В старинных картах есть нечто чрезвычайно успокаивающее: отсутствие строгой перспективы, притягательное изящество пусть даже и недостоверных очертаний, конкретность отдельных изображений гор, озер, дорог, строений. Для древнего картографа в его каждодневной работе существовали четыре главных элемента: города, моря, горы и леса. Первозданная чистота акта сотворения древней карты предполагала, что ее создателю предстоит первым воспользоваться ею, чтобы однажды отыскать дорогу домой. Самому испытать свое творение, чтобы вслед за ним могли пройти и другие.

Заняться тем, что предлагал ему Дунстан, для Эльдона означало предать всех этих составителей древних карт, пойти против того, во что верили они. Все равно как если бы Лоуренс Новелл, сидя в своей жалкой лодчонке, зарисовывал бы только конфигурацию береговых скал, а не отмечал целиком все, что видел. Ограничиться указанием одних лишь только месторождений полезных ископаемых означало низвести карту до уровня путеводителя, ибо разведка недр, утратив свою первоначальную природу, к нашему времени превратилась из акта чистого познания в руководство по эксплуатации. Эльдону представлялось, что такие вещи, как карта Лоуренса Новелла, возникали в результате возвышенного и благородного, бескорыстного движения души. Если Эльдон Дашелл все-таки согласится делать эту мировую карту полезных ископаемых, разве будет она воспринята как памятник человеческому стремлению к чистому познанию?

Эльдон посмотрел на лежащую перед ним древнюю карту. «Верь мне». Вот главное, что говорили подобные карты. «Верь мне!» Ничего, что порой изголодавшиеся моряки разрубали свои металлические глобусы надвое и пользовались ими вместо горшков, варили в них солонину. Неважно, что все горы и башни, изображенные на древних картах, отбрасывают тени по направлению к северу, так как рисовальщики обычно работали, имея свет слева от себя, и выходило, что на их картах царит вечный солнечный полдень. Где бы ты ни оказался – там всегда будет полдень. Несущественно, что наиболее популярная проекция тех времен – проекция Меркатора – искажает пространственную перспективу так, что Гренландия получается в двадцать два раза больше своего истинного размера, Европа превращается в центр мира, а крохотные Африка и Южная Америка оказываются где-то сбоку. Ведь развернуть поверхность шара на плоскости не легче, чем переступить через край плоской Земли.

Расстояние. Место. Возможность найти обратный путь домой из любой точки зависит от того, где находится все остальное. Мы здесь – а вон там все остальное. Человеческое тело подобно компасу: голова – это север, ноги – юг, правая рука – восток, левая рука – запад. Верх – это север. Верх листа. Верх более важен, чем низ. Всегда глядеть вверх – туда, где за покровом звездного неба скрывается Вечность.

Вот там и есть твое место. Вот на что это похоже. Неважно, что ты не узнаешь ничего вокруг.

Верь мне.

Обходя вокруг садового сарая, Эльдон случайно наткнулся на новую горничную – она сидела на каменном порожке, прислонившись к двери спиной.

– Привет, Энни, – улыбнулся он, радуясь, что она совсем не похожа на фотографию, только что сделанную Изабель. – Чем занимаешься?

– Сегодня у меня свободный вечер, – ответила она, смутившись.

– И?..

Ей не хотелось признаваться ему, что она уже давным-давно сидит здесь, на ступеньках.

– Я не знаю, что с ним делать, – ответила она. – До этого у меня никогда не было выходных.

Острая жалость пронизала Эльдона физической болью, будь сейчас перед ним ее обидчик, он бы бросился на него с кулаками.

– Ну, – сказал он, – если бы твоя семья жила где-нибудь неподалеку, ты могла бы навестить их.

– У меня нет семьи, сэр.

– Тогда ты могла бы съездить в город.

– Мне нечего там покупать, – ответила Энни. Нечего и не на что. Ей не хотелось, чтобы мистер Дашелл об этом догадался. Миссис Гилби умерла, задолжав ей плату за три месяца, и стряпчий, занимавшийся делами наследства, не поверил ей, считая, что она просто пытается выманить у него лишние деньги.

– Я как раз собирался прогуляться, чтобы проветрить голову, – сказал Эльдон. – Если хочешь, пройдемся вместе – я покажу тебе нашу местность.

Энни не сумела найти убедительной причины для отказа. Она была уверена, что ей не подобает принимать это приглашение, но ведь здесь совсем другие правила, и, сидя на этих ступеньках, она уже устала ломать голову над тем, чем ей занять сегодняшний вечер. Пока что она не нашла ничего лучшего, кроме как в очередной раз обойти дом или сад.

– Буду рада пройтись вместе с вами, сэр, – наконец ответила она.

Некоторое время они шли молча, испытывая некоторую неловкость. Время от времени с непринужденностью знатока Эльдон указывал ей на какую-нибудь полевую птицу или ягоды в кустарнике. Яркий свет солнца окутывал пейзаж мягкой дымкой. Энни впервые увидела такие просторы: далеко в зеленых полях виднелись небольшие рощицы, стада овец, маленькие домики арендаторов. Восторг поднял ее к небу, словно крылья маленькую птичку, и понес над зелеными просторами. Солнце ласковым теплом гладило ей спину, указывало путь.

– Энни?

Задержав от испуга дыхание, она поняла, что мистер Дашелл только что обратился к ней, а она прослушала его слова, забыв обо всем на свете.

– Простите, сэр, что вы сказали? Я не расслышала.

– Только что, – повторил Эльдон, – там, у дома, ты сказала мне, что у тебя нет семьи.

– Они были ирландцы, сэр, и все погибли во время голода.

– Как же тебе удалось избежать этой участи?

Энни остановилась. Дорога убегала вперед, скрываясь за поворотом направо. Земля была плотно утрамбована колесами повозок.

– У меня было два брата, – ответила она.

В ее снах братья возникали чаще, чем родители. Отец, мать представлялись ей неопределенно, словно какие-то духи, но братьев – Коннора и Майкла – она видела ясно. Тогда она была совсем маленькой, слишком маленькой для того, чтобы самостоятельно передвигаться; плотно завернутая в одеяло, она лежала на краю дороги. В летнем небе не было видно птиц, не было слышно их пения. До нее доносился только ритмический стук железа о камень, камня о камень. Не менее регулярно повторялся другой звук. Это кашлял один из ее братьев.

– У меня было два брата, сэр, – повторила она.

Они с Эльдоном остановились. Ее слова прозвучали так же отчетливо, как звук удара кирки о каменистый грунт.

– Их звали Коннор и Майкл, они работали на дороге вместе с родителями.

Хотя она сказала правду, но в ее снах они никогда не работали, они всегда были рядом с ней. Они пахли травой. Один из них кашлял. Иногда они опускались рядом с ней на колени и пели колыбельные песни в такт звукам дорожных работ. Они пахли землей. Иногда они дотрагивались теплыми ладонями до ее спеленутого маленького тела. Они возвышались над ней, словно горы, и она чувствовала себя в безопасности под их защитой.

– На какой дороге? – спросил Эльдон.

Энни знала о себе, о своем происхождении очень мало, только то, что когда-то рассказывала ей миссис Куллен. Родилась она в 1845 году в графстве Клэр. Летом следующего года на картофель напала парша,[1] по всей Ирландии он почернел и сгнил прямо на полях, причем зловоние стояло еще много месяцев и разносилось ветром по округе. Осенью этого же года британское правительство приступило к осуществлению планов помощи голодающим, которых решено было занять на общественных работах. Так ее родители и братья отправились строить дорогу, и в январе отец там умер. Братья подхватили лихорадку, и ее мать просила Кулленов забрать с собой в Англию всех ее детей, но те не смогли взять мальчиков, так как они были больны и передвигались с трудом. Ее мать отдала Кулленам все ценное, что имела, в уплату за ее содержание – серебряный, доставшийся от бабушки медальон, обручальное кольцо. «Я вынуждена была их продать, – не раз говорила миссис Куллен Энни, – чтобы все мы смогли выжить». Энни была далека от того, чтобы осуждать ее за это. Но всякий раз, когда разговор заходил о кольце и медальоне, она чувствовала в словах миссис Куллен какую-то материальную тяжесть, некий вес, будто эти слова можно было подержать в руках вместо предметов.

– Общественные работы, – объяснила Энни. – Схемы помощи голодающим. Сначала чинили старые дороги и строили новые, которые действительно были нужны. Но людей было слишком много, и для них придумали работу, в которой не было никакой нужды. Моим родителям пришлось строить дорогу, которая не вела никуда, ничего не соединяла. Она даже близко не подходила ни к одной деревне.

Энни взглянула на дорогу, на которой они стояли: плавно поворачивая направо, эта дорога так бодро убегала вперед, словно ей передалась энергия путников, двигающихся по ней в неутомимом стремлении к своей цели.

– Мой отец умер на дорожных работах. Меня отправили в Англию с семьей, которая решила искать спасения там. Мои братья заболели лихорадкой и, я думаю, умерли вскоре после моего отъезда. Из Англии эта семья послала моей матушке известие о своем благополучном прибытии, но ее уже не было.

– Не было?

– Она уже умерла, сэр. Господь прибрал и ее.

Для Энни ее мать была не более чем героиней рассказа. Далеким, неуловимым чувством, которое улетучивалось, как только она просыпалась. От того времени в ее памяти не осталось вообще ничего реального – только рассказы и сон, в котором ее братья призраками склонились над ней.

– Мне часто снится эта дорога, – сказала она. – Пыльная, разбитая колесами и лопатами. Я никогда не вижу во сне родителей, не знаю, как они должны выглядеть. Но я вижу ту дорогу – она совсем не похожа на эту. Она вообще не похожа ни на что в этом мире.

Они пошли дальше. Чувствуя, что все, какие были, слова вылетели из ее уст с легкостью мотыльков и, подхваченные ветром, унеслись прочь, Энни не могла больше говорить. Никогда и никому прежде она не рассказывала о своих снах. Все, что она сейчас рассказала, никогда к ней больше не вернется. Не будет принадлежать ей одной.

Эльдон тоже не мог говорить. Рассказ Энни лег на него невыносимым бременем. Он понимал, что самые искренние слова сочувствия будут в этом случае недостаточны и неуместны. Все, что он мог сейчас сделать, – это просто молча идти с ней рядом. Отныне эта дорога навсегда сольется для него с той, другой, исчезающей в прошлом дорогой из ее снов.

– Если бы мы были не те, кто мы есть, я бы пригласил тебя на ужин, – сказал Эльдон.

Они приближались к дорожному трактиру. За ним виднелась небольшая деревня. Доносились голоса людей и ржание лошадей.

Энни решила было, что разницу между ними он видит в ее ирландском и собственном английском происхождении. Она оглядела сидящих вокруг людей. Их было около дюжины за столами на открытой веранде трактира. Возчики. Батраки. Никого, похожего на джентльмена, как мистер Дашелл. Ни одной девушки, похожей на горничную, как она сама. Действительно, такие разные люди и не появляются вместе.

Энни давно уже не приходилось бывать в трактире. Когда-то с одной из «Джейн» с Портмен-сквер от случая к случаю наведывалась в подобные заведения неподалеку. С одной из хороших «Джейн». Всех многочисленных кухарок, прошедших через кухню миссис Гилби, Энни делила на хороших и плохих «Джейн». Плохие задерживались там дольше. Та хорошая «Джейн» несколько раз водила Энни в трактир. Настоящее имя ее было Мэри-Энн. Однажды, выпив лишнего, она взобралась на стул у трактирной стойки и спела веселую песню про свои исподники. Все смеялись и хлопали в ладоши, и каждой из них поднесли стаканчик за счет заведения.

Мэри-Энн задержалась у миссис Гилби ненадолго, и Энни скучала по ней больше, чем ожидала. Особенно ее очаровывала непредсказуемость Мэри-Энн: как это вдруг ей пришло в голову взобраться на стул среди шумной толпы подвыпивших посетителей трактира и исполнить непристойную песню? Мэри-Энн сумела настолько потрясти Энни, что та на какое-то время забылась, перестав следить за своими поступками строгим взором миссис Гилби и господа бога.

– Если бы мы были не мы, сэр, – спросила Энни, – то кто тогда?

Иногда ей приходила в голову мысль, что во многом ее судьба есть следствие чистой случайности. Если бы миссис Гилби не взяла ее ребенком из работного дома, если бы она не стала горничной, что могло ее ожидать? Фабрика? Угольные склады? Или, может быть, место прислуги в трактире? В таком случае разве рассмешила бы ее непристойная песенка пьяной женщины, разве сочла бы она ее достойной бесплатной выпивки?

Эльдон взглянул на посетителей придорожной харчевни. Трудовой люд. В этот миг ему хотелось стать одним из них. Он не желал, чтобы Энни вдруг оказалась одного с ним круга, он желал сам быть ее ровней.

– Ну, – сказал он, – мне пора. Пошли назад, возвращаться к работе.

Тем же путем они направились обратно. Оба молчали, и вокруг них шелестело и жужжало лето.