Мистеру Уиллоби полностью воздало по заслугам общество разряженных и нарумяненных женщин, дивившихся крохотному человечку и таскавших ему лакомства, до которых он сам не мог достать.

От танца с англичанином была какая-никакая, но польза: он подвел меня к группе дам, среди которых я продолжила расспросы насчет Эбернети, мол, их рекомендовали мне и не знает ли кто-нибудь из присутствующих, где их можно найти и что это за люди?

Миссис Хэлл, хорошо сохранившаяся матрона, махнула веером:

– Нет, они, кажется, вовсе не появляются в обществе.

– Нет, Джоан, что ты!

Миссис Йокам, сидевшая подле, делано изумилась – именно так, как изумляются перед тем, как запустить слух.

– Эбернети! Помнишь джентльмена, купившего Роуз-холл? Плантацию выше по Йалле?

– Ну конечно помню! – расширила глаза миссис Хэлл. – Тот, который умер, не успев порадоваться покупке?

– Да-да, именно он, – встряла в разговор третья леди. – Судачили, что это малярия, да только я думаю, что это вовсе не она, потому как беседовала с доктором, который пользует ногу моей матушки, лечит ее от водянки, так вот он…

Кумушки болтали только так, рассказывая все известное и неизвестное им, а особенно преуспела в этом Рози Макивер, имевшая хотя плохую память, но цепкую на отдельных людей, от которых она протягивала ниточки к другим людям.

Я не сразу смогла уследить, что к чему, а поняв, о чем говорят, задала интересующий меня вопрос, который мог бы показать странным внимательным людям, а кумушки судачили, поглощенные процессом передачи сведений из уст в уста.

– Не знаете, миссис Эбернети нанимает людей или пользуется услугами только рабов?

Мне высказали сразу несколько компетентных точек зрения на этот счет: и что она держит белых слуг, и что не держит, и еще что-то. При дальнейших расспросах оказалось, что в Роуз-холл никто из дам не вхож.

Покончив с таинственными обстоятельствами смерти мистера Эбернети, сплетницы принялись обсуждать поведение нового викария мистера Джонса, который будто бы снюхался с Миной Алкотт, вдовой. Одни объясняли все молодостью викария, другие, имевшие счеты с вдовой, осуждали ее и говорили что-то о ее репутации, третьи вспоминали о моральных принципах и считали, что священники обязаны вести себя подобающе и подавать пример мирянам. Извинившись, я ушла, не в силах более выдерживать болтовню.

Идя в уборную, я прошла через весь зал и попутно глядела, где находится Джейми (я не могла узнать его по волосам, но рост выдавал его с головой). У стола с закусками он оживленно беседовал с девушкой, крайне похожей на Брианну – такой же рослой и рыжеволосой.

Я улыбнулась, думая о том, что эта барышня в хлопковом платье наверняка воображает себе, будто ею заинтересовался богатый сахароторговец, а на самом деле Джейми пытался представить, что она – его дочь.

Дамскую уборную составляли три приватные кабины, гардеробная, где гостьи могли оставить шляпки, шали и верхнюю одежду, и главное помещение с большим трюмо. Более того, на туалетном столике размещались все необходимые принадлежности, а в углу стояла кушетка красного бархата, на которую мне отчаянно хотелось прилечь, но я никак не могла себе этого позволить: следовало продолжать расспросы, присоединиться к другим кумушкам и послушать, что говорят там. Туфли жали, но я, играя роль жены сахаропромышленника, не обошла еще и всей залы.

Мы с Джейми составили список кингстонских плантаций, где работали осужденные и наемные рабочие, но о плантации Эбернети удалось разузнать пока совсем немного. Я полагала, что Джейми не замедлит обратиться за помощью к губернатору, иначе зачем вообще было появляться на людях? С другой стороны, это же восемнадцатый век: одну меня бы нигде не приняли.

Кстати, о губернаторе. С чего бы он так странно отреагировал на мое имя? Видел же он меня раньше, да и Леонард, думаю, рассказал обо мне достаточно многое. Я не могла взять в толк. Узнал же он меня? Узнал, пусть я уже не в рванье и растрепанная, а несу на голове прическу и дюжину заколок с бриллиантами, и лицо мое не в разводах грязи, а в пудре миссис Макивер. Странно.

Я еще раз погляделась в зеркало, хлопнула глазами, подражая кумушкам из салона, поправила волосы, пряча их под заколки, и вернулась в залу.

За время представлений, приветствий, танцев и прочей суеты я ничего не могла поесть и теперь направлялась к столу с закусками. Кроме изысканных вин и сыров там были пирожные, печенья, конфеты, рулеты и, разумеется, фрукты. Их-то я набрала себе на тарелку и повернулась было, чтобы идти, когда столкнулась с мужчиной, одетым в черное. Заизвинявшись при виде пятнышка от манго на костюме незнакомца – мужчина отступил на шаг, – я подняла глаза. Незнакомец оказался преподобным Арчибальдом Кэмпбеллом.

– Преподобный… Какой сюрприз… – пролепетала я.

– У вас все в порядке, миссис Малкольм? – как мне показалось, с подозрением глядя мне в декольте, спросил он.

– Спасибо, вашими молитвами.

Вот это номер: пастор думает, что меня зовут миссис Малкольм, а меня представляли сегодня как мадам Александр, а о Джейми он и не слыхивал. Только бы те, кто знает меня как жену торговца сахаром, не оказались рядом!

– Я слышала о том, что случилось с вашей сестрой, это правда? Она не давала о себе знать каким-либо образом? – я попыталась перевести разговор на интересующую его тему, прежде чем он начнет расспрашивать о моих делах.

Мистер Кэмпбелл чопорно кивнул.

– К сожалению, нет, а мои поисковые возможности очень малы. Один из моих прихожан любезно согласился представить меня губернатору, чтобы я изложил ему свое дело и попросил помощи. Поверьте, миссис Малкольм, никакое событие меньшей важности не привело бы меня… сюда.

Пастор считал события, происходящие вокруг него, и самое место греховными, и с этим трудно было не согласиться: члены светского общества пускались на любые ужимки ради достижения своих целей, например, рядом с нами находилась компания из трех молодых людей, отчаянно пытавшихся завоевать внимание молодых леди дешевыми остротами, а те сочувственно улыбались, оказывая им собственные знаки внимания.

– Преподобный, если бы я только могла как-то поспособствовать…

Ну и чем я отличалась от означенных молодых людей? Желая увести пастора от стола, я рассыпалась в любезностях, ничуть не собираясь помогать его сестре. Разумеется, во мне говорил и врач, ведь я пользовала ее, пусть и в течение получаса. Правду говоря, я не была психиатром и никак бы не смогла спасти ее, но все же пользовала.

– Нет, здесь нельзя ничем помочь! – возопил Кэмпбелл, зло взглянув на меня. – Это все проклятые паписты Стюарты и буйные горцы: одни хотели неправедно взойти на трон, другие пошли за ними и чуть не привели бандитов к власти. Но терпение Господне не безгранично, Он все видит и уже покарал Стюартов, а после уничтожит и того негодника Фрэзера. Тогда-то сестра исцелится.

– Кого, простите? Кто этот негодник?

Кэмпбелл не знал Джейми лично, но мог бы обратить внимание на подозрительно высокого француза. Нужно было срочно удостовериться, что Джейми нет рядом, и, к счастью, так и было.

– Этот человек совратил Маргарет. Из-за него она забыла о Всевышнем и бросила семью. Даже если не лично он совратил ее, он способствовал ее безумному поступку и всему тому, что произошло потом. Он в ответе за то, что она бросила уютный безопасный дом и пустилась в греховное странствие, подвергнув себя тысячам опасностей. Господь уже наказал ее безумием, осталось наказать Джейми Фрэзера. И так будет, ибо Богу все известно! Распутника ждет справедливый суд и кара.

– Д-да, судя по всему. Простите, отче, там моя подруга, вон там.

Мистер Кэмпбелл призвал бы на голову Джейми еще множество кар. Я видела, что это доставляет ему удовольствие, и попыталась улизнуть, пока дело не приобрело угрожающий оборот, но, как на грех, случились слуги с мясными блюдами. Пришлось стоять и выслушивать невыносимое пасторское бормотание:

– Господу Богу все известно, от Его взора ничто не укроется. Нечестивцы будут наказаны…

Пастор считал, что Бога можно использовать для сведения личных счетов, и озирался в поисках новых нечестивцев, которых следовало бы наказать. Таковых он нашел очень быстро, благо неподалеку находилась еще одна группа веселых людей, а заправилой там был мистер Уиллоби.

Коротышка походил на китайский фонарик во всех смыслах слова: он собрал вокруг себя женское общество, прилетевшее словно мошки на свет, и теперь забавлял их и забавлялся сам, чуть не зацепив поднос проходившей служанки.

Преподобный не преминул высказать свое мнение насчет происходящего:

– Женщине не подобает вести себя вызывающе. Главное – это умеренность и скромность, а не щегольские наряды, глубокие вырезы и вычурные прически. Незамужняя особа, а тем более вдова, не имеет права обращать на себя внимание неподобающим образом. Разнузданные забавы в общественных местах – верх непристойности! Так ведут себя только падшие женщины, каковой является, например, миссис Алкотт! Как она только позволяет себе такие неподобающие выходки, она же вдова!

Миссис Алкотт, веселая вдова из Кингстона, о которой судачили все кому не лень, была привлекательной женщиной. Ее светло-каштановые волосы обрамляли улыбчивую головку.

Китаец вошел в раж и теперь ползал на четвереньках: хитрюга прикинулся, будто бы потерял сережку, и шарил по полу, заглядывая иногда и под платье вдовы, отчего та охала, но не протестовала всерьез. «Фергюс мог бы положить этому конец, – подумала я, – главное, придумать, как это лучше сделать, чтобы не привлекать лишнего внимания».

Преподобный Кэмпбелл вернул на стол едва отпитый бокал лимонада, резко повернулся и ушел, расталкивая по дороге обитателей Содома и Гоморры.

Я была рада не столько его уходу, сколько тому, что все обошлось малой кровью и скандала, связанного с обличением Джейми, не произошло. Пастор был так же любезен, как и палач, хотя лично я предпочла бы общаться с последним.

Провожая глазами фигуру Кэмпбелла, я заметила другую фигуру, Джейми. Он шел к двери, которая за весь вечер ни разу не открылась, из чего я сделала вывод, что там начинаются непосредственно владения губернатора. Движимая любопытством, я решила проследить за мужем и узнать, что таится за этой таинственной дверью, но из-за наполненности салона смогла сделать это не сразу.

Когда я попала в коридор, открывшийся за дверью, силуэта Джейми уже не было видно. Проход был освещен свечами, чьего света, конечно, не хватало, чтобы осветить все как следует, но вкупе со светом факелов с террасы, попадавшим сквозь створчатые окна, можно было видеть коллекцию оружия на стенах.

Интересно было бы узнать, чья она. Кто повесил сюда эту холодную сталь – Джон Грей или старый губернатор, построивший здесь резиденцию?

Здесь никто не ходил, а если бы и ходил, то шаги не были слышны из-за турецкого ковра на паркете.

Итак, шагов я не услышала, зато слышала мужские голоса, что-то обсуждавшие. За углом начинался короткий боковой коридор, в одну из дверей которого можно было видеть свет. Оттуда послышался голос, принадлежавший Джейми – его бы я не спутала ни с одним другим.

– Джон, боже мой!

Мой муж всегда или почти всегда говорил довольно спокойно и сдержанно, а здесь звучало неприкрытое волнение и сильное чувство, название которому я боялась дать.

Не открывая дверей, я видела, что Джейми пылко обнимает губернатора, так, как обычно обнимал меня. Джон мог заметить меня, поскольку, в отличие от Джейми, стоял вполоборота, но… но он смотрел на Джейми с нескрываемым вожделением.

Опешив, я выронила веер и бежала назад.

В салоне было несколько местечек, где можно было спрятаться или хотя бы укрыться от любопытных глаз. Одним из таких была пальма в кадке в углу комнаты, куда не падал свет сосновых факелов.

Я похолодела от страха и недосказанности.

Когда Джон Грей услышал, что я жена Джейми, он по понятной причине смутился и огорчился. Но сам Джейми… С ним не все было так просто, как мне казалось.

К чему эти упоминания о ночных занятиях заключенных? А то, что Грей заведовал тюрьмой в Ардсмьюире?

Я не могла поверить, чтобы Джейми любил другого мужчину. Но неужели это правда?

Закрыв глаза, я еще глубже забилась в тень.

Не может быть, я не могла поверить, чтобы Джейми забыл, что проделывал с ним в тюрьме Джек Рэндолл! Шрамы побледнели, как и воспоминания, но не стерлись же совсем! Не верилось, что после всего этого Джейми сможет принимать мужские знаки внимания или сколько-нибудь терпимо к ним относиться.

«Клэр, не будь дурой, тебе все могло показаться, все на самом деле не так». Хорошо, а как тогда обстоят дела на самом деле? Если это просто дружба, пусть и близкая, то почему Джейми ни разу не рассказывал о Грее? На корабле он намекнул, что его единственным другом сейчас является Иннес. Почему ни слова не было сказано о Грее? Почему поспешил на Ямайку, услышав, что Грей там? От этих вопросов, раскалывающих мой череп, мне стало плохо.