– Так что же за особый лекарь этот ваш хирург?

Я задумалась, пытаясь сообразить, как лучше объяснить.

– Ну, если ты меня поймешь… В общем, это врач, который старается добиться лечебного эффекта… с помощью ножа.

Эта мысль заставила его скривиться.

– Надо же, какое милое противоречие. Но для тебя в самый раз, англичаночка.

– Правда? – удивилась я.

Он кивнул, не отрывая глаз от моего лица. Я видела, как он пристально изучает меня, и гадала, что же он видит. Хотя что тут было гадать? Вспотевшая и раскрасневшаяся после занятий любовью, с растрепанными волосами.

– Ты никогда не была прелестнее, англичаночка, – заявил Джейми, и улыбка его сделалась еще шире, а когда я подняла руку, чтобы поправить волосы, перехватил ее и нежно поцеловал. – Оставь свои кудри как есть. Так вот, – продолжил он, удерживая мои руки в своих и окидывая меня взглядом, – если как следует задуматься, то этот нож и есть твоя суть. Он вложен в ножны, прекрасные, великолепно сработанные ножны. – Его палец прогулялся по линии моих губ, спровоцировав улыбку. – Но внутри сокрыта закаленная сталь. И думаю, коварное острое лезвие.

Я удивилась:

– Коварное?

– Но не бессердечное, – заверил Джейми. Его взгляд остановился на моем лице, внимательный и любопытный, губ коснулась улыбка. – Нет, это тебе не свойственно. Но ты можешь быть безжалостно сильной, англичаночка, когда это тебе нужно.

– Могу, – подтвердила я с кривой улыбкой.

– Я замечал это в тебе и раньше. – Его голос стал тише, а хватка, наоборот, усилилась. – Но мне кажется, что теперь в тебе этого гораздо больше, чем когда мы были моложе. Тебе это часто требовалось с тех пор?

Я поняла вдруг, почему он чувствует это так отчетливо, тогда как Фрэнк не видел вообще.

– В тебе это тоже есть, – сказала я. – И тебе это требовалось. Часто.

Мои пальцы непроизвольно коснулись извилистого шрама, пересекавшего его средний палец.

Джейми кивнул.

– Я часто размышлял, – произнес он так тихо, что я едва расслышала. – Размышлял, могу ли я призвать это лезвие себе на службу и снова безопасно убрать его в ножны, ибо мне случалось видеть многих людей, чьи души от таких призывов дубели, а сверкающая сталь превращалась в тусклое железо. И я часто задумывался, хозяин ли я своей души или стал рабом собственного клинка? Я думал об этом снова и снова, – продолжил он, глядя на наши соединенные руки, – думал о том, что слишком часто обнажал свой клинок и провел так много времени в служении раздорам и распрям, что уже не гожусь для человеческого общения.

Меня так и подмывало ляпнуть что-нибудь, но я сдержала порыв, закусив губу. От Джейми это не укрылось, и он улыбнулся.

– Я и подумать не мог, что когда-нибудь буду снова смеяться в постели с женщиной, – признался он. – Или что вообще приду к женщине, разве что как животное, ослепленное грубой потребностью.

В его голосе прозвучала нотка горечи.

Я подняла его руку и поцеловала маленький шрам на ее тыльной стороне.

– Для меня невозможно представить тебя зверем, – сказала я.

Мне хотелось, чтобы это прозвучало как шутка, но, когда он посмотрел на меня, лицо его смягчилось и ответ прозвучал серьезно:

– Я знаю это, англичаночка. И именно то, что ты не представляешь меня таким, внушает мне надежду. И все же, может быть…

Он не закончил фразу, внимательно глядя на меня.

– В тебе есть это – сила. У тебя есть это, и есть душа. Так что, может быть, будет спасена и моя.

Я не знала, что можно на это сказать, поэтому промолчала и некоторое время лишь держала его руку, нежно поглаживая скрюченные пальцы и большие, твердые костяшки. Это была рука воина. Но теперь он не был воином.

Перевернув его руку, я положила ее на свое колено ладонью вверх и медленно обвела кончиком пальца глубокие линии, вздымающиеся бугорки и крохотную букву «С»[13] у основания большого пальца – метку, означавшую, что он мой.

– Одна моя знакомая старая особа из горной Шотландии, помнится, утверждала, что линии на ладони не предсказывают судьбу, а, напротив, отображают ее.

– И что, это правда?

Его пальцы слегка дернулись, но ладонь лежала спокойно и открыто.

– Не знаю. Она говорила, что человек рождается с одними линиями, но они меняются с ходом его жизни в зависимости от того, что он за человек и какие совершает поступки.

По правде говоря, в хиромантии я ничего не смыслила, но обратила внимание на глубокую, проходящую от запястья к середине ладони линию с несколькими ответвлениями.

– Видимо, это именно та, которую называют линией жизни, – предположила я. – Видишь, сколько развилок? Наверное, это значит, что ты много раз менял свою жизнь, принимал множество решений, многократно вставал перед выбором.

Он хмыкнул, но скорее удивленно, чем насмешливо.

– Вот оно как? Что ж, это вполне справедливо.

Джейми склонился над моим коленом и всмотрелся в свою ладонь.

– Первая развилка – это, должно быть, встреча с Джеком Рэндоллом, а вторая – с тобой. Видишь, они расположены очень близко.

– Ну да. – Я медленно провела пальцем вдоль линии, отчего его пальцы задергались, как от щекотки. – А Куллоден – та, другая?

– Может быть. – Но желания вспоминать Куллоден у него, похоже, не было, и он указал на следующую линию: – А вот это – когда я отправился в тюрьму и снова вернулся и прибыл в Эдинбург.

– И стал печатником. Но как же все-таки тебя угораздило сделаться печатником? Честное слово, понять не могу, что тебя к этому подтолкнуло.

Джейми широко улыбнулся.

– Ну, в общем-то, все произошло случайно.


Начать с того, что он просто подыскивал легальное занятие, которое могло бы послужить хорошим прикрытием для его основной деятельности – контрабанды. Провернув выгодную сделку и получив внушительную сумму наличными, Джейми решил завести собственное дело, причем такое, чтобы оно было связано с лошадьми, повозками и требовало наличия какого-нибудь, пусть скромного, помещения для временного складирования товаров. Прежде всего, разумеется, на ум приходила контора извозчиков, однако эта идея была отвергнута, поскольку не один он был такой сообразительный и перевозчики грузов находились под особо пристальным наблюдением таможни. Точно так же пришлось отказаться и от идеи приобретения трактира или постоялого двора. Этот вариант казался привлекательным, поскольку среди большого количества поставляющихся в заведение припасов можно скрыть что угодно. Но опять же сборщики налогов и таможенники паразитировали на подобных заведениях, как блохи на собаках.

– Ну вот, а потом мне потребовалось кое-что напечатать, я зашел в типографию, и тут к ней, громыхая, подъехал фургон, груженный коробками с бумагой да бочонками со спиртом для разведения чернильного порошка. «Да это же то, что надо!» – осенило меня. Ни одной акцизной крысе и в голову не придет сунуться в типографию!

Только после приобретения типографии в тупике Карфакс, найма Джорджи для работы с печатным станком и поступления первых заказов на объявления, памфлеты, фолио и книги ему пришло в голову, что новый род занятий открывает и иные, более широкие возможности.

– Был такой малый по имени Том Гейдж, – пояснил Джейми.

Оживленно ведя рассказ, он даже отнял у меня руку, чтобы жестикулировать, и порой по ходу воодушевленного повествования взлохмачивал себе волосы.

– Он привозил небольшие заказы на разные товары, совершенно невинные, ничего особенного, но частенько задерживался потолковать со мной и Джорджи, хотя наверняка видел, что в печатном деле я разбираюсь хуже, чем он. – Джейми криво усмехнулся. – Да, в печатном деле я не дока, но зато разбираюсь в людях.

Было очевидно, что, узнав по легкому акценту в Александре Малькольме горца, этот человек принялся осторожно выяснять его взгляды, словно между делом упоминая тех или иных знакомых, якобитские пристрастия которых обернулись для них неприятностями, выискивая ниточки, ведущие к общим знакомым, – короче говоря, всячески искал подход.

И нашел: в конечном счете печатник предложил ему привозить то, что ему нужно, дав слово, что никакие королевские соглядатаи ничего не узнают.

– И он доверился тебе?

Собственно говоря, это был не вопрос. Единственным человеком, который доверился Джейми по ошибке, был Карл Стюарт, да и то это была ошибка Джейми.

– Да.

Так началось это сотрудничество, сначала сугубо деловое, затем переросшее в дружбу. Джейми печатал все, поставлявшееся маленькой группой Гейджа, состоявшей из радикальных политических писателей: от резких, но остававшихся в рамках закона статей до листовок и памфлетов такого содержания, что для авторов это было чревато тюрьмой, а то и виселицей.

– Обычно, отпечатав тираж, мы шли обмыть это событие в таверну. Я познакомился с несколькими друзьями Тома, и в конце концов Том предложил мне написать небольшую статейку. Ничего, кроме смеха, это у меня не вызвало. Я сказал, что с моим-то почерком, прежде чем мне удастся накорябать этот опус, все мы умрем, причем от старости, а не потому, что будем повешены. Во время разговора я стоял у станка и машинально, не думая, делал набор левой рукой. Том уставился на меня и, указав на наборную доску и мою руку, зашелся от смеха, причем хохотал так, что в конце концов сел на пол.

Джейми вытянул руки перед собой, бесстрастно их рассматривая. Он сжал одну кисть в кулак и медленно поднес его к лицу, так что под рукавом рубашки вздулись мускулы.

– Я достаточно здоров, – сказал он. – И если повезет, пробуду таковым еще долго – но не вечно, англичаночка. Мне много раз доводилось орудовать палашом и кинжалом, но для каждого воина приходит день, когда силы его покидают.

Джейми покачал головой и потянулся к валявшемуся на полу камзолу.

– Это я взял в тот день на память о Томасе Гейдже.

Он вложил в мою руку предметы, которые вынул из кармана, – прохладные, твердые на ощупь, маленькие продолговатые свинцовые литеры. Мне не было нужды ощупывать кончики, чтобы понять, что это за буквы.

– Q. E. D., – произнесла я.

– Англичане забрали у меня палаш и кинжал, – тихо сказал он и дотронулся пальцем до кусочков свинца, лежавших на моей ладони. – Но Том Гейдж дал мне иное оружие, и я думаю, что не сложу его до смертного часа.


Без четверти пять мы, пребывая в превосходном настроении после нескольких порций переперченной устричной похлебки и распитой на двоих в перерывах между актами «тесного общения» бутылки доброго вина, рука об руку спускались по мостовой Королевской Мили.

Город вокруг нас светился, как будто разделяя наше счастье. Эдинбург окутывала дымка, которой предстояло пролиться дождем, но сейчас лучи заходящего солнца окрашивали облака золотым, розовым и красным, а влажная патина на мостовой блестела так, что даже серые камни зданий смягчались и струились отраженным светом, вторя свечению, разогревавшему мои щеки и сиявшему в глазах Джейми, когда он смотрел на меня.

Мы пребывали в эйфории и были так поглощены друг другом, что прошло несколько минут, прежде чем я почувствовала: что-то неладно. Сначала шедший позади человек, видимо раздраженный нашими шатаниями из стороны в сторону, резко обогнул нас, но, оказавшись передо мной, столь же резко остановился. Я чуть не налетела на него, поскользнулась, и у меня слетела туфля.

Он вскинул голову, уставился на небо и устремился вперед чуть ли не бегом.

– Что это с ним? – удивилась я и наклонилась, чтобы надеть туфлю.

Неожиданно я заметила, что все прохожие вокруг нас остановились, тоже подняли глаза, а потом побежали вдоль по улице.

– Как ты думаешь… – начала я, но, обернувшись к Джейми, обнаружила, что он напряженно смотрит вверх.

Я тоже подняла глаза, и мне не потребовалось много времени, чтобы сообразить: красное зарево на облаках интенсивнее, чем это свойственно закату, для которого к тому же вовсе не характерны всполохи.

– Пожар, – сказал Джейми. – Господи, по-моему, в нашей стороне.

В этот самый миг кто-то заорал: «Пожар!» – и вся толпа на улице бегом устремилась вперед, словно стая обезумевших леммингов, стремящихся броситься в костер.

Лишь несколько более здравомыслящих горожан тоже с криками «Пожар!» помчались в обратном направлении, видимо чтобы поставить в известность ту городскую службу, которая исполняла здесь роль пожарного департамента.

Джейми тоже бросился вперед, таща меня за руку, а поскольку туфельку я надеть не успела, то некоторое время мне пришлось прыгать на одной ноге. Долго так продолжаться не могло, и, чтобы не останавливаться, я скинула и вторую и побежала дальше, скользя и ударяясь пальцами о мокрые, холодные камни мостовой.

Пожар бушевал не просто в нашей стороне, но в самом тупике Карфакс. Устье этого тупика было запружено возбужденными зеваками, толкавшимися и вытягивавшими шею в попытке что-нибудь разглядеть и без конца задававшими друг другу бессвязные вопросы. Из прохода со стороны тупика тянуло жаром, Джейми, не колеблясь, ринулся в толпу, силой прокладывая путь. Стараясь не отставать, я проталкивалась следом, орудуя локтями и не видя перед собой ничего, кроме его широкой спины.