебряной, не потускневшей, и затуманенным после бренди взглядом мне удалось разглядеть на аверсе двойное изображение Александра.

Тетрадрахма, IV век до Рождества Христова. В великолепной сохранности.

Совершенно вымотанная дневными событиями, я уснула сразу же после того, как бренди заглушило боль в руке. К тому времени как стемнело, действие алкоголя, увы, кончилось, и рука, казавшаяся распухшей, отзывалась острой, словно уколы множества скорпионьих жал, болью не только на любое движение, но даже на биение сердца.

Большая, в три четверти, луна нависла над самым горизонтом, как золотая серьга. Корабль поворачивался, и луна постепенно пропадала из виду, награждая меня на прощание недобрым взглядом. Тело мое дышало жаром — похоже, у меня начиналась лихорадка.

На шкафчике, по другую сторону каюты, стоял кувшин с водой. Чувствуя слабость и головокружение, я спустила ноги с койки, и моя рука тут же дала о себе знать, ощутимо протестуя против того, чтобы ее тревожили. А потом я охнула, ибо тьма на полу неожиданно зашевелилась, и у меня из-под ног раздался голос Джейми:

— Тебе больно, англичаночка?

— Немножко, — ответила я, не желая драматизировать свое положение.

Сжав зубы, я неуверенно поднялась на ноги, осторожно поддерживая правый локоть левой рукой.

— Это хорошо.

— Что здесь хорошего? — возмутилась я.

Из темноты донесся короткий смешок, и Джейми сел. Его голова неожиданно оказалась на виду, вынырнув из тени на лунный свет.

— Потому хорошо, — пояснил он, — что если рана начинает болеть, значит, она затягивается. Ты ведь не чувствовала ничего такого, когда это случилось?

— Не чувствовала, — признала я.

Зато сейчас чувствовала, да еще как. Воздух в открытом море был гораздо прохладнее, и проникавший через окно соленый ветерок приятно обдувал лицо. Я вся была покрыта потом, рубашка промокла насквозь и липла к грудям.

— То-то и оно: я это видел, и это меня пугало. Дело в том, англичаночка, что как раз смертельную рану человек обычно не чувствует.

Я рассмеялась, но тут же замолчала, потому что смех отдался болью в руке.

— С чего ты это взял? — осведомилась я, неловко наливая воду левой рукой. — Надо полагать, не из собственного опыта?

— Не из собственного. Из опыта Мурты.

Казалось, будто вода льется в чашку беззвучно: ее плеск терялся в шуме волн. Я поставила кувшин и подняла чашку: в лунном свете поверхность воды казалась черной. За все время, прошедшее с нашего воссоединения, Джейми ни разу не упоминал при мне Мурту. Я спрашивала Фергюса, но тому было известно лишь, что маленький сухопарый шотландец погиб при Куллодене.

— Дело было при Куллодене.

Голос Джейми едва пробивался сквозь скрип дерева да свист гнавшего нас вперед ветра.

— Ты знаешь, что они там предавали мертвые тела огню? Слыша, как они это делают, я гадал, каково будет самому оказаться в огне, когда придет мой черед.

Лунный свет сделал его лицо безжизненным, оно казалось черепом со светлыми плоскостями щек, белеющими зубами и пустыми, темными провалами глазниц.

— Я прибыл к Куллодену с намерением умереть, — чуть громче произнес Джейми. — Но у всех остальных такого намерения не было. Я был бы счастлив поймать мушкетную пулю в самом начале, однако пересек все поле до вражеских позиций и проделал полпути обратно, в то время как людей рядом со мной разрывало в клочья.

Он встал и воззрился на меня сверху.

— Почему? Почему, Клэр? Почему я жив, а они нет?

— Откуда мне знать? Может быть, из-за твоей сестры, твоих близких? Из-за меня?

— У них тоже были близкие. Жены, возлюбленные, дети — о них было кому скорбеть. Но они ушли, а я до сих пор здесь. Почему?

— Я не знаю, Джейми, — сказала я, прикасаясь к его щеке, уже успевшей обрасти колючей щетиной, неодолимым признаком жизни.

Он вздохнул, на миг прижавшись щекой к моей ладони.

— Я все равно не могу не задаваться вопросами, когда думаю о них, особенно о Мурте.

Джейми беспокойно отвернулся, его взгляд затуманился, и я поняла, что мысленно он сейчас там, на вересковой пустоши, — марширует в одном строю с мертвецами.

— Мы могли выступить раньше, но наши люди, голодные, замерзшие, стояли в строю не один час, дожидаясь, когда его высочество отдаст приказ атаковать.

Только вот Карл Стюарт, командный пункт которого находился на скалах, в глубоком, безопасном тылу, и который впервые за всю кампанию принял на себя командование своими войсками в сражении, все колебался и откладывал решение. И тем самым дал англичанам время, чтобы выкатить вперед пушки, нацелить их прямой наводкой на неровные шеренги горцев и открыть огонь.

— Думаю, для многих это стало облегчением, — тихо произнес Джейми. — Каждому бойцу на поле было уже ясно, что дело проиграно и все мы, в сущности, уже мертвы. Люди стояли и ждали конца, видя уставившиеся на них смертоносные черные жерла пушек. Стояли молча. Я слышал лишь свист ветра да крики английских солдат, доносившиеся с той стороны поля.

А потом загрохотали пушки, люди попадали наземь, а немногие уцелевшие, хотя строй их и поредел, выхватили клинки и устремились на врага с гэльским боевым кличем, заглушаемым канонадой и уносимым ветром.

— Все заволокло густым дымом, и видеть можно было только на несколько футов перед собой. Я сбросил обувь и, отчаянно крича, устремился туда.

Его бескровные губы скривились.

— В тот миг я был счастлив, — не без удивления сказал Джейми. — В конце концов, мной двигало желание умереть, и если мне и было чего бояться, так это того, что я буду ранен и умру не сразу. Но я все равно умру и, когда это произойдет, встречусь с тобой и все будет хорошо.

Я придвинулась ближе к нему, и он взял меня за руку.

— Люди вокруг меня падали как подкошенные: картечь и мушкетные пули свистели и жужжали, словно шмели, совсем рядом с моей головой, но на мне не было даже царапины.

Один из очень немногих уцелевших после атаки, он добрался до британских позиций незамеченным, и английские артиллеристы воззрились на выскочившего из дыма горца, как на демона. Его широкий влажный от дождя клинок сверкнул — и обагрился кровью.

— Где-то на задворках сознания маячила мысль о том, чего ради их вообще убивать, — задумчиво припомнил Джейми. — Ясно ведь было, что битва нами проиграна, и сколько бы врагов я ни убил, этим уже ничего не исправишь. Но меня обуяла жажда убийства. Ты это понимаешь?

Он стиснул мои пальцы, и я тоже пожала его руку, давая утвердительный ответ.

— Я не мог остановиться. И не стал бы.

Его голос звучал спокойно, без горечи или обвинений.

— Наверное, это очень старое чувство — желание забрать врага в могилу вместе с собой. В груди моей словно полыхал пожар, и я… я отдался ему, — просто заключил он.

Орудийный расчет состоял из четырех человек, у которых из оружия имелись лишь нож и пистолет и которые никак не ожидали, что здесь, в тылу, они могут подвергнуться нападению. Против переполнявшей Джейми безумной ярости они были бессильны и полегли все четверо.

— Земля дрожала под моими ногами. Шум оглушал так, что невозможно было думать. А потом до меня дошло, что я нахожусь позади английских пушек. Не самое подходящее местечко для смерти, а? — усмехнулся Джейми.

И он отправился назад через вересковую пустошь, чтобы присоединиться к погибшим горцам.