Диана Гэблдон - Путешественница. Книга 2. В плену стихий

После этой фразы надолго установилась тишина. Отец Фогден молча и тупо смотрел на невесту.

– Имя. Нужно ведь знать имя. Нужно узнать, как зовут девочку, которая… У всякого есть имя, без этого нельзя. Коли имени нет – не женись. А если того, что промеж ног, так и вовсе, – бормотал он.

– Я – Марсали Джейн Маккимми Джойс! – оповестила нас Марсали.

Фогден перестал болтать и перешел к чему-то более похожему на обрядовые слова.

– Мар-са-ли. Ага. Да. Хорошо. Марсали. Марсали, хочешь ли ты взять этого мужчину без руки (надеюсь, все остальное у него на месте, иначе…) в мужья, чтобы любить и почитать его с этого дня и впредь…

Овца, одна из его овец, увязавшаяся за ним и сюда, вышла и встала посреди шестов с факелами. Это опять сбило священника.

– Да.

Он поморгал, соображая, почему находится на берегу моря и кто эти люди, чего-то требующие от него, рыгнул, но догадался обратиться к жениху:

– У вас тоже есть имя, правда? И прочее?

– Есть. Я – Фергюс, – кратко ответил француз.

Тень залегла между бровей Фогдена.

– Фергюс? Фергюс, Фергюс… Ну хорошо, положим, что это так. Вы – Фергюс. А еще? Это хорошо, но этого мало. Фамилия у вас есть? У всех людей она есть. Я о фамилии.

– Фергюс!

У него не было других имен: двадцать лет назад Джейми назвал его Фергюсом и это имя парень повез с собой из Парижа. На родине его называли Клоделем, но то было давно, и имя «Фергюс» прижилось. Вообще имена в борделях – вещь необязательная, потому что людей там называют вымышленными именами. Для свадьбы это действительно было мало: Марсали должна была перейти на родовую фамилию мужа.

– Фрэзер. Он Фрэзер.

Джейми кивнул обернувшимся молодоженам и особо улыбнулся Фергюсу.

– Фергюс Клодель Фрэзер, – выговорил он полное имя и поднял брови, предлагая его Фергюсу.

Тот был ошеломлен. У него даже отвисла челюсть, настолько он был поражен. С вытаращенными глазами, он медленно кивнул, принимая предложение, покраснел и повторил вслед за Джейми:

– Фергюс Клодель Фрэзер. Вот мое имя.

Полумесяц висел над пальмами на берегу, должный скоро стать луной, черный шар которой уже содержался в нем. Отец Фогден мечтательно разглядывал небесное светило, а потом перевел глаза на Фергюса.

– Отлично. Просто замечательно.

Мейтленд догадался, что священник снова углубился в свои мысли, и пихнул его под ребра.

– А, да!.. Свадьба. Муж и жена. Провозглашаю вас… Ой нет, постойте, жених не сказал, что хочет ее. И колечко тоже надо бы. У нее же две руки.

– Я согласен взять в жены эту девушку.

Все это время рука Марсали покоилась в руке Фергюса, но сейчас француз выпустил ее и достал из кармана золотое колечко. Я, поразмыслив, пришла к выводу, что он приобрел его еще в Шотландии, но берег до времени, не желая нарушать волю Джейми и не получив благословения в первую очередь от милорда.

За процедурой надевания кольца на палец невесты с замиранием сердца наблюдал весь берег. Светлые локоны Марсали и темные кудри Фергюса склонились над ободком, знаменуя единение и начало новой, не менее счастливой, чем прежняя, жизни.

Пятнадцатилетняя взбалмошная девчушка дожала всех – и Джейми, отступившего перед ее упорством, и мать, вынужденную признать ее выбор, и официальные органы вкупе со священником. Позади, на расстоянии трех тысяч миль, остались мать и дом, но позади остались и страхи, сомнения и лишения, причем страхи как чужие, так собственные. «Я хочу его», – назло всем заявила Марсали и добилась своего.

Глаза ее сияли, как сияли и глаза Фергюса. Мне хотелось плакать, глядя на них.

«Я хочу его».

Выходя за Джейми, я не говорила этих слов. Тогда я его не хотела. А после трижды повторила, что хочу своего мужа, Джейми Фрэзера, на Крэг-на-Дуне и в Лаллиброхе.

«Я хочу его».

И я хотела быть счастливой со своим мужем, и, чего греха таить: я была счастлива с ним и желала только одного – чтобы это длилось как можно дольше.

Джейми послал мне взгляд темно-голубых ласкающих глаз, похожих на теплое и многообещающее рассветное море.

– Что у тебя на уме, mo chridhe? – послышался его низкий ласковый голос, и я почувствовала объятие.

Слезы уже были на моих ресницах, и я не смогла скрыть их.

– Что трижды сказанное есть правда.

Мы поцеловались, слыша, как ликуют матросы.

Помет летучих мышей, иначе называемый гуано, является зеленовато-черной массой, вязкой и склизкой, а если его высушить, он превращается в светло-коричневый порошок. В любом случае он издает едкий запах, похожий одновременно на запах мускуса, нашатыря и гнили, от которого слезятся глаза.

– Сколько этой божьей милости нужно взять? – глухо поинтересовалась я.

– Ровно десять тонн, – ответствовал Джейми. Его голос тоже звучал глухо из-за куска ткани, которым он, как и я, замотал лицо.

С верхней палубы можно было видеть, как рабы завозят гуано тачками на борт, а потом через люк сбрасывают его в кормовой трюм. Порошок гуано поднимался в воздух и стоял в нем прекрасным золотым туманом, очень красиво блестевшим, но очень плохо пахнувшим. Вечернее солнце бросало последние лучи на этот туман, делая его привлекательным для постороннего глаза. Действительно, со стороны это выглядело неплохо: воздух наполнен тончайшей пылью, оседающей на телах обнаженных людей, но как только ветер дул в нашу сторону, у нас немедленно начинали слезиться глаза. Мы знали, что значит находиться в опасной близости к гуано, один запах которого разносится довольно далеко и заставляет плакать человека, даже не успевшего увидеть помет. Рабы, вынужденные грузить гуано на «Артемиду», непрерывно плакали; на их щеках, груди, спине, животе и боках налипла проклятая пыль, а раздражение глаз приводило к тому, что слезы пробивали себе в пыли бороздки, отчего люди походили на зебр или тигров.

– Англичаночка, ты придумала способ кровавой мести? – спросил меня Джейми.

– Мм-м, если ты говоришь о Фергюсе, то я подумываю над этим. Сколько еще плыть до Ямайки?

Француз должен был готовиться к кровавой расправе, потому что перевозка гуано была всецело его идеей. Видите ли, некий владелец сахарной плантации мистер Грей желал использовать эту пахучую субстанцию на своей ямайской сахарной плантации, и Фергюс услужливо предложил ему использовать «Артемиду» для перевозки будущего удобрения, а пока просто бича божьего. Сам француз контролировал, как продвигается процесс погрузки гуано на борт корабля. Стоя у трюма, он проверял, чтобы помет, спрессованный в куски, не разваливался при переноске. Всегда сопровождавшая его Марсали была рядом, но старалась держаться подальше от предприимчивого любимого, сидя у полубака на бочке с апельсинами. Она закрывала лицо красивой тонкой шалью – подарком Фергюса.

– Мы ведь желаем торговать, верно? У нас есть свободный трюм, а раз сезон закончен, значит, мы возьмем с мистера Грея втридорога, – объяснялся француз. – Нужно как-то выкручиваться, а нам и выкручиваться не нужно: сама судьба предоставляет такие возможности.

– Ну как сказать, англичаночка…

Джейми посмотрел на линию горизонта, уже не опускавшуюся поминутно, чтобы подняться снова, как при качке. Мистер Уиллоби своим иглоукалыванием спас его, и Джейми мог спокойно находиться в любой части корабля, не будучи привязанным к койке и тазику, но сама процедура его не радовала.

– Уоррен обещает через три-четыре дня. Если погода позволит, – добавил он.

– Как думаешь, может, в открытом море не будет так нести дерьмом? – с надеждой спросила я.

– Вы правильно мыслите, миледи! – поддержал меня Фергюс, проходя мимо нас. – Говорят, что когда пыль выветривается, запах уже не так слышен.

Француз шел по направлению к реям и ловко уцепился за нижнюю. Крюк не помогал ему влезть наверх, чтобы привязать к перекладине красный платок, просигнализировав таким образом морякам, чтобы возвращались на «Артемиду». Желтоглазый Пинг-Ан наблюдал за происходящим, и Фергюс остановился, спускаясь, чтобы переговорить с пеликаном.

– Странно он относится к этой сделке. Прямо так печется. С чего бы это он? – спросила я у Джейми.

– Судя сама, англичаночка. Он женился, так? Жену нужно содержать, значит, нужно чем-то заниматься, чтобы кормить семью. Мы с ним партнеры, и он имеет долю в типографии, правда, от печатни уже ничего не осталось. Я пообещал девушке обеспечить ее приданым. Решили, что они с Фергюсом получат половину выручки от продажи гуано, – улыбнувшись, закончил Джейми.

– Хотела бы я знать, какие письма она шлет своей матушке, – задумчиво произнесла я. – Бедная девочка: то повеса Фергюс, то отец Фогден и мамасита, то десять тонн дерьма в виде приданого…

– Если Лаогера узнает про дерьмо в виде приданого, мне лучше остаться здесь на веки вечные, иначе земля Шотландии сгорит под моими ногами, выжженная Лаогерой, – с деланым ужасом проговорил отчим юной невесты. – Ну а ты придумала, куда пристроишь своего знакомца?

– Не напоминай, а? Где он, кстати?

– Думаю, что где-то внизу. – Джейми смотрел, как к нам приближается незнакомый мне мужчина. – Мерфи дал ему поесть, Иннес говорит, что подберет ему занятие. Потом договорим – он меня ищет.

Он спрыгнул и побежал на пристань, едва не опрокинув раба с тачкой, наполненной гуано. Мужчина, искавший Джейми, был рослым богато одетым колонистом. «Верно, какой-нибудь процветающий плантатор», – подумалось мне. Загорелое лицо давало знать о годах испытаний, проведенных вдали от европейских городов, в глуши среди пальм. Про себя я уже нарекла человека плантатором. Поначалу он недружелюбно глядел на Джейми, но услышав какую-то фразу, потеплел и крепко пожал протянутую руку.

Я объяснила эту перемену тем, что пришедший, скорее всего, был масоном и услышал их приветствие. Джейми посетил ложу в Бриджтауне – это было первое, что он сделал, прибыв в порт. Мастер лож услышал рассказ о похищении Эуона, запомнил словесный портрет паренька и пообещал помочь в поисках, предоставив сведения о пропавшем или корабле, увезшем его. По слухам, часть масонов ведала делами порта и невольничьего рынка, так что хоть какие-то известия должны были быть известны им.

Плантатор достал из-за пазухи бумагу, развернул ее перед сосредоточенным Джейми и что-то говорил, в то время как Джейми, казалось, не считает эту информацию достойной рассмотрения, потому что уже знает ее. После того как поиски Эуона на рынке невольников окончились неудачей и скандалом, я очень рассчитывала на помощь вездесущих масонов.

На рынок отправились Лоренц, Фергюс, Мерфи и мы с Марсали. Джейми в это время беседовал с глазу на глаз с мастером ложи. Рынок находился в оживленном месте: рядом был порт, а по обочинам дороги торговки уговаривали купить кофе, фрукты, сушеную рыбу, кокосы, ямс и даже банки с красными кошенилевыми жуками в них, используемыми в составе красящего вещества.

Мерфи наблюдал за порядком на улице так же ревностно, как у себя на кухне. Так, он отчаянно настаивал, что мне и Марсали нужно купить по зонтику, чтобы не выйти за рамки этикета. Фергюс под давлением кока вынужден был приобрести для нас два зонтика.

– Здесь, в Бриджтауне, все белые девушки носят их, – увещевал Мерфи, суя мне в руки остроконечный зонт для защиты от солнца.

– Да ну какие зонтики, мистер Мерфи, побойтесь бога! – У меня в голове не вмещалось: может, здесь, за поворотом, нас ждет Эуон, а у него какие-то этикетные зонтики в голове. – Ну светит, ну и пусть! Терпеть можно. Идемте же, не будем терять времени!

Мерфи пронзил меня взглядом:

– Леди должна заботиться о себе. Ну как у вас будет гадкий цвет лица? При виде вас люди должны понимать, что вы респектабельная.

– Ну и что? Им-то какая разница? Я же здесь проездом. Пусть их таращатся, – отстаивала я свою точку зрения.

Впрочем, я болтала с Мерфи, чтобы он утихомирился; как только шум, доносящийся с рынка, стал громче, я плюнула на все правила приличия и припустила на звук.

– Но мэм… Ваше лицо станет красным! Подумайте, как это будет выглядеть! – этот аргумент Мерфи, уже раскрывшего зонт и бежавшего рядом, меня сразил.

– Согласна, это неприятно, хотя и не смертельно. Ну хорошо, давайте вашу штуковину, раз на то пошло.

Я схватила быстро вложенный мне в руку уже раскрытый зонт и небрежно положила его на плечо, но прошло несколько минут, и я по достоинству оценила заботу Мерфи. Мне-то казалось, что он просто из любви к этикету хочет сделать меня респектабельной бриджстоунской барышней, и я не собиралась прятаться под зонтом, но палящее солнце заставило меня изменить свое мнение и использовать предмет по назначению, а не нести его на плече для красоты.

По обеим сторонам дороги росли пальмы, затеняя людные места, а вот сам рынок расположился на площади, подставленной всем ветрам. От камня, которым была вымощена площадь, тоже шел жар; жестяные или сделанные из листьев пальмы навесики, конечно, не могли дать большой тени, если вообще могли ее дать, но работорговцы и аукционеры иногда становились под них. Рабы же торчали на площади как неприкаянные.