Диана Гэблдон - Путешественница

Джейми вздохнул и положил руку поверх моей.

– Куллоден, – прошептал он.

Смерть. Тщета. И ужасное расставание, которое отняло меня у него.

– Никогда тебя не покину, – прошептала я. – Больше никогда.

Его голова повернулась на подушке, черты терялись в темноте, а губы дотронулись до моих легонько, словно прикосновение крылышка насекомого. Он перевернулся на спину, его рука тяжело покоилась на моем бедре, удерживая меня вблизи.

Некоторое время спустя я почувствовала, как он снова переместился и чуть сдвинул одеяло. Мое предплечье обдуло прохладным ветерком, крохотные волоски приподнялись, а потом снова улеглись под теплым прикосновением руки Джейми. Я открыла глаза и увидела, что он повернулся на бок и рассматривает мою руку, лежащую поверх стеганого одеяла. Белую неподвижную руку, которой смутное предрассветное марево придавало сероватый оттенок.

– Опиши ее мне, – прошептал он, наклонив голову и поглаживая в темноте мои пальцы, касающиеся его тела. – Какая она? Можешь ты сказать, что у нее от меня, что от тебя? Руки, например, они похожи на твои, Клэр, или на мои? Опиши так, чтобы я смог ее увидеть.

Его рука легла на одеяло рядом с моей. Красивая, сильная рука с длинными, ровными пальцами, плоскими сочленениями и аккуратно подстриженными ногтями.

– Больше на мои, – прозвучал мой хрипловатый со сна, едва покрывающий шум дождя голос.

На нижнем этаже все давно стихло.

Для наглядности я подняла руку, расставив пальцы.

– У нее длинные изящные руки, как у меня, но больше, чем мои, шире, однако с глубоким изгибом рядом с запястьем, вот здесь. Пульс у нее прощупывается там же, где и у тебя, на этом самом месте.

Я коснулась жилки, проступавшей там, где запястье соединялось с кистью руки. Джейми не шевелился, и я могла ощущать его сердечный ритм кончиком пальца.

– Ногти ее больше похожи на твои, не овальные, как у меня, а квадратные. Зато мизинец правой руки кривоват. – Я продемонстрировала свой. – У моей матери был такой же, мне дядя Лэмберт рассказывал.

Моя мать умерла, когда мне было пять лет, и никаких внятных воспоминаний о ней у меня, разумеется, не сохранилось, но вид этого пальца всякий раз непременно наводил на мысли о ней, как случилось и сейчас. Я положила руку с кривым пальцем на его руку, потом поднесла ее к его лицу.

– Вот эта линия у Брианны такая же, – тихо сказала я, проводя пальцем по рельефному изгибу от виска к щеке. – Глаза точно твои, так же как ресницы и брови. Фрэзеровский нос. Ее рот больше похож на мой, с полной нижней губой, но широкий, как у тебя. Подбородок заостренный, на мой лад, но сильнее. Она крупная девушка – почти шесть футов ростом.

Ощутив его удивление, я слегка ткнула его коленом в колено.

– У нее длинные ноги, как у тебя, но очень женственные.

– А есть у нее эта маленькая голубая жилка вот тут? – Его рука коснулась моего лица, большой палец нежно провел по виску. – И ушки, как крохотные крылышки, а, англичаночка?

– Она сетовала на свои уши, говорила, что они торчат.

Неожиданно я почувствовала, как мои глаза защипало от слез – таково было воздействие вызванного мной к жизни образа Брианны.

– Они проткнуты. Ты не возражаешь, правда? – зачастила я, чтобы не расплакаться. – А Фрэнк был против, он говорил, что это смотрится дешево и что ей не следует протыкать уши, но она хотела это сделать, и я ей разрешила, когда ей было шестнадцать. У меня уши были проколоты, и мне казалось несправедливым сказать, что ей нельзя, когда мне можно, и все ее подружки проткнули, а я не хотела… не хотела…

– Ты была права, – сказал Джейми, прервав торопливый, чуть ли не истерический словесный поток. – Ты поступила правильно, – повторил он тихо, но твердо, обняв меня покрепче. – Ты была чудесной матерью, я знаю это.

Я снова заплакала, совершенно беззвучно, трясясь в его объятиях. Джейми нежно поглаживал меня по спине, повторяя снова и снова:

– Ты поступила хорошо. Ты поступила правильно.

И спустя некоторое время слезы иссякли.

– Ты подарила мне ребенка, mo nighean donn, – тихо промолвил он, зарывшись губами в облачко моих волос. – Мы всегда будем вместе. Она в безопасности, а мы, ты и я, теперь никогда не разлучимся.

Джейми слегка коснулся меня губами и опустил голову на подушку рядом со мной.

– Брианна, – прошептал он на свой странный горский манер, словно вбирая ее имя в себя, после чего глубоко, счастливо вздохнул и заснул.

В следующий миг сон одолел и меня. Последнее, что я видела, был его широкий, нежный рот, расслабленный в сонной полуулыбке.

За долгие годы совмещения обязанностей матери и врача у меня выработалась способность даже после самого крепкого сна просыпаться мгновенно, без перехода. Так я проснулась и сейчас, тотчас осознав, что лежу на изношенных полотняных простынях, слышу стук падающих с кровли капель и ощущаю теплый запах тела Джейми, смешивающийся с прохладным свежим воздухом, проникающим через щель ставень надо мной.

Самого Джейми в постели не было; то, что место рядом со мной опустело, я поняла, даже не протягивая руки и не открывая глаз. А когда поблизости раздался негромкий, будто кто-то старался двигаться потише, звук, я повернула голову на подушке в ту сторону и открыла глаза.

Комната была наполнена серым светом, который вымывал краски из всего, оставляя лишь бледные очертания фигуры, явственно видимой в полумраке. Силуэт выделялся на фоне темноты комнаты, цельный и четкий, словно выгравированный в воздухе. Джейми стоял обнаженный, спиной ко мне, перед ночным горшком, который он только что вытащил из-под умывальника.

Я восхитилась совершенной формой его ягодиц с маленькой мускульной впадиной на каждой, таких уязвимых сейчас. Ложбинка его позвоночника пружинила в глубоком гладком изгибе от бедер к плечам. Когда он пошевелился, рубцы на спине засветились серебром, и у меня перехватило дыхание.

Джейми повернулся. Он выглядел спокойным, погруженным в свои мысли, но, увидев, что я смотрю на него, встрепенулся.

Я улыбнулась, но промолчала, поскольку не нашла нужных слов, и просто продолжала смотреть на него. А он на меня, с той же улыбкой на губах. Так же молча Джейми направился ко мне и присел на кровать; матрас сместился под тяжестью его тела. Раскрытая ладонь легла на стеганое одеяло, и я без колебаний вложила в нее свою руку.

– Хорошо спал? – задала я дурацкий вопрос.

Улыбка на его лице стала шире.

– Нет, – ответил он – А ты?

– Нет.

Несмотря на прохладу в комнате, я даже на расстоянии ощущала жар его тела.

– Неужели ты не замерз?

– Нет.

Мы снова замолчали, но не могли оторвать глаз друг от друга. Я внимательно оглядела его в усиливающемся свете, сравнивая воспоминания с реальностью. Узкий клинок раннего солнечного луча прорезал щель ставень, осветив отливавшую полированной бронзой прядь волос, позолотив изгиб его плеча и гладкий плоский живот. Джейми показался мне чуть более крупным, чем я помнила, и чертовски, невероятно близким.

– Ты больше, чем я помнила, – нарушила я молчание.

Он наклонил голову набок, весело глядя на меня.

– А ты, как мне кажется, чуточку поменьше.

Его пальцы ласково сомкнулись вокруг моего запястья. Во рту у меня пересохло. Я облизала губы.

– Давным-давно ты спросил меня, знаю ли я, что между нами, – напомнила я.

Он остановил на мне взгляд, глаза его были такими темными, что казались почти черными в утреннем сумраке.

– Я помню, – тихо сказал он, сжав мои пальцы. – Что это – когда я касаюсь тебя, когда ты лежишь со мной.

– Я сказала, что не знаю.

– Я тоже не знал.

Улыбка его слегка поблекла, но не исчезла, а затаилась в уголках губ.

– И по-прежнему не знаю, – сказала я. – Но…

– Но это по-прежнему там, – закончил он за меня, и улыбка засветилась в его глазах. – Верно?

Так оно и было. Я по-прежнему ощущала его, как могла бы ощущать зажженную шашку динамита в непосредственной близости от себя, но характер нашей с ним связи претерпел изменение. Мы заснули как единая плоть, соединенные любовью ребенка, которого сделали, а проснулись как два человека, связанные чем-то другим.

– Да. Это… это ведь не только благодаря Брианне, как ты думаешь?

Нажим на мои пальцы усилился.

– Хочу ли я тебя только потому, что ты мать моего ребенка? – Джейми недоверчиво выгнул рыжую бровь. – Ну конечно же нет. Это не значит, что я не испытываю благодарности, – поспешно добавил он. – Но нет, дело не в этом.

Наклонив голову, Джейми внимательно присмотрелся ко мне. Солнце освещало его узкую переносицу и поблескивало на ресницах.

– Нет, – повторил он. – Думаю, что я мог бы разглядывать тебя часами, англичаночка, отмечать, в чем ты изменилась, а в чем осталась прежней. Примечать всякие мелочи вроде изгиба твоего подбородка, – он нежно коснулся упомянутой части моего лица, обхватил своей большой ладонью мой затылок и большим пальцем погладил мочку моего уха, – или ушей. Уж они-то не изменились. И твои волосы. Помнишь, я назвал тебя mo nighean donn? Моя каштановая головка.

Его голос звучал чуть громче шепота, пальцы перебирали мои кудри.

– Боюсь, в этом отношении перемены все же произошли.

Седина меня пока что не одолела, но кое-где обычный светло-каштановый цвет моих волос приобрел более светлый, мягко-золотистый оттенок, а кое-где уже попадались и редкие серебристые прядки.

– Как буковое дерево в дождь, – сказал он с улыбкой и пригладил локон указательным пальцем, – и капли скатываются с листьев на кору.

Я в ответ погладила его бедро, касаясь длинного, тянущегося вниз шрама.

– Как жаль, что меня тогда не было, чтобы позаботиться о тебе, – печально сказала я. – Это было самое страшное в моей жизни – то, что я оставила тебя, зная… что тебя убьют.

Это слово мне удалось выговорить с превеликим трудом.

– В общем, я приложил к этому все возможные усилия, – произнес Джейми с кривой ухмылкой, вызвавшей у меня, невзирая на драматизм темы, невольный смешок. – И если не преуспел, то это не моя вина. – Он бесстрастно взглянул на проходивший по бедру длинный рубец. – Да и не того англичанина с багинетом.

Я приподнялась на локте и прищурилась, глядя на шрам.

– Это след от штыка?

– Ну да. Парень вспорол мне ногу штыком, а потом рана загноилась.

– Знаю, мы нашли журнал лорда Мелтона, который отпустил тебя домой с поля боя. Он думал, что ты не доберешься.

Моя рука сжала его колено, словно чтобы убедиться, что он на самом деле здесь и действительно жив.

Джейми хмыкнул.

– Вообще-то у него имелись на то все основания. Когда меня вытащили из повозки в Лаллиброхе, я был почти покойником.

При этом воспоминании его лицо помрачнело.

– Господи, порой мне снится та повозка, и я просыпаюсь среди ночи. Путь продолжался два дня, и меня бросало то в жар, то в холод, а иногда одновременно и то и другое. Я был завален сеном, оно кололо мне глаза, уши, протыкало рубашку. Повсюду, поедая меня заживо, скакали блохи, а с ногой на каждой колдобине творилось такое, что уж точно смерть показалась бы избавлением. Дорога к тому же была очень ухабистой, – задумчиво добавил он.

– Это ужасно, – проговорила я, осознавая, что данное слово совсем не подходит.

Джейми хмыкнул.

– Ага. Если мне и удалось выдержать, то лишь благодаря тому, что я все время воображал, как расквитаюсь с Мелтоном, попадись он снова на моем пути, за то, что он меня не расстрелял.

Я рассмеялась, и он посмотрел на меня с кривой улыбкой.

– Я смеюсь вовсе не потому, что мне смешно, – пояснила я. – Дело в том, что иначе мне было бы не удержать слез, а сейчас, когда все закончилось, плакать совсем не хочется.

– Понимаю.

Джейми стиснул мою руку. Я глубоко вздохнула.

– Я… я не оглядывалась назад. Хотя могла, наверное, раньше выяснить, что произошло.

Я закусила губу: это признание показалось предательством.

– Но это не значит, будто я пыталась… будто хотела… забыть. Я не могла забыть тебя, ты не должен так думать. Никогда. Но я…

– Да не изводи ты себя так, англичаночка, – перебил меня Джейми, нежно поглаживая мою руку. – Я понимаю, что ты хочешь сказать. Если на то пошло, я и сам стараюсь не оглядываться назад.

– Но случись мне оглянуться, – пробормотала я, уставившись вниз на гладкую зернистость полотна, – случись так, может быть, и наша встреча состоялась бы раньше.

Эти слова повисли в воздухе между нами как напоминание о горьких годах утраты и разлуки. Наконец Джейми глубоко вздохнул, взял меня за подбородок и приподнял мою голову, чтобы видеть лицо.

– Раньше, говоришь? Неужели ты оставила бы дочку без матери? И что было бы хорошего, вернись ты сразу после Куллодена, когда я не мог позаботиться о тебе и корил бы себя за то, что ты страдаешь из-за меня? А вдруг мне пришлось бы увидеть, как ты умираешь с голоду или от недуга, и знать, что убил тебя не кто иной, как я?