– Ну не знаю, стоит ли бежать прямо сейчас. Но вообще помощь потребуется: у нас в трюме находится пленник. Ребята хорошо прошлись по нему, – смущенно закончил Джейми.

Мой стакан опустился вместе с рукой.

– Что значит «пленник»? Кого вы взяли в плен?

– Пирата. Человека с пиратского корабля. Вряд ли он сам является пиратом, – размышлял Джейми.

– А кто же он тогда?

Он сделал последние несколько глотков виски и развел руками.

– А черт его знает. Думаю, что беглый раб, похож, во всяком случае, – рубцы на спине выдают. Но отчего бежал, непонятно.

– И когда он бежал? – Я не могла ухватить логических связей в повествовании Джейми.

– С «Брухи», когда она стояла здесь. По крайней мере, мы так предполагаем, потому что пираты уже ушли, а Макгрегор указал на человека за бортом. Подняли его на лине.

– Надо же, как интересно. А почему бежал от пиратов? Хотел помочь нам или спастись?

Благодаря выпитому бренди я почувствовала себя лучше: боль отпустила, и я уже могла следить за событиями если не наравне со всеми, то по крайней мере воспринимать то, что приходит в каюту вместе с посланцами из внешнего мира.

Джейми не сразу ответил на мой вопрос.

– Не могу тебе сказать, не знаю. – Он запустил руку в волосы. – Хотел попросить, чтобы «Артемида» пошла на абордаж в ответ? Глупо. Нужно понимать, что наше судно гражданское, даже не торговое, строго говоря. Захватить их мы бы не смогли. Хотел спастись от пиратов? Вот это очень вероятно.

Я допила виски, мысленно вознося благодарность Джареду, придумавшему этот божественный «Ceò Gheasacach» – «Волшебный туман». Вместе с алкоголем в организм влилась бодрость тела и духа.

– Давай я пойду к нему. Мне кажется, он нуждается в помощи после долгого времени, проведенного в воде.

Признаться, я не ожидала, что Джейми вот так просто отпустит меня из каюты. Мне представлялось, что он скорее позовет на помощь Марсали, чтобы она своим весом прижала меня к койке, нежели поступит так, но он спокойно согласился с моим предложением.

– Тоже дело, англичаночка. Возвращайся к своим врачебным обязанностям. Но ты сможешь встать?

Оценить свои возможности я могла, только попробовав что-либо сделать, в данном случае встать. В лежачем положении каюта и потолок располагались на своих обычных местах, но стоило мне принять сидячее, а после и вертикальное положение, как перед глазами появились цветные точки, показывая, что мне следует лечь, иначе я упаду в обморок. Я победила, вцепившись в Джейми: точки перестали танцевать перед глазами, давление нормализовалось.

– Идем, – приказала я с тревогой глядевшему на меня Джейми.

Мужчину, к которому мы направлялись, поместили в трюм, а именно в ту каморку, где помещались проштрафившиеся матросы либо запойные пьяницы, то есть в подобие арестантского трюма на «Дельфине», только у нас в каморке располагались пленники, а рядом грузы.

Трюм, как водится, был темен, и я переживала, что грохнусь сейчас на душные доски, а Джейми придется расхлебывать заваренную мной кашу, но усилием воли я заставляла себя смотреть на глазок фонаря в мужниных руках.

Трудно было увидеть человека в темной каморке, служившей арестантским трюмом, а пленник был еще и темнокожим. «Прямо трубочист», – подумала я, видя, как темнота обретает черты лица.

Он был африканцем, который прибыл откуда угодно, но не был рожден на островах: слишком независим он был и к тому же черная с красноватым отливом кожа выдавала его. Его усадили на бочку, связав руки за спиной, а ноги спутав веревкой, но он держался гордо, по крайней мере пытался это делать, насколько позволяли обстоятельства. Так, видя, что к нему идут – а это шли мы с Джейми, – он поднял голову и выпрямил спину, будто не сидел все время понурый и задумчивый.

То ли моряки с «Артемиды» отняли у него одежду, то ли ее не было у него и на «Брухе», но на мужчине были только порванные штаны. Он был подобен натянутой тетиве, разве что не звенел, хотя я не сомневалась, что внутри все его естество звенит и клокочет от негодования. Напряженные мышцы красиво вырисовывались под кожей, взгляд был полон угрюмой ненависти, и все указывало на то, что он не дорого продаст свою жизнь, если придется, но не будет повиноваться ни первому встречному, каким был Джейми, ни кому бы то ни было.

Шотландец отметил и изменение положения пленника при его появлении, и взгляд, но махнул мне рукой, желая идти сам.

– Amiki, – убеждал он, поставив фонарь на бочку, не собираясь принижать достоинства негра ослеплением светом. – Amiki. Bene-bene[21], – показал он открытые безоружные ладони.

Джейми пытался говорить на «таки-таки» – диалекте, которым моряки и купцы изъяснялись в портах и который понимали от Барбадоса до Тринидада.

Пленник смотрел ничего не выражавшим взглядом, а затем показал связанные ноги, вытянув их.

– Bene-bene, amiki?

Непередаваемая ирония звучала в его голосе, принижая господина и возвышая раба.

Удивленный Джейми фыркнул и пробормотал:

– Ну лучше так, чем вовсе молчать.

– Какой язык он понимает? Английский? Французский? – спросила я, выходя из тени.

Мужчина бросил на меня равнодушный взгляд и отвернулся. Какая ему, в сущности, разница до жены господина!

– Не знаю, не признается. Пикар и Фергюс пытались что-то выведать, но им ничего не удалось узнать: только таращится и молчит. Ни звука не произнес, вот какое терпение! Вообще говоря, это первая фраза, которую я от него услышал, если честно. Думаю, что на «Артемиде» тоже первая. – ¿Habla Español?[22] – прервал свою тираду Джейми.

Если он спросил это в расчете на то, что эффект неожиданности сработает, то он просчитался – мужчина вперил взгляд в дверной проем.

– Sprechen Sie Deutsch? – попробовала я.

Ответом было упорное молчание. Других слов на немецком, кстати говоря, я не знала и исключительно для очистки совести проговорила:

– Nicht Hollander?

Джейми презрительно сощурился.

– Скажи мне, англичаночка, каким местом он похож на голландца? Я чего-то не понимаю?

– Элевтера – голландский остров. А «Бруха» была там. Возможно, он знает этот язык. Или датский – Сент-Круа, кажется, принадлежит датской короне.

Рассуждая таким образом, я внезапно сообразила: благодаря этому мужчине, если его удастся разговорить, мы сможем узнать что-нибудь про Эуона. Мальчик ведь был на «Брухе», а раб бежал оттуда! Господи, как же туго думают раненые…

– Джейми, скажи, а «таки-таки» позволит тебе узнать что-нибудь про мальчика или ты не владеешь этим языком в достаточной степени?

Он внимательно смотрел на раба, освещенного фонарем, но услышал мой вопрос.

– Я не смогу, – отрезал он. – На «таки-таки» я знаю всего несколько слов: «плохо», «сколько?», «дай», «оставь, сволочь». Этого мало, как ты понимаешь.

Раб сидел молча и не реагировал на слова, которыми мы перебрасывались. Не показал он и того, что понимает слова, произносимые Джейми на «таки-таки».

– Слушай, хватит. Какого лешего я здесь торчу?

Джейми встал, доставая кортик – раб не реагировал, – и, обойдя бочку, разрезал веревки, стягивавшие тело мужчины. Затем он снова присел перед бочкой и громко проговорил на «таки-таки»:

– Друг. Хорошо?

Это удовлетворило чернокожего: он кивнул, все так же храня молчание.

– Там гальюн, – он махнул рукой, указывая направление. – Иди туда. Моя жена, – он указал на меня, – вылечит тебя.

Мужчина слегка удивился, но послушно встал, наклонил голову, то ли в знак благодарности, то ли в залог покорности, и встал, держась за тесемку штанов опухшими руками.

Я повела бровью, на что Джейми не замедлил объясниться:

– Очень больно, когда тебя эдак связывают. Самое веселое, что не можешь помочиться сам. Хоть в штаны дуй.

– Понимаю. – Мой лепет свидетельствовал, что я догадываюсь, откуда Джейми знает такие подробности невольничьего быта, но предпочитаю не заострять на этом внимание.

– И плечи тоже очень болят, так и ломят. Будь осторожна, англичаночка.

Последнее касалось моей безопасности, и я не могла не согласиться с ним: раб мог бы причинить мне вред, находясь и в таком плачевном состоянии, если бы захотел. Не хотелось убеждаться на собственном опыте, способен ли он на это.

В любом случае мне досталось меньше, как это ни парадоксально: у меня болела и кружилась голова, но спина у меня не была исполосована, равно как и другие части тела.

Правда, моя рана была открытой и глубокой, а раны раба были по большей части поверхностными – шишка на лбу, например, и содранная кожа на плече.

Были и более болезненные повреждения: от веревок на его запястьях и лодыжках образовались глубокие следы, сочащиеся кровью. Это была работа не для отвара боярышника, но для мази из горечавки, холодной голубоватой субстанции, которую я взяла с собой. Контакт раненой кожи и мази должен был вызвать хоть какую-нибудь реакцию у пациента, но этого не произошло: я со своим лечением и мазью представляла для больного ровно такой же интерес, как и палуба.

Проводя сеанс лечения, я попутно могла рассмотреть его кожу, испещренную множеством разнообразных знаков, к примеру, три вертикальных разреза, шедших параллельно и находившихся меж бровей на лбу. Мерфи утверждал, что нанесение подобных шрамов – составляющая обряда посвящения, когда мальчик должен стать мужем.

Я ощущала гладкость мужской кожи, потной от духоты и тщательно скрываемых переживаний, но не знала, где мой пот смешивается с его выделениями: палуба качалась – я полагала, что это качка, но это могла быть и моя болезнь, – я не могла твердо стоять на ногах и касалась спины незнакомца, исполосованной рубцами, похожими на следы движения каких-нибудь страшных подкожных личинок. Спина Джейми выглядела так же.

Мне было неприятно думать о таких вещах, и я с трудом обрабатывала раны негра.

Он же вовсе не замечал ни моего присутствия, ни моих прикосновений, хотя я точно знала, что некоторые из них причиняют ему боль. Джейми наблюдал за моими действиями, а раб наблюдал за Джейми.

Причина такого молчания лежала на поверхности: человек, бежавший с пиратского корабля, где с ним проделывали неизвестно какие вещи, увозя в вечное рабство, попал на другой корабль, где с ним хотят проделать тоже нечто непонятное. У него не было оснований говорить с нами, ведь мы могли догадаться по произношению и по знанию языков, откуда он прибыл, и вернуть его назад, к хозяевам. Одно мы уже поняли: он знает или понимает английский.

Мы не рассчитывали, что он возрадуется обретению новых хозяев в лице меня и Джейми, и это тоже можно было понять. Нам предстояло убедить его, что мы не причиним ему зла, не отправим вдогонку пиратам и не будем бить, как его бивали раньше. Загвоздка была в том, как это сделать – как убедить молчуна?

Но не говорить с ним и не вызывать на откровенность мы тоже не могли, поскольку если кому-то что-то было известно об Эуоне, так только ему, человеку с пиратского корабля, даже не масонам. Жив ли Эуон Мюррей? На «Брухе» ли он?

Я закончила лечение, наложив повязки на места, натертые веревками, и Джейми, помогая мне встать, предложил чернокожему:

– Давай поедим. У нас есть еда, не отрава.

Подавая пример, он повел меня к выходу не оглядываясь. Раб последовал за нами – я видела это, обернувшись украдкой.

Мы добрались до моей каюты, отогнав матросню от дверей. Джейми попросил Фергюса принести съестного, чтобы не тащить меня до камбуза или кают-компании.

– Англичаночка, живо в постель.

Я не дала себя упрашивать, ощущая жар во всем теле и головную боль. Рука все время ныла, а это наводило на простую мысль: очевидно, придется использовать оставшийся запас пенициллина, как это ни прискорбно.

Мешкать было нельзя, ведь могло пойти заражение организма, а у нас не было второго лекаря.

В каюте был виски, и Джейми плеснул нам в стаканы. Негр, не артачась, принял свой стакан, отпил и, судя по реакции, очень удивился крепости напитка и его существованию как таковому. Не удивлюсь, если у него не было возможности пить шотландский виски в неволе.

Джейми взял свой стакан и сел за столик, указывая незнакомцу место напротив; я же лежала на койке.

– Я Фрэзер, – он тыкнул себя в грудь. – Капитан. Моя жена, – последовал кивок в сторону койки.

Раб решил говорить и отставил стакан с напитком.

– Они звать моя Измаил, – послышался его низкий голос. – Моя не пират. Моя повар.

– О, подарок для Мерфи, – лукаво подмигнула я.

Джейми не стал отвлекаться на мои реплики и задавал пленнику вопросы, не настаивая на ответе, но создавая условия, чтобы тот отвечал. Я отметила, что характер вопросов довольно своеобразный: Джейми спрашивал вскользь, походя, но о том, что представляло для нас наибольшую важность. Раз уж негр заговорил, нужно было вытянуть из него все возможное, и мы это делали. По залегшей межбровной морщине и по дрожанию негнущихся пальцев я видела, что Джейми напряжен.