Диана Гэблдон - Путешественница

– Почему? – удивилась я.

Он неловко переступил с ноги на ногу.

– Эти припасы предназначены для нашего пассажира.

– Какого еще пассажира? – спросила я.

Мистер Оверхолт выглядел удивленным.

– А разве капитан вам не сказал? У нас на борту новый губернатор Ямайки. Вот в чем причина, э-э, одна из причин, – тут же поправился он, нервно вытирая потную лысину носовым платком, – нашей спешки.

– Если губернатор не болен, он может есть солонину. Не сомневаюсь, ему не повредит. А сейчас будьте любезны принести вино на камбуз: мне надо работать.

В сопровождении одного из уцелевших гардемаринов, низкорослого коренастого юноши по фамилии Паунд, я совершила быструю обзорную экскурсию по кораблю, безжалостно реквизируя припасы и набирая рабочие команды. Паунд, семенящий возле меня, словно маленький свирепый бульдог, сурово сообщал удивленным и возмущенным поварам, плотникам и прочим матросам из трюмных и палубных команд, что все мои указания – пусть даже они покажутся бредовыми – следует выполнять немедленно и неукоснительно. Таков приказ капитана.

Важнее всего было установить карантин. Как только межпалубное помещение будет отмыто и проветрено, больных вернут обратно, но подвесные койки натянут не впритык (это займет больше места, но не заразившиеся могут поспать и на палубе) и снабдят всех туалетными принадлежностями. Я уже присмотрела на камбузе два большущих котла, которые собиралась задействовать. На сей счет в моем мысленном списке имелась соответствующая пометка. Хотелось лишь надеяться, что здешний кок будет не столь упрямым собственником по отношению к своему «святилищу», как Мерфи.

Я последовала за круглой, покрытой короткими каштановыми кудряшками головой Паунда в трюм за старыми парусами, которые собиралась пустить на тряпки. Попутно я размышляла о том, откуда могла пойти зараза. Возбудителем служила бацилла сальмонелла, обычно попадавшая в организм при приеме пищи с немытых рук, контактировавших с мочой или фекалиями.

Учитывая отношение матросов к гигиене, каждый в команде мог оказаться источником инфекции, но, скорее всего, им являлся кто-то имевший доступ к приготовлению и раздаче пищи: сам кок, один из двух его помощников или один из стюардов. Мне нужно было выяснить, сколько человек имело доступ к котлам, кто, когда и где подавал на стол и не случилось ли так, что на кого-то эти обязанности впервые возложили четыре… нет, поправила я себя, пять недель назад. Четыре недели назад разразилась вспышка, но нужно сделать поправку на инкубационный период.

– Мистер Паунд! – позвала я, и круглое лицо обратилось ко мне с нижних ступеней трапа.

– Да, мэм?

– Мистер Паунд, а можно узнать, как вас назвали при крещении?

– Элиас, мэм, – ответил он смущенно.

– Вы не против, если я буду обращаться к вам по имени?

Я улыбнулась ему, и он, помедлив, улыбнулся в ответ.

– Э… нет, мэм. Но капитан… может быть против. На флоте так не принято, мэм.

Элиасу Паунду было никак не больше семнадцати-восемнадцати лет. Впрочем, что уж тут говорить, если сам капитан Леонард был старше лет на пять, не более того. Однако этикет есть этикет.

– На людях я постараюсь вести себя по-флотски, – заверила я его, подавляя улыбку. – Но мы с вами собираемся работать вместе, и мне будет проще обращаться к вам по имени.

В отличие от него я знала, что ждет нас впереди: часы, дни, а может быть, и недели работы без отдыха, до полного изнеможения, когда все ощущения притупляются и лишь привычка, слепой инстинкт и, разумеется, неутомимый лидер заставляют тех, кто заботится о больных, держаться на ногах.

Я неутомимой не была, но считала необходимым поддерживать эту иллюзию, для чего мне требовалось двое-трое помощников, способных стать моими глазами и ушами на то время, пока я буду отдыхать. И раз уж судьба и капитан Леонард отвели роль моей правой руки Элиасу Паунду, нам нужно сработаться.

– Как давно вы на море, Элиас? – поинтересовалась я, наблюдая, как он поднырнул под низкую платформу, на которой свернулась кольцами толстенная, со звеньями в два моих запястья, цепь.

«Якорная, наверное», – подумала я, потрогав ее. Мне показалась, что такая штуковина удержала бы и лайнер «Королева Елизавета». Мысль эта несколько успокаивала.

– С семи лет, мэм, – ответил он, пятясь обратно задом и таща тяжелый сундук. – Мой дядюшка командовал на «Тритоне», так что там нашлась койка и для меня. Но на «Дельфине» это мой первый рейс из Эдинбурга.

Он выпрямился, отдуваясь, утер свое круглое простодушное лицо и откинул крышку сундука, открыв взору набор тронутых ржавчиной (во всяком случае, я надеялась, что это ржавчина) хирургических инструментов и кучу закупоренных бутылочек, флаконов и склянок.

Одна из склянок была разбита, и все в сундуке запорошило белым порошком, похожим на тонкую парижскую пудру.

– Мэм, вот все, что осталось после нашего хирурга, мистера Хантера. Вам это пригодится?

– Бог знает, – ответила я, заглядывая в сундук. – Посмотрим. Найдите кого-нибудь, чтобы отнести это в лазарет. А вы, Элиас, понадобитесь мне для того, чтобы серьезно поговорить с коком.

Пока я наблюдала за очисткой межпалубного пространства, меня обуревали самые разные мысли.

Прежде всего я размышляла над тем, какие шаги необходимо предпринять для противостояния болезни. Двое моряков, находившихся в тяжелой стадии обезвоживания и истощения, скончались при переноске и сейчас лежали в дальнем углу кормовой палубы, где мастер по шитью парусов зашивал усопших в их собственные подвесные койки для погребения в пучине. В каждый такой мешок в ноги покойному помещали пару пушечных ядер. Остальные сорок больных имели различные, от значительных до ничтожных, шансы остаться в живых. При наличии не только умения, но и везения мне, может быть, удастся спасти бо́льшую их часть. Но сколько случаев заболевания еще не выявлено?

По моему распоряжению на камбузе в огромных количествах кипятили воду: горячая морская вода предназначалась для уборки, а кипяченая пресная – для питья. Я поставила еще одну галочку в своем мысленном списке: надо повидаться с миссис Йохансен, занимавшейся козами, и договориться о том, чтобы молоко тоже стерилизовали.

Надо переговорить со всеми, работающими на камбузе: если удастся выявить и изолировать источник инфекции, я смогу остановить ее распространение. Галочка.

Все имеющееся в наличии крепкое спиртное, к ужасу мистера Оверхолта, было приказано доставить в лазарет. Частично его можно будет использовать в том виде, в каком есть, но было бы лучше получить чистый спирт. Есть ли возможность соорудить перегонный куб? Надо посоветоваться с мистером Оверхолтом. Галочка.

Все подвесные койки следует прокипятить и высушить, только после этого здоровым матросам можно будет в них спать. И сделать это следует быстро, до того как сменившаяся вахта отправится на отдых. Послать Элиаса, пусть приведет команду, которая займется подметанием и мытьем нижних палуб. И еще надо будет назначить наряд для стирки. Галочка.

Мысленный список необходимых дел неуклонно расширялся, но при этом в моем сознании оставался уголок для мыслей о таинственном Томпкинсе и его неведомой информации. Какой бы она ни была, это не привело к изменению курса и возвращению к «Артемиде». Или капитан Леонард не воспринял ее всерьез, или просто слишком стремился поскорее попасть на Ямайку и не желал отвлекаться на что бы то ни было.

На миг я задержалась у борта, приводя в порядок мысли. Я убрала волосы со лба и подставила лицо очищающему ветру, предоставив ему возможность сдуть и развеять зловоние болезни. Над ближайшим люком поднимался дурно пахнущий пар: по моему указанию помещения внизу отдраивали горячей водой. После этого, конечно, будет лучше, чем было, но по большому счету нужен свежий воздух, а до этого еще далеко.

Я бросила взгляд за борт, тщетно надеясь увидеть хотя бы проблеск паруса, но «Дельфин» плыл в одиночестве. «Артемида» и Джейми остались далеко позади.

Я решительно подавила накатившую волну одиночества и паники. Мне, конечно, надо будет поговорить с капитаном Леонардом: некоторые из заботивших меня проблем были связаны с ним. Это имело отношение и к возможному источнику тифозной заразы, и к роли неизвестного мистера Томпкинса в делах Джейми. Но в настоящий момент у меня имелись более неотложные заботы.

– Элиас, – позвала я, зная, что он находится где-то в пределах слышимости. – Будьте добры, отведите меня к миссис Йохансен и ее козам.

Прошло два дня, а мне так и не удалось поговорить с капитаном Леонардом. Дважды я наведывалась в его каюту, но молодой командир всякий раз оказывался недоступен – мне говорили, что он определяет курс, сверяется с картами или занят какими-то другими мореходными таинствами.

Мистер Оверхолт попытался укрыться от меня и моих бесконечных требований в своей каюте, обвешавшись ароматическим шариками сушеного шалфея и иссопа, предохранявшими, как считалось, от поветрия. Матросы, выделенные для наведения чистоты и порядка, поначалу не видели в этом смысла и работали вяло, и мне пришлось кричать, топать ногами и грозить всеми карами, чтобы их расшевелить. Правда, чувствовала я себя не врачом, а пастушьей овчаркой, подгоняющей стадо ленивых и упрямых баранов рычанием, лаем и клацаньем зубов.

Но, несмотря ни на что, я работала и чувствовала, что среди команды стала возрождаться надежда. Да, сегодняшний день принес четыре смерти и десять новых случаев заболевания, но стонов безнадежности стало меньше, а на лицах остававшихся здоровыми матросов было написано явное облегчение оттого, что они уже не ждали своей участи, опустив руки, а хоть что-то делали. Но выявить источник заразы мне пока не удалось, а лишь сделав это я могла остановить распространение болезни, пока на борту еще остается достаточно людей, чтобы управляться с парусами.

После быстрого обсуждения в мое распоряжение были выделены двое матросов, завербованных в тюрьме графства, куда они угодили за незаконное производство спиртного. Им было поручено соорудить куб для перегонки – к великому ужасу и их самих, и всей остальной команды – половины корабельного запаса рома на спирт.

Одного из уцелевших гардемаринов я поставила у входа в лазарет, а другого – у камбуза, каждого с плошкой чистого спирта и строжайшим указанием не разрешать никому ни входить, ни выходить, не стерилизовав руки. Рядом с каждым гардемарином пришлось поставить по морскому пехотинцу с мушкетом, чьей задачей было отгонять жаждущих выпивки матросов от бадьи, куда сливали спирт, ставший слишком грязным для дальнейшего использования.

Неожиданную союзницу я обрела в лице жены пушкаря, миссис Йохансен, смышленой женщины лет тридцати. Она с трудом изъяснялась по-английски, я ни слова не знала по-шведски, но миссис Йохансен всегда прекрасно понимала, что мне от нее требуется, и делала все как надо.

Если Элиас был моей правой рукой, то Аннеке Йохансен – левой. Эта рука кипятила козье молоко, терпеливо толкла сухари, по ходу дела удаляя из них долгоносиков, и пичкала полученной смесью тех матросов, у которых хватало сил это есть.

Ее муж, главный канонир, тоже заразился брюшным тифом, но, с счастью, кажется, в легкой форме, и имелись основания надеяться на его выздоровление – благодаря как самоотверженному уходу жены, так и могучему организму.

– Мэм, Рутвен говорит, что кто-то опять пил чистый спирт.

Элиас Паунд неожиданно возник у моего локтя. Его лицо, от природы круглое и розовое, выглядело усталым, осунувшимся и за последние несколько дней заметно похудело.

Услышав это сообщение, я не сдержалась и выругалась столь замысловато, что карие глаза Элиаса расширились.

– Прошу прощения, – сказала я, пытаясь убрать волосы с лица. – У меня не было намерения оскорбить ваш нежный слух, Элиас.

– О, мне случалось слышать и не такое, мэм, – заверил он меня. – Правда, не от леди.

– Здесь я не леди, – доверительно сообщила я, – а врач. Надо найти их, наверняка валяются где-то в беспамятстве.

Элиас вскочил и развернулся на одной ноге.

– Я поищу в канатных бухтах, – сказал он. – Проверю места, где они обычно прячут выпивку.

Это был четвертый случай за последние три дня. Несмотря на все попытки уберечь от них алкоголь, матросы, получавшие лишь половину своей обычной порции грога, шли на все и ухитрялись каким-то образом добывать чистый зерновой спирт, предназначенный для стерилизации.

– Помилуйте, миссис Малькольм! – покачал головой эконом, когда я изложила ему проблему. – Матрос всегда будет пить все, что опьяняет! Прокисшую сливовую брагу, всякую перебродившую дрянь. Боже мой, я знал случай, когда один матрос стащил у хирурга использованные бинты в надежде выжать из них остатки спирта. Нет, мэм, говорить им, что пьянство может убить их, бесполезно.

Между тем оно уже их убивало. Один из четверых напившихся матросов умер, еще двое находились в отгороженной секции лазарета в коматозном состоянии. Скорее всего, если они и выживут, то повредятся умом.