Как выяснилось позднее, когда мы по обрывкам сложили целостную картину, последняя приходящая няня, раздраженная моей очередной задержкой на работе, по окончании своего рабочего времени просто надела пальто и ушла, бросив семилетнюю Брианну с наказом подождать маму. Что та послушно и делала примерно с час. Но когда стало темнеть, ей стало страшно в доме одной и она решила выйти поискать меня. При переходе улицы ее сбила вывернувшая из-за угла машина.

Слава богу, девочка почти не пострадала: автомобиль двигался медленно, и она отделалась ушибами, ссадинами и испугом. Причем испугом не столь сильным, как у меня. Да и боль от ее ушибов, наверное, было не сравнить с той, что испытала я, когда ворвалась в гостиную и увидела, что она лежит на диване и смотрит на меня со слезами на запачканных щечках.

– Мамочка! Где ты была? Я тебя не нашла!

Мне потребовался почти весь запас профессионального присутствия духа, чтобы успокоить ее, осмотреть, заново обработать порезы и царапины и уложить в постель в обнимку с любимым мишкой. Спасибо ее спасителям, которые, как представлялось моему воспаленному воображению, смотрели на меня с немым укором. Потом я упала на стул за кухонным столом и разрыдалась.

Фрэнк неловко гладил меня, бормоча слова утешения, но потом бросил это бесполезное занятие и занялся приготовлением чая.

– Решено, – заявила я, когда он поставил передо мной дымящуюся чашку. Я была словно в тумане и плохо соображала. – Бросаю все к черту! Завтра же!

– Бросаешь? – резко спросил Фрэнк. – Бросаешь учебу? Почему?

– Не могу больше выносить это.

Я никогда не клала в чай ни сливки, ни сахар, а сейчас, бухнув и то и другое, размешала и тупо смотрела, как расползаются в чашке молочные разводы.

– Я больше не могу оставлять Бри, не зная, хорошо ли за ней приглядывают, но точно зная, что ей плохо. Ты ведь в курсе того, что ни одна из приходящих нянь ей не нравилась?

– Да. – Он сел напротив меня, помешивая свой чай, и после затянувшейся паузы сказал: – Но я не думаю, что тебе следует бросать учебу.

Для меня, считавшей, что мое решение будет воспринято им с восторгом, эти слова стали полнейшей неожиданностью. Воззрившись на мужа с удивлением, я выудила из кармана одноразовый носовой платок, высморкалась и спросила:

– Ты правда так думаешь?

– Ах, Клэр. – Даже когда его голос звучал раздраженно, в нем все равно слышалась нотка любви. – Ты ведь всегда знала, кто ты есть, для чего предназначена. Неужели непонятно, насколько это необычно?

– Нет.

Я вытерла нос разлохматившимся платком, опасаясь, как бы он не превратился в комок промокшей бумаги.

Фрэнк откинулся на своем стуле, глядя на меня и качая головой.

– То-то и оно.

Он помолчал, глядя на свои сложенные руки с узкими ладонями и длинными безволосыми, как у девушки, пальцами. Изящные руки, предназначенные для небрежных жестов, усиливающих нужные места при чтении лекций. Сейчас Фрэнк смотрел на них так, будто никогда раньше не видел.

– У меня этого нет, – сказал он тихо. – Нет, вообще-то со мной все в полном порядке. Я доволен тем, чем занимаюсь, – и преподаванием, и исследовательской работой. Порой это просто чертовски здорово, правда. Работа на самом деле мне нравится, доставляет удовольствие, но… – Он задумался, потом посмотрел на меня своими серьезными светло-карими глазами. – Но должен честно признаться, что я вполне мог бы заниматься чем-нибудь другим, и с не меньшим успехом. Нет у меня чувства предназначения, уверенности в существовании своей миссии, чего-то такого, что я просто обязан делать. А у тебя есть.

– А это хорошо?

Мои глаза покраснели и опухли от слез, края ноздрей воспалились.

Фрэнк издал смешок.

– Это чертовски неудобно, Клэр. Для тебя, и меня, и Бри, всех нас троих. Но, бог свидетель, порой я тебе завидую.

Он потянулся к моей руке, и я, чуть поколебавшись, все же не отстранилась.

– Испытывать такую страсть к чему-то, – уголок его рта дернулся, – или к кому-то – это, наверное, большое везение, Клэр. И исключительно редкое.

Он мягко сжал мою руку, отпустил ее и, повернувшись, потянулся к полке за одной из книг. Это был справочник Вудхилла из серии «Патриоты», посвященный биографиям отцов-основателей Америки. Рука его легла на обложку книги с нежностью, словно опасаясь потревожить сон героев, чьи жизни были в ней заключены.

– Вот они были людьми подобного типа. Люди, которые знали, в чем их предназначение, и готовы были рискнуть всем на свете, чтобы его исполнить. Но большинство, и ты это прекрасно знаешь, не таково. Нельзя, конечно, сказать, будто у них нет чувства долга или предначертания – просто оно у них не столь обостренное.

Он снова взял мою руку, повернул ее ладонью вверх и провел пальцами по переплетающимся линиям. Было щекотно.

– Неужели все это обозначено здесь? – с улыбкой спросил Фрэнк. – Действительно ли великие судьбы и грандиозные деяния предопределены от рождения? Или все дело в том, чтобы люди, наделенные от рождения сей великой страстью, оказались в нужных обстоятельствах в нужное время? Изучая историю, невольно начинаешь задаваться подобными вопросами, хотя ответов на них история как раз не дает. Мы знаем о них лишь то, что они совершили. Но, Клэр… – Он постучал по обложке книги, и в голосе его прозвучала нотка предостережения. – Всем им пришлось чем-то за это заплатить.

– Знаю.

У меня было такое ощущение, будто я наблюдала за нами обоими со стороны: отчетливо видела Фрэнка, привлекательного, худощавого, чуть усталого, с легкой красивой сединой на висках, и себя, растрепанную, неопрятную, в хирургической одежде, смявшейся и смоченной на груди слезами Брианны.

Некоторое время мы сидели молча, моя рука все еще покоилась в руке Фрэнка. Я видела таинственные линии и борозды, четкие, как на дорожной карте. Только вот знать бы, куда ведут эти дороги?

Несколько лет назад мне гадала по ладони одна немолодая шотландская леди по фамилии Грэм, к слову, бабушка Фионы.

– Линии на твоей руке меняются по мере того, как меняешься ты сама, – сказала она тогда. – Не так важно, с чем ты родилась, как то, какой ты себя сделаешь.

Ну и какой я стала, что из себя сделала? Черт знает что, вот что! Не вышло из меня ни хорошей матери, ни хорошей жены, ни хорошего врача – сплошное недоразумение. Когда-то я воображала себя цельной натурой, которая способна любить мужчину, выносить ребенка, лечить больных. И все это существовало в естественном единении, а не в виде нелепых фрагментов, на которые теперь распалась моя жизнь. Но все осталось в прошлом, где рядом был Джейми, я любила его и некоторое время чувствовала себя – и являлась! – частью чего-то большего, чем я сама.

– Я буду забирать Бри.

Я так глубоко погрузилась в невеселые размышления, что смысл сказанного Фрэнком дошел до меня не сразу, и я в недоумении уставилась на него.

– Что ты сказал?

– Я сказал, – повторил он терпеливо, – что буду забирать Бри к себе на работу. Она может приходить из школы в университет и играть в моем кабинете до конца рабочего дня.

Я потерла нос.

– Мне казалось, что ты не одобряешь сотрудников, которые таскают детишек на работу.

Он критически относился к миссис Клэнси, одной из секретарш, которая в течение месяца приводила на работу своего внука, мать которого приболела.

Фрэнк неловко пожал плечами.

– Это так, но в каждом случае нужен особый подход. Да и вряд ли Брианна станет носиться взад-вперед по коридорам с пронзительными воплями и разбрызгивать чернила, как Барт Клэнси.

– Вот уж за что не поручусь, – усмехнулась я. – Но ты это серьезно?

На самом деле серьезность его предложения была очевидна, и где-то внутри меня начало осторожно вызревать еще робкое, боязливое чувство облегчения. Я могла не доверять Фрэнку в отношении физической верности, да и знала на самом деле, что уж верности-то он не хранит, но вот сомневаться в его любви к Бри у меня не было ни малейших оснований.

Вот так неожиданно разрешилась одна из самых трудных проблем. Мне не нужно будет спешить домой из больницы, терзаясь страхом, что я припозднилась, отгоняя мысль о том, что Брианна опять куксится у себя в комнате, потому что ей не нравится нынешняя приходящая няня. А вот Фрэнка моя девочка любит, и мысль о возможности бывать в его кабинете каждый день приведет ее в восторг.

– Почему? – спросила я напрямик. – Ведь мне прекрасно известно, что ты вовсе не в восторге от моих медицинских пристрастий.

– Не в восторге, – задумчиво признал он. – Но дело не в этом. Ясно, что тебя все равно не остановить, и, возможно, единственное, что я реально могу сделать, – это помочь тебе добиться своего, причем с наименьшим ущербом для Брианны.

Лицо его чуть посуровело, и он отвернулся.

* * *

– Если он когда-либо чувствовал, что в его жизни есть нечто главное, то, ради чего стоит жить, то это была Брианна, – подытожила Клэр.

Несколько мгновений она молча помешивала какао, а потом вдруг спросила:

– Но что так заботит вас, Роджер? Почему у вас возникли эти вопросы?

Он ответил не сразу, медленными глотками попивая какао. Оно было насыщенным, темным, со свежими сливками и крупинками коричневого сахара. Фионе, которая всегда была реалисткой, хватило одного взгляда на Брианну, чтобы отказаться от попыток заманить Роджера в брачные силки через желудок, но она была поваром милостью божьей, так же как Клэр врачом, и просто не могла готовить плохо.

– Наверное, потому, что я историк, – ответил наконец Роджер, глядя на Клэр поверх чашки. – Мне нужно знать. Моя задача как раз в том, чтобы узнавать, как жили люди, что они делали и почему делали именно так.

– И вы думаете, что я могу рассказать вам об этом? – Она остро взглянула на него. – Или что сама это знаю?

Он кивнул, попивая какао маленькими глотками.

– Знаете лучше, чем многие. Большинство источников, доступных историку, лишены вашей… – Он помедлил, подбирая нужное слово, а найдя, улыбнулся. – Скажем так: вашей уникальной точки зрения.

Неожиданно напряжение ослабло.

– Скажем так, – рассмеялась Клэр, снова берясь за чашку.

– Другой важный фактор, – продолжил Роджер, не сводя с нее взгляда, – это ваша честность. Мне кажется, что вы не стали бы врать, просто не смогли бы, даже возникни у вас подобное желание.

Она взглянула на него и издала короткий сухой смешок.

– Вот тут, молодой человек, вы ошибаетесь: каждый может солгать, если на то есть веская причина. Даже я. Просто тем из нас, у кого все на лице написано, приходится продумывать свою ложь заранее и приучать себя к ней.

Склонившись над лежавшими перед ней бумагами, она стала перебирать их, медленно переворачивая страницы одну за другой. Это были копии реестров прибытия и отбытия заключенных английских тюрем. Задача усложнялась тем, что не все тюрьмы королевства управлялись по единому принципу с должным оформлением документов.

Находились начальники, которые не вели отдельных списков заключенных, а заносили сведения об их прибытии, отбытии или убыли по причине смерти наряду с прочими ежедневными записями, не видя большой разницы между смертью узника и забоем пары волов на солонину для кормления оставшихся заключенных.

Роджер уже решил было, что Клэр оставила этот разговор, но она снова подняла голову.

– В общем, вы совершенно правы, – призналась она. – Я честна скорее от недостатка гибкости, чем от чего-либо другого. Мне трудно не сказать, что я думаю. И как мне кажется, вы понимаете это, потому что мы с вами в этом отношении родственные души.

– Правда?

Роджер почувствовал странную радость, как будто кто-то преподнес ему неожиданный подарок.

Клэр кивнула и взглянула на него с едва заметной улыбкой.

– Ну да. Тут, знаете ли, не ошибешься. Такие люди наперечет – те, которые сразу выкладывают всю правду и о себе, и о тебе, и обо всем на свете. Пожалуй, я за всю жизнь знала только троих… теперь вот уже четверых.

Ее улыбка стала шире.

– Первый, конечно, Джейми. – Ее длинные пальцы легко остановились на стопке бумаг, почти лаская их своим прикосновением. – Еще мэтр Раймон, фармацевт. Я знала его в Париже. И друг, с которым я познакомилась во время учебы на врача, Джо Абернэти. Ну а теперь, думаю, к ним добавились и вы.

Она допила остатки насыщенной коричневой жидкости, поставила чашку на стол и посмотрела прямо на Роджера.

– Впрочем, и Фрэнк тоже был по-своему прав. Если ты знаешь, для чего ты предназначен в жизни, тебе не обязательно легче, но, по крайней мере, ты не тратишь время зря, задаваясь вопросами или сомневаясь. Если ты честен – ну что ж, это тоже далеко не всегда облегчает жизнь. Хотя, как мне думается, если ты честен с самим собой и знаешь себя, вероятность того, что ты будешь делать не то, что надо, а потом сожалеть о потраченной впустую жизни, несколько уменьшается.