– Бебе, ты готова? Огонь ждет тебя.

– О, огонь! Да, я иду. Миссис Малкольм, не хотите ли присоединиться к нам? Приготовим чай. – Я встала, и она вцепилась мне в руку: – Я люблю глядеть в огонь. А вы? Вам не приходилось видеть там образы?

– Э-э, бывало.

Измаил, стоя у входа в хижину, развел руками и последовал за нами, когда миссис Кэмпбелл увлекла меня за собой.

Перед хижинами развели костер, но так, что он не касался деревянных лачуг. Убитого крокодила освежевали, его шкуру повесили на раму, чтобы все видели результаты удачной охоты.

Мясо крокодила было наколото на заостренные колья, и я не удивилась бы, если узнала, что это дурно пахнущее нечто является наибольшим лакомством у туземцев.

У костра толпились люди: мужчины, женщины и дети, всего около трех десятков. Один мужчина пел под аккомпанемент старенькой гитары.

Выходя из хижины, я услышала «хау!», и воцарилась тишина – нас почтительно приветствовали. Крикнувший обратил внимание, что здесь присутствуют высокие гости.

Измаил не спеша ступил вперед, улыбаясь своей крокодильей мордой. Темные глаза созерцали наше появление, а лица цвета полированного агата или жженого сахара выжидали.

У костра стояла скамья, служившая своего рода местом собраний, и мисс Кэмпбелл пошла прямиком туда, словно ходила так уже не раз, поманив меня за собой.

В меня вперились десятки разнообразных взглядов, выражавшие и враждебность, и недоверие, и любопытство, но мисс Кэмпбелл все-таки интересовала людей больше, чем я. «Удивительно, – думала я, украдкой наблюдая стоявших людей, – насколько меняются африканцы, живущие в Европе или Америке среди белых людей». Джо, толком не знавший Африки, был больше европейцем или американцем, нежели африканцем, а в его облике черты черной расы были едва уловимы, если равнять его с далекими предками.

Мужчина, сидевший с гитарой, взял барабан, зажал его между ног и начал ритмично, но мягко стучать, так, как стучит человеческое сердце. По бокам инструмент был обтянут пятнистой шкурой какого-то животного.

Мисс Кэмпбелл спокойно и скромно сидела, слушая барабан. Она сложила руки на коленях и, улыбаясь, смотрела в огонь.

Рабы расступились, пропуская вперед девочек с большой корзиной в руках, увитой белыми розами. Внутри корзины что-то двигалось, как с опаской отметила я.

Покосившись на головной убор Измаила, дети поставили корзину к его ногам, а он коснулся их головок розовато-желтыми ладонями и отпустил.

Люди подошли поближе к скамье и к корзине, чтобы поглядеть, что там будет, а барабан заиграл быстрее, но все так же тихо. Женщина с бутылью в руках дала сосуд Измаилу и скрылась в толпе.

В бутыли, судя по запаху, содержалось что-то спиртное. Измаил облил землю вокруг корзины содержимым бутыли, а корзина угрожающе зашевелилась.

Дальше действовал мужчина, в чьих руках был посох с ветошью. Сунув его в огонь, он подождал, когда ткань загорится, а потом ткнул горящим посохом в спиртовой круг у корзины.

Люди ахнули, потому что спирт вспыхнул, образовав голубое пламя, и тут же угас, а из корзины донесся петушиный крик.

Мисс Кэмпбелл покосилась на корзину, но промолчала.

Истошное «кукареку!» стало своеобразным сигналом к началу действа. До этого мы видели только прелюдию, как оказалось; сейчас же заиграла флейта и люди загудели.

Измаил, подойдя к скамье-помосту, взял руку девушки, лежавшую на колене, и повязал запястье Маргарет красной тканью, а после снова положил ее руку на колено.

– Это же мой платок! – сказала она, утирая им нос.

Но вряд ли это кто-то заметил, поскольку все взгляды были устремлены на Измаила, говорившего что-то толпе. Петух, предчувствуя недоброе, бился в корзине, отчего увивавшие ручку розы ходили ходуном.

– Пусть это будет последний раз, – зло проговорила девушка. – Следующий раз будет третьим, не к добру это.

– Да? – ничуть не удивился Измаил, обливая алкоголем помост.

Мне хотелось верить, что Маргарет не убежит с криками от огня.

– Да, Арчи так сказал: «Прежде чем петух пропоет трижды, ты предашь меня». Женщины всегда предают, – так говорит он. Как думаешь, так и есть?

– Ну, это как посмотреть, – в раздумье протянула я.

Маргарет говорила будто бы сама с собой, не замечая толпы, не слыша музыки, не видя корзины и Измаила, который собирал какие-то мелочи у людей.

– Я голодна и хочу чаю.

Измаил услышал это желание и – я поразилась – достал из мешочка у пояса узелок с фарфоровой чашкой, надтреснутой, но еще пригодной для питья. На ободке даже красовались остатки позолоты. Он поставил чашку на колени девушке, радостно воскликнувшей:

– Прекрасно, а печенье у него есть, хотела бы я знать?

Она так обрадовалась этой мелочи, что даже захлопала в ладоши.

Измаил, не глядя на девушку, принялся выкладывать дань вдоль помоста: кости с выгравированными линиями, жасмин, примитивные статуэтки из дерева, одетые в лоскутья и с глиной, державшей волосы на голове.

Затем Измаил снова что-то сказал в толпу, опустил факел на помост, и там тоже взметнулось пламя, а когда оно угасло, наполнив воздух запахом бренди и опаленной земли, достал из корзины петуха.

Черная птица была большой и жирной и не хотела даваться в руки людям, но отбиваться от них при всем своем желании тоже не могла, будучи связанной.

Измаил поклонился девушке и дал ей птицу.

– Благодарю, – церемонно сказала она.

Петух, разозлившись еще больше, заорал. Девушка встряхнула его и сердито заявила:

– Гадкая птица!

Перекусив петуху шею, она отгрызла ему и голову, а потом прижала окровавленную тушку к груди, напевая:

– Вот теперь, вот сейчас все в порядке у нас.

Ее платье было выпачкано в крови, лившейся в чашку. Люди вскричали, но затем наблюдали происходящее молча под звуки барабана.

Обезглавленный петух был отброшен в сторону, где его немедленно подобрал мальчишка.

Мисс Кэмпбелл провела рукой по окровавленной юбке и подняла чашку в приветственном жесте.

– Вначале наливаем гостям. Сколько вам порций, миссис Малкольм?

Измаил дал мне роговую чашку и показал, что я должна из нее пить.

В сосуде оказался ром свежей перегонки, но он был так крепок, что я закашлялась. Кроме того, он был на чем-то настоян – пахло травой.

Люди уже пили вовсю, передавая чашку друг другу. Измаил настоял, что я мало выпила, но я, памятуя о том, что должна быть трезвой, только сделала вид, что отпила.

Маргарет пила «чай» маленькими глотками, а люди принялись раскачиваться взад-вперед. Измаил тоже не составил исключения; я видела, с какой натугой вздымается его шея и как крокодилья кровь течет по белой рубашке. Одна женщина из толпы запела, тогда он присоединился к ней, воздев руки.

Я ощутила, что меня пробирает дрожь: в этой маске его низкий голос имел такие же вкрадчивые тона, как и голос Джо Эбернети, но с той лишь разницей, что Джо говорил не так властно.

Зажмурившись и открыв глаза, рассчитывала увидеть Джо в золоченых очках и с золотым зубом, но увидела злобные желто-зеленые крокодильи глаза.

Люди пели, в перерывах между куплетами испуская стоны.

Чтобы не потерять головы, я уцепилась за скамью. Травы в роме были дурманящими; хорошо, что я выпила немного. Мне хватило и этого: в ушах жужжало, а глаза слипались.

Голос Джо, как мне казалось, продолжал звучать у меня в голове, но когда барабан смолк, я очнулась.

Треск костра и шелест листьев, да топот крысиных лапок на листве – других звуков не было.

Понемногу я чувствовала, что ясность мысли возвращается ко мне, но не к людям. Они, походившие взорами на стену зеркал, стояли неподвижно, не мигая. Невольно на ум пришли легенды о зомби и колдунах вуду, которые отбирали волю у людей. Многоногие твари-легенды, хотя бы одной ногой опирающиеся на правду.

Измаил снял свою устрашающую маску и заговорил:

– Они явились! У вас есть вопросы?

Молодая женщина упала перед помостом и положила руку на деревянную скульптуру с изображением беременной. Было ясно, чего она просит, обращаясь с мольбой к Маргарет.

Мисс Кэмпбелл ответила старушечьим голосом:

– Айя, гадо.

Девушка, заслышав это, простерлась ниц, а когда Измаил пнул ее, поднялась легко и радостно, приговаривая «Мана… мана… мана…».

Парень, брат просившей о беременности, выступил следующим. Он коснулся головы и обратился:

– Grandmère. Женщина, которая мне нравится, любит ли она меня?

Он потупился, теребя в руках веточку жасмина, а старуха рассмеялась с беззлобной иронией:

– Будь уверен, но она ответит еще троим. Ищи другую, не такую щедрую, более достойную.

Парень уступил место старику, с горечью показавшему на одну из глиняных фигурок.

Маргарет ответила голосом разозленного взрослого мужчины:

– Сетато бойе.

Мне стало не по себе, когда я увидала ее. На ее лице играли отблески костра, и на нем же сменялись разные образы, делая выражение ее лица подобающим характеру говоривших ее устами. Сейчас на просителя смотрели настороженные глаза, а губы приобрели властный изгиб.

«Они пришли».

Да, это были «они». Измаил наблюдал за тем, как Маргарет отвечает на вопросы. Или тот или та, кто был вместо Маргарет.

Люди подходили один за другим и обращались к девушке, кто по-английски, кто по-французски, кто на диалектах, на которых говорили рабы, а кто-то на африканских наречиях. Когда обращались на европейских языках, Маргарет называли бабушкой, дедушкой или тетушкой.

Ответы давали мужчины и женщины среднего и пожилого возраста, постоянно сменявшие друг друга.

Недаром она говорила про образы, которые видела в огне…

Теперь было понятно, зачем Измаил прибыл сюда, хотя ему грозили белые люди. Он хотел власти – власти, ради которой можно забыть все.

А Маргарет? Она предсказывала будущее и тоже была готова заплатить любую цену за эту возможность.

Церемония продолжалась по мере того, как люди узнавали ответы на свои вопросы и как заканчивалось действие дурмана. Кто-то засыпал, усевшись на землю, кто-то уходил домой.

У костра остались несколько мужчин, но они были непохожими на остальных, привыкшими командовать и распоряжаться. Если вначале они держались поодаль, то теперь, когда толпа рассеялась, выступили вперед.

– Мон, они все, – указал их вожак на спящих. – Теперь ты.

Измаил нервно улыбнулся, но поворотился к Маргарет. Ее взгляд был отсутствующим.

– Боуасса. Боуасса, твоя идти, – негромко позвал он.

Я не знала, кто был этот Боуасса, но отпрянула от Маргарет, и не зря.

– Я здесь, – послышался низкий голос, более неприятный, чем у Измаила, и напугавший одного из мужчин.

– Боуасса, скажи, что я хотеть знать.

Девушка склонила голову и с юмором посмотрела на Измаила.

– Ты хотеть знать, мон? Зачем? Я сказать – твоя идти, я молчать – твоя идти.

Измаил мягко улыбнулся.

– Это так. А они… – он указал на мужчин, – они тоже с тобой?

– Да. – Оракул ухмыльнулся. – Причудница умирать в три дня. Вы быть со мной.

Боуасса зевнул и рыгнул изящным ротиком Маргарет.

Мисс Кэмпбелл снова приняла отсутствующий вид, а мужчины принялись обсуждать услышанное. Измаил указал на меня, и они отошли в сторону.

Едва они ушли, он поник.

Я хотела уже узнать, что здесь творится, но увидела человека, выступившего из зарослей сахарного тростника.

Это был Джейми, высокий, как и этот тростник. В отблесках огня его лицо казалось огненно-красным, как и волосы.

Он показал, чтобы я молчала. Я, готовясь к прыжку мимо Измаила, подобрала подол, но не знала еще, как быть с Маргарет.

Взглянув на нее, я опешила: губы ее приоткрылись, глаза сузились и стали раскосыми, а все выражение лица было нетерпеливым и воодушевленным.

– Папа? – спросила Брианна.

С ужасом я поняла, что слышу голос своей дочери.

– Бри?

Она повернулась ко мне и назвала меня:

– Мама.

– Брианна? – осторожно спросил Джейми.

– Папа. Это ты. Ты снился мне, – убежденно произнесла она, повернувшись в его сторону.

Джейми побледнел – я видела это даже в свете костра – и хотел даже перекреститься, подняв руку.

– Не бросай маму. Идите вдвоем. Я буду хранить вас.

Измаил воззрился на Маргарет, а она снова проговорила с мягкостью и хрипотцой:

– Я люблю тебя, папа. И тебя, мама, тоже.

Маргарет поцеловала меня, и я ощутила запах и вкус свежей крови на губах. Уже в объятиях Джейми я осознала, что он чертит крест на моей спине.

– Все хорошо. Все уже позади.

Он заставил себя говорить спокойно, а я заставила себя оглянуться.

Маргарет Кэмпбелл мурлыкала какую-то песенку и играла петушиными перьями, а Измаил гладил ее по волосам. Сцена была вполне мирной. Он, видимо, спросил что-то, а она безмятежно взглянула на него и заверила, что «ничуточки» не устала.