Надгробие, у подножия которого я стояла, было сделано из белого мрамора. На нем были высечены херувимские крылья, а надпись гласила: «Вера».

Я глядела долго, чувствуя, как на глаза набегают слезы, затем положила к подножию цветок, розовый тюльпан – редкость для зимнего Парижа. Джаред имел свою оранжерею, так что достать этот нежный цветок, мягкие лепестки которого похожи на щечки младенчика, не составило труда.

Почувствовав на своей голове ладонь матушки Хильдегард – я узнала ее сразу, даже не оборачиваясь, – я призналась, что не думала плакать, но не смогла справиться со своими чувствами.

– Le Bon Dieu держит в руце своей судьбы человеческие и распоряжается ими так, как считает нужным. Но обычно Он не объясняет нам свои решения, поэтому мы часто ропщем на Него. – Матушка, как и все французы, называла Бога Добрым Господом.

Я тяжело вздохнула, понимая, что эта встреча все равно подняла во мне бурю чувств, как бы я ни готовилась к ней, и утерлась краем плаща. Встретившись глазами с монахиней, я увидела, что она смотрит сочувственно и в то же время с интересом. Неудивительно: мы так давно не виделись…

– Знаешь, дитя мое, я заметила удивительную вещь: сколько бы времени ни прошло, мать всегда будет считать ребенка именно ребенком, сколько бы лет ему ни было. Мать помнит его при рождении, помнит его первые слова и шаги, может воскресить в памяти любое событие, связанное с дитятей, поэтому даже когда ее ребенок имеет своих детей, ее отношение к нему не меняется и остается материнским, – задумчиво произнесла монахиня. – Для матерей времени не существует.

– Вы правы, матушка. Особенно если дитя спит. Тогда его всегда можно увидеть совсем маленьким, – проговорила я, взглядывая на надгробие, белевшее в тумане.

– Да, дитя мое. Но ты выглядишь и ведешь себя так, будто у тебя есть другие дети.

– Да, девочка. Она уже взрослая. Но, матушка, ведь вы монахиня… откуда вы столько знаете об этом?

Я натолкнулась на проницательный взгляд маленьких черных глаз. Соболиные брови, когда-то черные, теперь поредели и вконец поседели.

– Я уже в таком возрасте, когда по ночам трудно уснуть. Временами я общаюсь ночью с больными, – уклончиво ответила она.

Я отмечала изменения, которым подверглась мощная фигура матушки. Она, подобно многим старухам, усохла и стала более щуплой, так что знавшие ее раньше не смогли бы сказать, что эта старая монахиня некогда была широкоплечей красавицей. Но и теперь, состарившись и изменившись, она не потеряла былого величия и возвышалась над другими, пугая и в то же время внушая уважение. С удивлением увидев посох в ее руках, я быстро сообразила, что он служит для других целей, нежели помощь при ходьбе – матушка, как и прежде, ступала решительно и так быстро, насколько позволял возраст, – в частности для вразумления лентяев и бездельников.

Оставив могилку Веры и проходя с матушкой по кладбищу, я увидела, что большие камни перемежаются маленькими. Неужели это…

– Да, здесь похоронены дети монахинь, – без тени смущения подтвердила мать Хильдегард.

Наверное, я так вытаращила глаза, что монахиня пожала плечами, сохраняя спокойствие и достоинство.

– Здесь нет ничего ужасного. Такое бывает, хоть и нечасто.

Подняв посох, она указала на могилы, которые были перед нами, а затем обвела и другие, очертив таким образом в воздухе подобие круга.

– Здесь покоятся сестры, благодетели больницы и те, кого они любили.

– Кто, благодетели? Или все-таки сестры?

– Сестры, конечно. Ты, олух!

Последний возглас относился к санитару, курившему трубку у стены собора. Праздность никогда не поощрялась ни матушкой, ни церковниками, поэтому лентяя ждал разнос, причем мать Хильдегард выговаривала ему на изысканном французском, каким говаривали во времена ее юности.

Я отошла в сторону и принялась озирать кладбище. Освященная земля заканчивалась у дальней стены, но небольшие таблички из камня располагались на освященной территории. Их было ровным счетом пятнадцать, каждая содержала порядковый номер, обозначенный римской цифрой, и одно имя – «Бутон». Это были могилки песиков, любимых пуделей матушки Хильдегард. При ней неотлучно находился очередной носитель этого имени, шестнадцатая собачка, которой тоже предстояло упокоиться на кладбище рядом со своими предшественниками. Этот угольно-черный кудрявый Бутон сидел и молча наблюдал, как хозяйка ругает нерадивого работника, и хлопал круглыми глазенками.

Сестры и те, кого они любили.

Когда монахиня кончила выговаривать санитару, она снова обернулась ко мне. Я увидела, как сердитое выражение ее лица меняется на приветливое, и мне показалось, что это красиво.

– Как хорошо, что ты здесь, ma chère. Пойдем-ка, я поищу то, что может тебе пригодиться в дальней дороге, – пригласила она меня.

Посох она определила на руку, а меня взяла под локоть, чтобы опираться. Ощущая тепло ее костлявых пальцев, я подумала о том, что это не я помогаю ей идти, а она мне.

Мы уже свернули в тисовую аллейку, которая вела к больнице, и я не сдержалась:

– Матушка, я надеюсь, что мой вопрос не покажется вам нетактичным, но хотелось бы знать…

– Мне восемьдесят три года, – перебила она меня и, радуясь, что угадала вопрос, продемонстрировала желтые лошадиные зубы. Поймав мой взгляд, она пояснила: – Меня столько раз об этом спрашивали. – Обернувшись в сторону кладбища, мать Хильдегард по-галльски вскинула одно плечо. – Еще рано, и очень много работы, Le Bon Dieu знает об этом. Господь добр ко мне.

Глава 41

Мы ставим паруса

Декабрь в Шотландии всегда серый и холодный, и вот в один из таких дней «Артемида» причалила к северо-западному побережью, а именно к мысу Ярости.

Туман клубился над прибрежными утесами, скрывая их за непроглядной пеленой. Своим запахом морских водорослей, проникавшим в щели всех зданий, и шумом прибоя, постоянно сопровождавшим всех путешественников, мыс очень уж напоминал печально известный остров тюленей. Это было более чем печально, ведь прошел месяц с тех пор, как Эуона похитили пираты, а мы все еще сидим в Шотландии! Шум моря, доносившийся до нашего слуха и в трактире, заглушал наши разговоры и заставлял осознавать свое бессилие перед лицом стихий и обстоятельств.

В трактире горел огонь, но Джейми не мог находиться на одном месте и отправился ходить по пристани под дождем. Когда мы плыли назад в Шотландию из Франции, ему было так же плохо, и одному богу было известно, о чем он думал сейчас. Часто, слишком часто я просыпалась среди ночи, не обнаруживая его рядом: он уходил бродить по ночам, чтобы развеять тоску и успокоить нервы. Любая мелочь, которая задерживала нас перед отплытием, раздражала его и заставляла переживать за успех предприятия.

Забавно, но сейчас мы задерживалась как раз по вине Джейми: на мысе Ярости мы должны были забрать Фергюса, который разыскивал здесь нужных нам людей, пока мы добирались до Шотландии.

Это была идея Джейми – привлечь к нашему путешествию контрабандистов. Он объяснял, что не хотел бы рисковать, идя на пиратов с голыми руками, а верные люди очень облегчали участие в возможной драке.

Кроме того, был еще один момент, суливший нам успех: все без исключения контрабандисты прекрасно знали морское дело и не раз переплывали море если не на больших кораблях, то на лодках. Это значительно облегчало нашу затею и было неоценимой поддержкой, ведь команда «Артемиды» изрядно уменьшилась после окончания сезона, когда многие моряки отказались идти в Вест-Индию в шторма.

Забрать новую команду с мыса Ярости тоже было удачной задумкой: этот маленький порт не обращал на себя внимания нежелательных нам лиц, тем более сейчас, когда там стояли всего пару рыбачьих лодок и кеч. Правда, как во всяком порядочном порту, там имелся кабачок, и моряки не преминули воспользоваться гостеприимством его хозяев. Он был так мал, что часть разношерстной команды, не помещаясь внутри, толпилась под навесами на улице, куда счастливчики, попавшие в помещение, передавали им пенистый эль.

Джейми все время ходил в одиночестве по мысу. Никто толком не видел его – он приходил только пообедать. Когда он наконец усаживался у огня, пар, поднимавшийся от его мокрой одежды, скрывал его грустные глаза и напряженную складку между бровей.

Ждали только Фергюса, все остальные были на месте. Казалось, что все матросы не особо тяготятся непредвиденной задержкой, и только Джейми и капитан с нетерпением ждут команды к отплытию. Капитана Рейнса нанял Джаред. Если Джейми непрестанно топтал камни мыса, то немолодой низенький капитан торчал на палубе, попеременно взглядывая то на барометр, то на низкое небо, будто ища подтверждения своим мыслям.

– Ого, англичаночка, что это у тебя так пахнет? – заметил Джейми, проходя мимо моего стола с разложенными снадобьями.

– Это имбирь. Свежий. – Я как раз измельчала в плошке корень имбиря и решила просветить Джейми, с какой целью я это делаю. – Говорят, что отлично помогает при морской болезни. Хочу проверить.

– Да-а? – недоверчиво протянул Джейми. – Дай-ка я.

Схватив мою плошку, он сунул нос в мелко нарезанную приправу и, вне сомнения, начал безостановочно чихать.

– Но-но, это не табак, которым можно набивать нос, – ворчала я, отбирая у него плошку, боясь, чтобы он не рассыпал оставшееся снадобье. – Ты должен будешь пить его с чаем, тогда это поможет. Иначе я не знаю, что с тобой делать, кроме как выбросить за борт.

– Миссис, не стоит беспокоиться, поверьте, – встрял в нашу шуточную перепалку один из старых моряков. – Всем новичкам поначалу не очень хорошо, но только первые несколько дней. Потом, как правило, привыкают и уже день на третий-четвертый бегают по палубе и порхают по реям аки птички.

Джейми никак не походил на птичку, но сейчас он выглядел, будто возбужденный воробей, распушивший перья в порыве воодушевления. Он даже кивнул служанке, чтобы ему принесли эль. Что может сделать с человеком надежда!

– Ну да, все может быть. Охотно верю. Джаред, кстати, тоже меня успокаивал, говорил, что так и есть, мол, если не штормит, то морская болезнь быстро проходит.

Он взялся за кружку с элем и отпил немного, затем еще.

– Дня три продержусь, – храбро заявил он, делая большой глоток.

На следующий день мы заметили шестеро всадников, едущих, судя по всему, в нашу сторону. Косматые горные пони семенили по камням.

– Вот, смотри, впереди Риберн. – Джейми прищурился. – Дальше Кеннеди и Иннес – тот, который без левой руки. Дальше Мелдрум и Маклауд, эти всегда держатся друг друга. Замыкает… Фергюс или Гордон?

– Думаю, что это Гордон, всадник ведь толстый, а Фергюс не такой, – честно ответила я, всматриваясь в едущих верхом, хоть мне и хотелось верить, что это француз.

– Куда подевался Фергюс, черт возьми? Почему задерживается? – Джейми бросился нетерпеливо расспрашивать Риберна, едва тот вместе с другими контрабандистами представился морякам и сел за стол, где его ждала вкусная еда и бокал.

Жуя пирог, Риберн ответствовал:

– Ммм, он сказал, что занят, дело есть одно. Мне велел купить лошадей, вот этих, и ждать Мелдрума и Маклауда, ну чтобы уговориться ехать сюда. Вот, стало быть, я и стал ждать, да их-то не было долго, на лодке ходили, пришлось ждать денек-другой…

– Какое еще «одно дело»? Чем он может быть занят? – взвился Джейми, но Риберн ничего не мог ответить на это.

Гэльское проклятие донеслось до нашего слуха, но Фергюс, конечно, не мог его слышать. Джейми продолжил ужин в молчании. Выходит, недоставало только француза – все остальные были готовы к отплытию. С утра команда принялась за последние приготовления. Мне было в новинку смотреть, как моряки вместе с контрабандистами снуют по палубе, выскакивают из люков и вновь пропадают там, лезут по реям или спрыгивают с них. Признаться, я чувствовала себя чужой среди этих деятельных людей и нигде не могла приложить усилия и чем-то помочь, но Джейми, казалось, чувствует то же, что и я. По крайней мере, он ни во что не встревал и стоял возле штурвала, всякий раз предлагая помощь, когда видел, что может потребоваться физическая сила. Впрочем, команда прекрасно справлялась сама, поэтому Джейми стоял, смотря на дорогу, по которой должен был приехать Фергюс.

– Отправимся в полдень, пока не пропустили прилив, – твердо произнес капитан Рейнс. – Барометр падает, а это значит, что через сутки погода переменится, да и шею ломит, а это верный знак.

В подтверждение своих слов он поднял глаза на небо, ставшее уже свинцовым, тогда как еще на рассвете оно было цвета олова.

– В шторм пойдет только круглый дурак, а я им не являюсь. Если вы хотите добраться до Вест-Индии в кратчайшие сроки…

– Капитан, я понимаю. Я не ограничиваю вашу свободу действий. В конце концов, я всецело полагаюсь на вас, потому как не смыслю ничего в морском деле. Вы вправе принимать любые решения, предварительно известив о них меня. Да, мы отплываем в полдень.