Он сильно потер лоб костяшками пальцев.

– Представить себе не могу, чтобы человек, которого я знаю, совершил нечто подобное. Однако… ты сама знаешь, что, напившись, он превращается черт знает в кого. И ему уже случалось убивать в пьяном виде. Вспомни хоть таможенника в борделе.

Я кивнула, а он подался вперед, опершись локтями о колени и уронив голову на руку.

– И все же это другой случай. Мне трудно и подумать, но – все возможно. Припомни, что он говорил о женщине на корабле. А если эта миссис Алкотт пыталась флиртовать с ним, дразнить его…

– Так оно и было, – вставила я. – Сама видела.

Джейми, не поднимая глаз, кивнул.

– Так поступали и многие другие люди. Но если она заставила его думать, будто имела в виду нечто большее, чем она хотела на самом деле, а потом оттолкнула его, посмеялась над ним… а он был пьян, как свинья, и ножи там развешаны по всем стенам…

Он тяжело вздохнул и выпрямился.

– Бог все знает, – уныло сказал Джейми, приглаживая ладонью взлохмаченные волосы, – но я не Бог. Есть еще кое-что, имеющее к этому отношение. Я сказал им, что едва знал мистера Уиллоби, что мы познакомились с ним на борту пакетбота, следовавшего с Мартиники, и хотя отзывался о нем доброжелательно, на самом деле не знал, откуда он взялся и что он за человек.

– Они этому поверили?

Он криво усмехнулся.

– До поры до времени. Но через шесть дней пакетбот вернется, они допросят капитана и выяснят, что на его глазах месье Этьен Александр и его жена были прямо-таки неразлучны с маленьким желтым злодеем-убийцей.

– Это может стать дополнительной неприятностью, – отозвалась я, думая о Фергюсе и ополченце. – Мы и без того не слишком-то популярны с легкой руки мистера Уиллоби.

– Это ерунда по сравнению с тем, что будет, если по прошествии шести дней его не найдут, – возразил Джейми. – К тому же шесть дней – это, возможно, то самое время, за которое слух о гостях Макиверов доберется от «Дома голубой горы» до Кингстона. Ты ведь понимаешь, слуги прекрасно знают, кто мы такие.

– Черт бы их всех побрал!

– Ты выражаешься как настоящая леди, англичаночка. Но это значит, что нам необходимо найти Айена за эти самые шесть дней. Мне придется отправиться в Роуз-холл, а перед этим необходимо немножко отдохнуть.

Он широко зевнул, прикрыв рот рукой, и потряс головой.

Больше мы не заговаривали, пока не прибыли в «Дом голубой горы» и на цыпочках прошли через дремотное здание в нашу комнату.

В гардеробной я переоделась, сбросив тяжелую верхнюю одежду прямо на пол, распустила, вытащив булавки, волосы и, оставшись лишь в шелковой сорочке, вошла в спальню. Джейми, стоя в рубашке у окна, любовался лагуной.

Заслышав мои шаги, он обернулся, приложил палец к губам и шепнул:

– Иди сюда, взгляни.

В лагуне плескалось маленькое стадо ламантинов. Большие серые тела то погружались в темную воду, то появлялись на поверхности, выставляя гладкие и округлые, поблескивавшие, словно влажные валуны, бока. В кронах деревьях возле дома уже звучали голоса ранних птиц, перекатывались над темной водой. Щебетание, шумные вздохи выныривавших набрать воздуху ламантинов, их перекличка, походившая на отдаленные, жутковатые завывания, – вот и все звуки, которые нарушали тишину утра.

Мы стояли бок о бок и молча смотрели, как первые лучи утреннего солнца, коснувшись поверхности лагуны, придали воде зеленоватый оттенок. Крайнее утомление, как ни парадоксально, обострило чувства, и я ощущала Джейми так, как если бы касалась его.

Откровения Джона Грея избавили меня от значительной части моих страхов и сомнений, но оставался тот тревожащий факт, что Джейми ничего не сказал мне о своем сыне. Разумеется, основания для этого у него были, и веские, но неужели он думал, что мне нельзя доверить такой секрет? Мне вдруг подумалось, что причина могла быть связана с матерью мальчика. Что бы ни думал по этому поводу Грей, возможно, Джейми все-таки любил ее?

Она умерла, так имело ли это теперь значение? Имело. Я сама двадцать лет считала Джейми умершим, но это ничуть не меняло моего отношения к нему. Что, если он по-настоящему любил эту молодую англичанку?

В горле встал плотный ком, и я сглотнула, пытаясь набраться храбрости, чтобы задать вопрос.

У Джейми был отсутствующий вид. На его лбу, контрастируя с рассветной красотой лагуны, залегли хмурые морщины.

– О чем задумался? – спросила я, не находя в себе сил попросить его успокоить меня и страшась услышать правду.

– О чем еще можно сейчас думать? – отозвался Джейми, не отводя взгляда от ламантин. – Об Уиллоби, ясное дело.

Мне события минувшей ночи уже представлялись отдаленными и не столь значительными. Но факт оставался фактом – убийство было совершено.

– И до чего додумался?

– Сначала я вообще не мог поверить, что Уиллоби мог совершить что-то подобное. Разве такое возможно?

Он помолчал, чертя пальцем узоры по запотевшему стеклу.

– Но все же…

Джейми повернулся ко мне с озабоченным лицом.

– Мне кажется, я понял. Он был одинок, страшно одинок!

– Странник в чужой стране, – тихо произнесла я, припоминая стихи, запечатленные в таинстве четких черных чернил, вверенные морю и посланные на крыльях белой бумаги в полет к давно утраченному дому.

– Да, то-то и оно.

Он остановился, задумался, поскреб пятерней в волосах, заблестевших медью в лучах солнца нового дня.

– И когда мужчина бывает настолько одинок… Ну, может быть, говорить такое не совсем прилично, но единственный способ хотя бы на время забыть об этом одиночестве состоит в том, чтобы заняться любовью с женщиной.

Джейми опустил голову и уставился на руки.

– Вот что побудило меня жениться на Лаогере, – тихо сказал он. – Не жалость к ней и к двум маленьким девчонкам. И уж конечно, не то, что мои яйца не давали мне покоя!

Тут уголок его рта дернулся, но быстро расслабился.

– Только необходимость забыть о том, что я одинок, – заключил он и, не находя себе места, снова отвернулся к окну. – Полагаю, что китаец пришел к ней, желая этого – нуждаясь в этом! – но она не приняла его.

Джейми пожал плечами, устремив взгляд на зеленую гладь лагуны.

– И боюсь, он мог это сделать.

В центре лагуны, перевернувшись на спину, лениво плавала на поверхности ламантина, подставив солнышку брюхо и сидевшего на нем детеныша.

Несколько минут Джейми молчал, и я тоже, не зная, как вернуть разговор к тому, что было увидено и услышано мной в резиденции губернатора.

Джейми тяжело вздохнул и повернулся ко мне. Несмотря на явные следы усталости, лицо его было полно решимости. Примерно так он, бывало, выглядел перед битвой.

– Клэр, – начал Джейми, и я тут же напряглась, ибо по имени он называл меня лишь в очень серьезных обстоятельствах. – Клэр, мне нужно тебе кое-что сказать.

– Что? – машинально спросила я, вдруг осознав, что на самом деле не хочу это слышать.

Я непроизвольно отступила на шаг, но он удержал меня за руку.

Что-то было зажато у него в кулаке. Он взял мою несопротивляющуюся руку и вложил в нее это «нечто». Мне и без взгляда стало ясно, что это такое: ладонь ощутила изгиб рамки и легкую шероховатость покрытой краской поверхности.

– Клэр… – произнес он с трудом. – Клэр, должен признаться тебе… у меня есть сын.

Ничего не сказав, я разжала руку. Да, именно этот портрет я уже видела в кабинете у Грея: дерзкий, самоуверенный мальчишка, каким мог бы быть в детстве человек, находившийся сейчас рядом со мной.

– Я никогда никому о нем не рассказывал, даже Дженни.

Это удивило меня настолько, что я уточнила:

– То есть Дженни не знает?

Он покачал головой и отвернулся, уставившись на ламантин. Встревоженные нашими голосами, они отплыли на некоторое расстояние, но вскоре успокоились и снова принялись пастись на водорослях лагуны.

– Это случилось в Англии. Я… я не мог дать ему свое имя, даже не мог сказать, что он мой. Он бастард, понимаешь?

Щеки его порозовели – впрочем, может быть, то были лишь отблески восходящего солнца. Джейми закусил губу и продолжил:

– Я не видел его с тех пор, как он был еще ребенком.

Джейми взял у меня маленький портрет, который лег в его ладонь, как детская головка, и склонился над ним.

– Я боялся говорить тебе, – сказал Джейми, понизив голос. – Боялся, как бы ты не подумала, будто у меня дюжины бастардов… Как бы ты не подумала, будто Брианна значит для меня меньше из-за того, что есть и другое дитя. Но я люблю Брианну, Клэр, люблю гораздо сильнее, чем в состоянии выразить словами.

Он поднял голову и посмотрел прямо на меня.

– Ты простишь меня?

– Ты… – Слова не шли у меня с языка, но вопрос необходимо было задать. – Ты любил ее?

На его лице отразилась глубокая печаль, но глаз Джейми не отвел.

– Нет, – тихо сказал он, – даже не хотел; это она хотела меня. Мне следовало бы найти какой-то выход, как-то остановить ее, но я не смог. Она хотела, чтобы я разделил с ней ложе. Так и вышло, а в итоге она умерла.

Он опустил взгляд, длинные ресницы закрыли глаза.

– Перед лицом Господа я виноват в ее смерти, и тем более виноват, потому что не любил ее.

Ничего не сказав, я лишь коснулась рукой его щеки, он же в ответ положил свою руку на мою, крепче прижал ее к щеке и закрыл глаза. На стене рядом с нами сидел геккон почти такого же желтого цвета, как и штукатурка. Светало, и его шкурка начинала поблескивать.

– Какой он? – тихо спросила я. – Твой сын?

Джейми, не открывая глаз, слегка улыбнулся.

– Избалованный и упрямый, – прозвучал такой же тихий ответ. – Со скверными манерами, шумный, несдержанный.

Джейми заговорил еще тише, так что его было едва слышно:

– А еще красивый, обаятельный, сильный и храбрый.

– И твой, – добавила я, и его рука напряглась, прижимая мою к колючей щетине.

– И мой, – повторил Джейми с глубоким вздохом, и я заметила выступившие из-под опущенных век блестящие капельки слез.

– Ты должен верить мне, – сказала наконец я.

Он медленно кивнул и открыл глаза, продолжая удерживать мою руку.

– Разумеется, должен. Но я все время думал, как рассказать тебе про Джиниву, Уилли, про Джона, наконец. Ты знаешь про Джона?

Он слегка нахмурился, но расслабился, когда я кивнула:

– Он мне рассказал. Обо всем.

Джейми удивленно поднял брови, но справился с собой и продолжил:

– Особенно после того, как ты узнала о Лаогере. Как я мог рассказать тебе обо всем этом и ожидать, что ты поймешь разницу?

– А в чем она, разница?

– Джинива – мать Уилли – желала моего тела, – тихо произнес он, глядя на пульсирующие бока геккона. – Лаогере нужны были мое имя и мои руки, способные трудиться, чтобы содержать ее и детей.

Джейми повернул голову и вперил в меня взгляд темно-голубых глаз.

– Что же до Джона… – Он пожал плечами. – Я никогда не мог дать ему того, чего он хотел, и ему хватало дружеского такта об этом не просить. Но сейчас, когда я рассказал тебе обо всем, – с нажимом произнес Джейми, и линия его рта стала жесткой, – я утверждаю, что всегда любил и люблю только тебя. Можешь ли ты мне верить?

Вопрос повис в воздухе между нами, мерцая, словно отблеск от воды снизу.

– Раз ты так говоришь… – прозвучал мой ответ, – я тебе верю.

– Веришь? – В его голосе прозвучало легкое удивление. – Почему?

– Потому что ты честный человек, Джейми Фрэзер, – ответила я, улыбаясь, чтобы не заплакать. – И да пребудет с тобой за это милость Господня.

– Только ты, – заговорил он так тихо, что мне едва удавалось разобрать слова. – Только тебе я хочу поклоняться и служить, отдавая всего себя, тело и руки, свое имя, а с ним и свою душу. Только тебе. Потому что ты веришь мне и любишь меня.

После этих слов я положила ладонь на его руку и сказала:

– Джейми, ты больше не один. Навсегда. Навсегда!

Он повернулся и взял в руки мое лицо.

– Клянусь тебе, – сказала я. – Когда я приносила клятву на нашей брачной церемонии, я не имела это в виду, но теперь… теперь имею.

Взяв в обе ладони кисть его руки, я нащупала пальцами то место, где бился пульс, и прижала свое запястье к его запястью, пульс к пульсу, биение сердца к биению сердца.

– Кровь от крови моей, – шептали мои губы.

– Плоть от плоти моей.

Его шепот был глубоким и хриплым. Неожиданно он опустился передо мной на колени и вложил свои сомкнутые руки в мои: ритуальный жест, которым у горцев сопровождалось принесение клятвы верности вождю.

– Вручаю тебе свою душу, – выдохнул он, склоняя голову над руками.

– Пока наша жизнь не придет к концу, – мягко заключила я. – Но ведь она еще не пришла к концу, верно?

Он встал и чуть отстранился от меня. Я легла на узкую кровать, притянула его к себе и призвала домой, домой, снова домой, навстречу нашему нерасторжимому единению.