Изабель припомнила, как Элен всегда удивляла ее, неожиданно появляясь из-за какого-нибудь дерева в месте их тайных встреч, куда она всегда успевала прийти первой. Часто у нее уже был наготове какой-нибудь подарок для Изабель – лист папоротника, птичье перо или еще что-нибудь, найденное на лесной тропе. Тихое удивление, которое постоянно вызывала у нее Элен, перерастало тогда в ощущение счастья. Счастья, которое с тех пор ей не доводилось испытать.

– Если бы вам не надо было быть леди, мэм, – спросила ее Энни, – кем бы вы тогда хотели стать?

Энни представила себе, как маленькая дикарка Изабель пробирается сквозь лесную чащу: к ее волосам пристали сухие листья и ветки, руки и босые ноги исцарапаны и перепачканы в грязи. Ноги, покрытые коркой засохшей грязи, скользят по мокрой глине тропы.

– Я это твердо знаю, – ответила Изабель. – Я бы хотела быть великим художником.

В их семье считалось само собой разумеющимся, что Изабель, как единственный ребенок в семье, воспримет по наследству высокое положение своих предков. И никто не ожидал, что она выберет себе в мужья бесперспективного человека, почти что инвалида, но, не побоявшись родительского гнева, она настояла на этом браке. Однако меньше всего ее отец хотел, чтобы она стала художницей. И то, что ее родителей уже нет на свете, на самом деле счастье для нее.

– Но вы еще можете стать великим художником, – сказала Энни. Ведь Изабель совсем еще не старая, явно не старше сорока.

– Конечно. – Изабель взглянула на лицо Энни, привлекательное даже в этом непроглядном мраке. Темные волосы и молочно-белая кожа. Очень похожа на Элен. – Возможно. Но тогда я думала стать живописцем – сейчас я поняла, что ошибалась.

Энни подумала о том, как, должно быть, утомительно позировать живописцу. Перед каждым мазком кисти леди приходилось бы, оторвавшись от полотна, проверять положение модели.

– То, что вы сейчас делаете, лучше, чем живопись, мэм, – сказала Энни.

Изабель взяла Энни за руку.

– Искусство как свет, даже больше, – проговорила Изабель. Она готова была сказать «как любовь». – Тебе не кажется? Оно всегда светит одинаково ярко, как бы далеко мы ни находились от источника.

Рука Изабель была теплее, чем рука Энни. Сомкнутые руки соединили их, словно мост – берега. «Свет, Изабель что-то сказала о свете», – подумала Энни. Она вспомнила свою прежнюю жизнь на Портмен-сквер, такую размеренную и замкнутую. Как она работала, как читала Библию. Там чтение было способом бежать от безрадостной повседневности. В доме на Портмен-сквер всегда был сумрак, миссис Гилби постоянно держала занавески задернутыми, так как от дневного света у нее болели глаза.

– Мой мир все время съеживался, – сказала Энни.

Ребенком ей хотелось выйти на улицу поиграть с другими детьми, но миссис Гилби пугала ее рассказами о злодеях, крадущих детей. И всякий раз миссис Гилби сообщала ей о чем-нибудь таком, о чем Энни понятия не имела, а как только узнавала, это полностью отбивало у нее прежнее желание делать что хотелось и удерживало дома, под присмотром бдительной хозяйки. Не то чтобы Энни стала пугливой, но у нее выработалась привычка к осторожности. Вокруг нее словно закрылись окна и опустились шторы.

– В этом разница между моим миром и вашим, – сказала Энни. – Ваш мир может еще расти, а мой обречен сжиматься дальше.

Вероятнее всего, что именно сейчас, этой ночью, она и переживает лучший период своей жизни. Через несколько лет ее работа начнет сказываться на ее теле – колени распухнут и начнут болеть от постоянного стояния на каменном полу. Руки станут жесткими и грубыми. Чего ей ждать от будущего? В будущем – все тоже самое, что и в настоящем, и даже меньше того.

Изабель не ответила, и Энни вдруг испугалась, что позволила себе разговаривать слишком свободно.

– Мэм, я не хотела сказать…

– Мне приходится проводить слишком много времени с такими, как Летиция Хилл, – прервала ее Изабель. – И я уже забыла, что кто-то может говорить от чистого сердца.

«Вот так же и Элен», – подумала Изабель. Где бы она ни была сейчас, ее мир со временем становится все меньше и меньше; ей никогда не добиться той свободы, какую она имела тогда, когда ей было десять лет.

– А что представляла собой твоя прежняя хозяйка? – спросила Изабель. – Там, в Лондоне?

– Она никому не верила, – сказала Энни, вспомнив о том, как однажды ей довелось совершить акт неповиновения миссис Гилби. – Она все время пыталась подловить меня на воровстве.

– И каким же образом?

– Она время от времени прятала под ковром мелкие монеты, словно они случайно туда закатились. Взять их оттуда не обязательно означало бы воровство, так как она якобы ничего о них не знала, но это означало бы проявить перед ней свою бесчестность. И тем самым дать ей повод открыто мне не доверять.

– Так что ты должна была каждый раз приходить и говорить: «Посмотрите, леди, что я нашла. Не вы ли это потеряли?»

Ее всегда удивляло, как много времени и усилий некоторые хозяева тратят на то, чтобы спровоцировать своих слуг на что-нибудь плохое. Неужели у этих людей нет более интересных занятий?

– Именно так, мэм.

– И ты так и делала?

– Всегда, кроме одного раза. – Энни улыбнулась, вспоминая свою проделку с чувством вины и вместе с тем удовлетворения. – В конце концов я разозлилась, что это повторяется слишком часто. Словно между нами шла битва. Она изо всех сил старалась заставить меня взять деньги, чтобы иметь повод наказать меня, а я все время возвращала и возвращала их ей, но только однажды я этого не сделала.

– И ты их взяла? – Изабель удивилась, что Энни могла совершить такую глупость.

– Нет, я их не взяла. – Энни, не удержавшись, рассмеялась. – Я их приклеила к полу там, где нашла.

Изабель расхохоталась, запрокинув голову.

– О, – сказала она, переведя дыхание, – это отлично!

– И уловка сработала, – продолжала Энни. – Теперь она не могла упрекнуть меня, ведь тем самым она признала бы, что нарочно положила там эти деньги. Почти две недели они лежали на этом месте, но потом она все-таки сумела оторвать их от пола и больше уже никогда ничего не подбрасывала.

– Обещаю, что запомню это и никогда не буду пытаться подловить тебя, – сказала Изабель.

Она снова засмеялась, представив, как злая старуха в облике Летиции Хилл сидит на полу, пытаясь столовым ножом отковырнуть приклеенные к полу шиллинги и пенсы.

Они подошли к дому. Ни в одном окне не было света, светился лишь фонарь на экипаже, стоящем подле крыльца. Язычок пламени в фонаре, словно беззвучный шепот, звал Изабель на тайную лесную поляну, где накануне они условились встретиться с дочерью кухарки. Тогда свет висел в ветвях гирляндами зеленых фонарей, а ее сердце от волнения выпрыгивало из груди, как вспугнутый глухарь выскакивает из-под корней ольхи.

– Энни… – тихо позвала Изабель.

– Слушаю, мэм.

«Какую бы причину придумать?» – подумала Изабель.

– Я знаю, что уже поздно, но будь так добра, принеси мне наверх теплой воды для ванны.

– Конечно, мэм. – Энни словно забыла усталость, забыла, как много работала сегодня. – Сию минуту, мэм.

Оставив Изабель, Энни сразу направилась на кухню.

Кухарка давно уже спала, в кухне было холодно и темно. Плиту на ночь закрывали чугунной крышкой. Чтобы согреть воду, прежде всего придется раскочегарить плиту. Это значит, что она сегодня не ляжет, пока плита не прогорит, а завтра ей придется встать раньше кухарки, чтобы смыть с плиты копоть. Энни сняла шаль, закатала рукава и принялась за работу. Она зажгла керосиновую лампу, растопила плиту и, взяв два самых больших чайника, вышла к колонке за водой. Колонка была недалеко, на полпути между кухней и прачечной. После трех движений рычага вода потекла толстой, обильной струей. Энни подставила руку под воду, и ее холод впился ей в ладонь сотней иголок. Струя забарабанила по жестяному дну, забулькала в чайнике.

Когда Энни наполняла уже второй чайник, она услышала шум. Совсем близко, за углом прачечной. Шорох, сопение. «Там в темноте какое-то животное, – подумала Энни. – Очень большое». Энни отпустила рычаг колонки и прислушалась. Рычаг поднялся и застыл в нейтральном положении, струйка воды стала тоньше и оборвалась. Стараясь не издать ни звука, Энни подкралась к углу прачечной и осторожно выглянула из-за него. Что-то живое было в нескольких шагах от нее, дергалось и терлось о кирпичную стенку, издавая хлюпающие звуки. Это было не животное – это были Уилкс и Тэсс. Его спущенные галифе болтались ниже колен, а голые ягодицы ярко сверкали в лунном свете. Навалившись на Тэсс всем телом, он зажимал ее между собой и кирпичной стеной прачечной. Первой мыслью, мелькнувшей у Энни, было, что это как раз то самое, о чем говорила ей миссис Гилби, и что Тэсс надо немедленно спасать. Однако Тэсс держала свои руки на ягодицах Уилкса, сама побуждая его движения. Тэсс явно не пыталась освободиться и совсем не нуждалась ни в чьей помощи. Энни довольно долго наблюдала за ними. Как в унисон они дышат, почти хрипят. С каким ражем трутся друг о друга, словно пытаются запихнуть друг в друга свои тела. Они были так поглощены друг другом, что, скажи Энни что-нибудь вслух или издай какой-нибудь шум, они бы никак не отреагировали и не остановились.

Свое прежнее обличье – «чего изволите, мэм», «сию минуту, мэм» – они совлекли с себя, как Уилкс свои галифе. Кем они теперь были? Это знали только они сами. Энни с удивлением поняла, что завидует им. Завидует подлинности их нынешнего, истинного «я».

Энни никогда ни с кем не целовалась. Однажды мальчик из мясной лавки на Портмен-сквер пригласил ее на прогулку и, прежде чем миссис Гилби успела положить конец и этому, они успели немного погулять вместе вокруг площади. Мальчик держал ее за руку, его рука была влажная и холодная, как кусок бычьего ливера, и Энни была только рада, что он не лез целоваться. Он был слишком взволнован и потому не слишком привлекателен.

Глядя из тени, как Уилкс и Тэсс трутся друг о друга, она вдруг осознала, что никогда не думала об этой стороне жизни. Из разговоров на кухне она кое-что знала о ней, но никогда не примеряла этого к себе самой. У нее и в мыслях не было, что она сможет вот так припасть к кому-либо. Разве только к господу Иисусу, но даже думать об этом грешно, и если такие мысли появлялись, она тут же их отгоняла.

Энни начала медленно пятиться, постепенно уходя в тень, и задела ногой камень. Предательский звук оказался неожиданно громким, и зажмуренные глаза Тэсс мгновенно распахнулись. Через плечо Уилкса ее взгляд упал на Энни за секунду до того, как та скрылась в глубокой тени под деревьями.

– В чем дело? – спросила Изабель, когда запыхавшаяся Энни появилась на пороге ее спальни с двумя дымящимися ведрами в руках. – Ты выглядишь, – Изабель пристально посмотрела на Энни, – как-то странно, я бы сказала.

– Ведра тяжелые, мэм, – ответила Энни, переливая воду в жестяную ванну, которую Изабель сама вынесла из-за ширмы.

Ее ванна была больше, чем сидячая ванна на Портмен-сквер; по форме она напоминала большой башмак, закрытый конец которого был достаточно длинным для того, чтобы можно было свободно вытянуть ноги.

– Я сейчас принесу еще горячей и холодной воды, – сказала Энни, слегка раздраженная тем, что Изабель еще одета. Ведь, пока она соизволит раздеться, вода остынет. – А вы бы тем временем разделись, мэм, – добавила Энни.

– Да, конечно. – Изабель отложила книгу, в которую все время глядела. – Только принеси побольше горячей воды, я хочу, чтобы ванна была заполнена до краев.

Подниматься по лестнице с двумя полными ведрами было сущим мучением. Заполнить ванну до краев означало сходить туда и обратно по крайней мере еще три раза, еще три раза сходить за водой на колонку. Интересно, Тэсс и Уилкс по-прежнему остаются там? Что она теперь скажет Тэсс?

– Готово, мэм, – наконец сказала Энни, прикрывая открытую часть ванны полотенцем, чтобы вода остывала не так быстро.

Закончив наполнять ванну, Энни почувствовала себя совершенно изнуренной. Ее одежда вся пропиталась потом, руки болели, и пальцы не разгибались. Был уже двенадцатый час ночи, а назавтра ей предстояло встать раньше всех и чистить плиту. Слишком усталая даже для того, чтобы сердиться на Изабель, Энни теперь думала только о том, как бы поскорее уйти и лечь спать.

– Отлично, – ответила Изабель, громко захлопнув книгу. – А теперь раздевайся!

– Простите, мэм? – удивилась Энни.

– Раздевайся! Эта ванна – для тебя.

– Но, мэм, если бы мне нужно было ванну, я бы сделала это на кухне. Мы всегда моемся там.

Энни хотела сказать, что для этого совсем необязательно было заставлять ее таскать воду наверх.

– Я хочу, чтобы ты приняла ванну здесь, – сказала Изабель. – Раздевайся же!

Изабель вдруг заговорила властно и жестко. Трудно было поверить, что всего два часа назад в доме Летиции Хилл она растерялась, словно ребенок, когда пыталась объяснить появление Энни.