Но вышло так, что это Томпкинс нашел меня. На притяжении двух дней ситуация была столь напряженной, что я практически не покидала лазарет и лишь на третий позволила себе уйти в каюту судового хирурга, чтобы умыться и чуть-чуть отдохнуть, пока полуденный барабан не подаст сигнал к обеду.

Я лежала на койке, накрыв усталые глаза полотенцем, когда за дверью послышался топот, раздались голоса и кто-то, постучавшись, произнес:

– Просим прощения, мэм, но у нас тут несчастный случай…

Я открыла дверь и увидела двух моряков, поддерживавших третьего. Он стоял на одной ноге, подогнув другую, с искаженным от боли лицом.

Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, кто передо мной. Лицо моряка было испещрено шрамами от страшных ожогов, одно веко открывало мутный, молочного цвета хрусталик невидящего глаза. Ну а еще одним подтверждением того, что передо мной тот самый моряк, которого Айен-младший считал погибшим от его руки, явились гладкие светло-каштановые волосы, зачесанные с лысеющего лба назад и собранные в косичку, которая падала на плечо, открывая большие, оттопыренные прозрачные уши.

– Мистер Томпкинс, – уверенно сказала я, и его здоровый глаз стал круглым от удивления. – Посадите его, будьте добры.

Матросы усадили Томпкинса на табурет возле стены и вернулись к своей работе. Отвлекаться не позволяли обстоятельства: на корабле каждые руки были на счету.

С тяжело бьющимся сердцем я опустилась на колени, чтобы осмотреть раненую ногу.

Он знал, кто я такая: я поняла это по его физиономии, едва открыв дверь. Нога под моей рукой сильно напряглась. Рана была кровавой, страшной с виду, но не слишком опасной, из тех, которые при своевременной и правильной обработке заживают без последствий. Порез на икре, глубокий, но не задевший ни одной важной артерии, туго забинтовали обрывком чьей-то рубашки, и когда я размотала эту самодельную повязку, кровотечение почти прекратилось.

– Как это вас угораздило, мистер Томпкинс? – спросила я, встав и потянувшись за бутылью со спиртным.

Единственный глаз моряка наблюдал за мной настороженно и тревожно.

– Щепка попала, мэм, – ответил он гнусавым голосом, который я уже слышала прежде. – Рангоутное дерево лопнуло, а я, как назло, случился рядом.

Кончик его языка воровато высовывался, облизывая нижнюю губу.

– Понятно.

Я повернулась и подняла крышку моего пустого медицинского короба, делая вид, будто подбираю нужные снадобья, а сама наблюдала за ним краешком глаза и гадала, с какого бы боку к нему подступиться. Малый держался настороже – на то, чтобы вызвать его на откровенность или вкрасться к нему в доверие, надеяться не приходилось.

Мои глаза заметались по столу в поисках чего-нибудь впечатляющего. И таковое нашлось. Мысленно поблагодарив врачевателя Асклепия, я взяла в руки ампутационную пилу – устрашающего вида инструмент из нержавеющей стали в восемнадцать дюймов длиной. Задумчиво посмотрев на зубастое полотно, я, словно примериваясь, приложила его к раненой ноге чуть повыше колена и, увидев ужас в его единственном зрячем глазу, очаровательно улыбнулась.

– Мистер Томпкинс, – начала я, – давайте поговорим откровенно.


По прошествии часа годный к службе моряк Томпкинс с зашитой и перевязанной раной был уложен в гамак. Дрожь сотрясала тело матроса, но его трудоспособности ничто не угрожало. А вот меня после всего услышанного бил озноб.

Томпкинс, по его собственным словам, служил прежде в отряде вербовщиков и являлся агентом сэра Персиваля Тернера. В этом качестве он шатался по причалам, пакгаузам да кабакам всех портов на заливе Фёрт-оф-Форт от Кулросса и Донибристла до Ресталрига и Масселборо, собирая слухи и сплетни, выслушивая и высматривая все, что могло иметь отношение к незаконной деятельности.

Ну а поскольку отношение шотландцев к установленным англичанами налогам было таким, каким оно было, недостатка в материале для донесений не наблюдалось. Другое дело, что судьба этих донесений была разной. Мелких контрабандистов, пойманных с поличным, с бутылкой-другой нелегального рома или виски, арестовывали, судили в упрощенном порядке и приговаривали, как правило, к отправке на исправительные работы в колонии с конфискацией имущества в пользу короны.

Вопрос с рыбкой покрупнее решался самим сэром Персивалем в частном порядке. Иными словами, за основательные взятки им предоставлялась возможность обделывать свои делишки под носом у ослепших (тут Томпкинс со смехом показал на свой слепой глаз) служителей короля и закона.

– Но у сэра Персиваля имелись амбиции, понимаете? – Томпкинс выпрямился и подался вперед, подкрепляя свои объяснения выразительным жестом и прищурив здоровый глаз. – Очень уж ему хотелось стать не простым рыцарем, а пэром. Но в подобном деле одними деньгами не обойтись.

Что тут могло помочь, так это наглядная демонстрация своей компетентности и верности короне.

– Например, арест преступника, но не простого, а такого, чтобы это наделало шуму, понятно? О, миссис, щиплется! Вы уверены, что это правильно: этак добро расходовать?

Томпкинс с сомнением покосился вниз, где я протирала края его раны смоченной в спиртном губкой.

– Вполне уверена. Продолжайте. Думаю, поимка всего лишь контрабандиста, даже вожака, вряд ли возымела бы нужный эффект?

Возможно. Но когда сэру Персивалю стало известно, что в его руках может оказаться важный государственный преступник, старый джентльмен чуть не получил удар.

– Однако подстрекательство к мятежу доказать труднее, чем контрабанду. Одно дело сцапать кого-то из мелкой рыбешки и вызнать у него про вожака: контрабандисты свою выгоду понимают и всегда готовы поторговаться. А вот бунтовщики – они же все сплошь идеалисты.

Томпкинс неодобрительно покачал головой.

– Поди найди среди них доносчика.

– Итак, вы не знали, кого именно искали?

Я встала, взяла шовную нить и вдела ее в иголку. Поймав встревоженный взгляд Томпкинса, я не сделала ничего, чтобы унять его беспокойство. Мне он нужен был напуганный – и разговорчивый.

– Нет, мы знать не знали, кто там заправила, до тех пор пока агентам сэра Персиваля не удалось сговориться с одним из помощников Фрэзера, который дал им кончик ниточки, ведущей к печатнику Малькольму, и раскрыл его настоящее имя. Тут, конечно, все прояснилось.

Сердце мое подпрыгнуло.

– Кто был осведомителем? – спросила я.

В моей памяти всплыли имена и лица шести контрабандистов – мелкой рыбешки. Идеалистов, прямо скажем, среди них не наблюдалось. Но кто же из них оказался предателем?

– Не знаю. Ей-богу, миссис. Ой!

Он дернулся, когда я вонзила иголку в кожу.

– Я вовсе не хочу причинять вам боль, – проворковала я фальшивым голосом. – Но рану-то зашить надо, тут уж ничего не поделаешь.

– Ох! Ой! Да что вы? Клянусь вам, я не знаю! Господь свидетель, знай я что-то, выложил бы все как на духу!

– Лучше бы вам так и сделать, – сказала я, собираясь продолжить свое шитье.

– О, пожалуйста, миссис, прошу вас. Подождите! Минуточку. Я знаю, что это был англичанин, вот и все. Вот и все!

Я остановилась и воззрилась на него.

– Англичанин?

– Да, миссис. Так говорил сэр Персиваль, – пылко уверял Томпкинс, и слезы струились из обоих его глаз, зрячего и незрячего.

Бережно, насколько это было возможно, я сделала последний стежок и завязала узел, после чего без лишних слов отлила из своей личной бутыли немного бренди и вручила ему.

Он с радостью выпил, и это оказало на него благотворное действие. То ли из благодарности, то ли от облегчения в связи с окончанием испытания, он поведал мне конец истории. Поиски вещественных доказательств участия в противоправительственном заговоре и подстрекательстве к мятежу привели его в тупик Карфакс, в типографию.

– Что там случилось, мне известно, – сказала я, повернула лицо моряка к свету и осмотрела зажившие шрамы от ожогов. – Как, все еще болит?

– Вообще-то нет, миссис, но порой чертовски мешает, – пробормотал он.

Будучи выведен из строя, Томпкинс не принимал участия в ночной засаде на контрабандистов, но слышал об этой операции («Не из первых уст, миссис, но наслышан, вы меня понимаете?») и знал, что там случилось.

Сэр Персиваль предупредил Джейми об опасности, чтобы Джейми не заподозрил его в причастности к нападению и, будучи схвачен, не развязал бы язык насчет своих денежных взаимоотношений с сэром Персивалем, что последнему было совсем ни к чему.

В то же самое время сэр Персиваль знал – от своего соглядатая, таинственного англичанина, – о подготовке встречи с французским поставщиком товара, и его люди устроили засаду, зарывшись в песок на берегу.

– Но как насчет таможенника, убитого на дороге? – резко спросила я, не в силах сдержать дрожь при воспоминании об ужасном лице удавленника. – Кто это сделал? Такая возможность, во всяком случае в теории, имелась только у пятерых контрабандистов, да вот ни одного англичанина среди них не было.

Томпкинс потер рот тыльной стороной ладони, явно размышляя, стоит ли со мной откровенничать. Я подхватила бутылку бренди и подставила ему под локоть.

– Я вам очень обязан, миссис Фрэзер. Вы истинная христианка, миссис, я это каждому скажу, кто спросит.

– Оставим мои добродетели в покое, – отрезала я. – Просто скажите мне, что вы знаете о таможеннике.

Он наполнил чашку, медленно, смакуя, осушил ее, поставил и с довольным видом облизал губы.

– Да то и знаю, миссис, что прикончили его никакие не контрабандисты, а свой же товарищ.

– Что? – изумленно воскликнула я.

Томпкинс подмигнул здоровым глазом в знак того, что говорит честно.

– Так оно и есть, миссис. Их ведь было двое, верно? Вот, и один из них получил четкие указания от сэра Персиваля.

Они заключались в том, чтобы дождаться, когда ускользнувшие при нападении на берегу контрабандисты побегут к дороге, накинуть петлю на шею его напарника из таможенной стражи, задушить его и оставить там как доказательство кровавого злодеяния контрабандистов.

– Но зачем? – озадаченно спросила я. – Какой в этом смысл?

– Неужто не понимаете? – Томпкинс выглядел удивленным, словно ситуация была яснее ясного. – Нам не удалось добыть в типографии доказательства причастности Фрэзера к подстрекательству к мятежу, а поскольку его мастерская сгорела дотла, стало ясно, что из этого уже ничего не выйдет. Никак не получалось взять Фрэзера с поличным на контрабанде: попадалась лишь работавшая с ним мелкая рыбешка. Один соглядатай вроде бы собирался разведать, где хранятся товары, но то ли Фрэзер разоблачил его и перекупил, то ли еще что, однако в один ноябрьский день он как в воду канул, и никто о нем больше не слышал. Как и о тайнике контрабандистов. Понятно?

Я сглотнула, вспомнив человека, цеплявшегося ко мне на лестнице борделя. Интересно, как там та бочка с мятным ликером?

– Но…

– Да подождите, миссис, дайте договорить. – Томпкинс предостерегающе поднял руку. – Итак, сэр Персиваль понимает, что у него появилась редкостная возможность изобличить не просто контрабандиста и автора бунтарской писанины, которую мне выпала удача увидеть, но еще и помилованного мятежника-якобита, одного имени которого хватит, чтобы превратить судебный процесс в главнейшее событие во всем королевстве. Одна беда: с доказательствами у него было плоховато.

Вникая в объяснения Томпкинса, я начинала осознавать весь масштаб подлого замысла. Убийство таможенника при исполнении обязанностей не только являлось преступлением, каравшимся смертной казнью, но и относилось к тем злодеяниям, которые вызывали общественное негодование. И если обычно простые люди не считали контрабанду таким уж дурным занятием и относились к контрабандистам с симпатией, то бессердечное убийство – это совсем другое дело.

– Ваш сэр Персиваль проявил себя первостатейным сукиным сыном, – заметила я.

Томпкинс задумчиво кивнул, моргая над чашкой.

– Тут вы, миссис, в точку попали. Да, на сей счет с вами поспорить трудно.

– Что же до того убитого таможенника – сдается мне, он это заслужил.

Томпкинс хихикнул, разбрызгав мелкие капельки бренди. У его единственного глаза были явные проблемы с фокусировкой.

– О, вполне заслужил, миссис, и не один раз. Вот уж о ком не стоит убиваться. Куча народу была чертовски рада увидеть Тома Оуки качающимся в петле, и сэр Персиваль не в последнюю очередь.

– Понимаю.

Я закрепила повязку на его икре. Было уже поздно; скоро мне предстояло вернуться в лазарет.

– Лучше бы кликнуть кого-нибудь помочь вам забраться в гамак, – сказала я, взяв из его вялой руки почти пустую бутылку. – Вам нужно дать своей ноге отдых самое меньшее дня на три: передайте вашему офицеру, что я предписала вам не лазить на реи, пока не сниму швы.

– Так я и сделаю, миссис, и спасибо вам за доброе отношение к бедному невезучему матросу.

Томпкинс предпринял попытку встать и удивился, когда она не увенчалась успехом. Я подхватила его под мышки, помогла подняться на ноги и дотащила до двери, поскольку он категорически не желал поддержать мои усилия.