Что было дальше, Саша помнит смутно. Они медленно ехали в ночи, не включая фар, на хвосте у каждой попавшейся освещенной машины. Но батарея все равно разряжалась слишком часто. На каких-то полустанках ее заряжали, потом опять меняли на другую – и так всю ночь. Саша периодически погружалась в нервную дрему, ей мерещились огромные колорадские жуки величиной с колорадские же горы. Анчарова вскрикивала, открывала глаза, и через распахнутое окно на нее сыпались звезды. Перед рассветом небо стало светлеть, и Леопольд не без злорадства произнес:

– Все могут расслабиться. Мы пересекли границу Юты. Еще совсем немного – и столица мормонов Солт-Лейк-Сити будет у нас в кармане. Если, конечно, окончательно не разрядится батарея.

Батарея проявила милосердие и, работая на последнем издыхании, помогла доставить путников к месту назначения. Над Солт-Лейк-Сити вставало мормонское солнце.

* * *

Саша проснулась около полудня в подвале большого дома. Она уже проверила, что в подвалах в жару наиболее прохладно и просила размещать ее именно там. Сердце выскакивало из груди и как-то по-особенному противно ныло. В зеркале отражалось тускло-зеленое лицо. «Хорошо, что концерт завтра, а не сегодня», – вспомнила трубадурка и с облегчением вздохнула. У нее была возможность провести целый день с другом-кондиционером в обнимку и подумать о том, что происходит. Эти гастроли изменили Сашины представления об эмигрантской Америке. Она один раз уже побывала в Штатах на закате перестройки, и в то ренессансное время ее концерты воспринимались совсем по-другому. Люди скучали по брошенной на реформаторский произвол ненавистной отчизне, и их ностальгическим настроениям были очень созвучны песни Александрины. Анчарова зачитывалась тогда американскими ночами прозой Набокова, новыми стихами Бродского, воспоминаниями Ивинской о Пастернаке и прочей, крамольной еще вчера, литературой. Все это в ССРе пока что не было издано и поглощалось трубадуркой взахлеб. Нынешняя же эмиграция, хлынувшая в Америку из постсоветских стран в 90-е и нулевые годы, стала гораздо более прагматичной и от слова «ностальгия» воротила нос. На худосочных книжных полках большинства новоприбывших по-хозяйски развалились собрания сочинений Донцовомарининых, вытеснившие с круизного лайнера современности элитарно-запретные плоды издательства «Ардис». Необратимо изменилось и чувство юмора новых «американских». Вернее, не изменилось, а скукожилось. Они больше ничем не напоминали персонажей Довлатова. Трубадурка позволяла себе пошутить, выходя на сцену:

– У нас с вами похожие судьбы. Вы уехали в спальные страны. А я, никуда не уезжая, оказалась тоже в эмиграциии, но у себя дома, со своей лишней любовью к русской речи и русскому искусству.

Слова о похожести пропускались мимо ушей. Зато выражение «спальные страны» воспринималось как личное оскорбление. Жить в спальных районах у них не считалось зазорным, а придуманные Александриной «спальные страны» ассоциировались с чем-то унизительным. Саше это напоминало анекдотическую ситуацию. Скажем, выходит артист на сцену и в весьма пристойном контексте говорит слово «задница». Специфические экземпляры из публики тут же поджимают губы, считая, что им указывают на то самое место, которое у них заменяет голову. У Анчаровой возникало и крепло подозрение, что подобное восприятие напрямую связано с атрофированием чувства собственного достоинства. Многие из нынешних эмигрантов и в американцы не вышли, и условно русскими себя принципиально не считают. Из них получились такие себе гибриды-консервы с просроченным сроком годности. Разумеется, это анчаровское ощущение распространялось только на тех, кто воспринимает свое существование как непрерывное потребление. Сначала употребил свою страну, теперь пытается употребить чужую. И на досуге по привычке западает или на попсу, или на каэспэшную песню – разница-то между этими товарами нынче несущественная. Главное, чтобы понаехавшие артисты выполняли развлекательную функцию в привычном для потребителя жанре. Никаких острых углов, никакой многомерности! Анчарову просто достали кассеты в машинах с похожими, как однояйцевые родственники, музыкальными поделками. Такая выливалась в пространство бесполая милота, что просто зубы сводило от скуки.

Но на каждое Сашино выступление обязательно приходили зрители и с другими запросами. Где-то их было больше, где-то – меньше, но они были!

– Вы знаете, Александрина, мы вообще с опаской шли на ваш концерт. И такая приятная неожиданность! Вы ведь не только трубадурка, вы – актриса. Нам кажется, что вы поете о нас. Мы чувствуем и мыслим так, как вы. Нам бывает так же больно и радостно, мы так же любим и так же ненавидим бесчувствие. Только сказать об этом не можем так, как вы.

Для Саши это были самые дорогие слова. Она стала исполнять на концертах песню об Америке, чтобы порадовать своих слушателей. Таких же, как она…

Сбежать бы в самом деле в Сан-Франциско,

В своем апартаменте жрать банан,

Коньяк французский попивая с виски,

Бросать окурки прямо в океан,

Купить себе приличную тойоту,

Включать мотор и кондиционер

И рано утром мчаться на работу,

А по субботам ездить на пленэр

Иль, скажем, в дивный город на Гудзоне.

Там Чайна-таун, Сохо и Гарлем,

И в каждом вот таком микрорайоне

Гуляет белозубый дядя Сэм.

Там опера с балетом в Линкольн-центре,

Там гитаристы в здании ООН

Во время ланча, словно в Ленконцерте,

Поют без фонограммы в микрофон.

Там негритянки ходят, как блондинки,

Там Гринвич-Виллидж – райский уголок

Где джазовые крутятся пластинки

И уж давно не популярен рок.

Там Статуя Свободы, как Венера,

По вечерам над островом парит,

Там плавны и изысканны манеры

И в словаре нет слова «дефицит»!

Америка! Неоновая сказка!

Край эмигрантов, новый Вавилон!

Друзей моих расчетливою лаской

Ты обогрела, словно поролон.

Они довольны, им всего хватает,

Живут себе, не помня о былом,

Пьют меньше, меньше спорят и читают

И уж совсем не лезут напролом!

Зовут меня: приедешь – не заплачешь,

Цивилизованная жизнь, заметь,

Америка и целый мир впридачу!

А я в ответ: о чем я буду петь?

Без наших ледяных водоворотов?

Без нашей неразбавленной тоски?

И, как баран на новые ворота,

Смотрю на них совсем о-те-чес-ки.

Ну, вот и все. Эх, размечталась сдуру!

Мне места нет в неоновом раю.

Куда я денусь от своей бандуры,

Звучащей лишь у бездны на краю?

Позвонил Мышкин, долго каялся и, наконец, разродился новым планом действий:

– Саша, я больше не могу оставлять тебя одну. Поэтому я выезжаю в Солт-Лейк-Сити. Из Сан-Диего мне добираться часов 17, буду к утру после твоего концерта. Проблема в том, что сестры Катя и Маша, в подвале которых ты поселилась, запретили мне приближаться к Солт-Лейку на триста миль после очень неприятной истории. Я в ней, честное слово, не виноват! Так что я тайно остановлюсь в одном доме, куда тебя доставит Гоша. А ты скажи Кате, что он подвезет тебя на автостанцию.

– Я помню, Лева, что ты – персонаж Достоевского. Но при чем здесь Фенимор Купер? Если тебе хочется играть в индейцев, пожалуйста, только без меня! Как это можно запретить человеку на триста миль приближаться к городу? Мне после всех бед, которые ты произвел (на мою голову!), еще не хватало разбираться с Катей и вешать ей лапшу на уши.

– Ладно, я попрошу Гошу с ней разобраться. А тебе позвоню, как только доеду до Солт-Лейка.

Незадолго до концерта Саша выползла из подвала. Сестры-хозяйки оглядели ее с ног до головы.

– Да тебя просто не узнать! – сказали они, выпуская дым из четырех ноздрей.

– Я же концертообязанная. Пришлось одеться по форме.

– А цвет лица откуда взялся? Был зеленый, а теперь – как у персика.

Саша не стала расписывать, каких усилий стоило ей очередное перевоплощение, и направилась на сценплощадку. Среди публики Александрина разглядела Гошу. Он тоже весьма преобразился после памятного путешествия на троих. Трубадурка помахала ему со сцены грифом гитары и нырнула в концерт, как в родниковую воду.

Когда Александрина вынырнула, публика еще продолжала хлопать. Потом приглашенные разбрелись на легкий выпивон. Гоша вполне по-светски обратился к Кате:

– Завтра с утра я заеду за Сашей и отвезу ее на автостанцию. Мне это по пути на работу.

– Я сама ее отвезу! Так мне будет спокойней.

На этом дискуссия закончилась, не успев начаться. Анчаровой ситуация не нравилась все больше и больше.

– Ну что, Гоша, будем делать?

– А ничего. Все само как-нибудь уладится. Не надо Катю заранее нервировать. Скажи ей, что я завтра за тобой заеду, чтобы передать от Леопольда диск с фотографиями.

Поздно ночью Саша сидела, по макушку окутанная дымом, на кухне у сестер. Они вели концептуальный разговор о современном трубадурстве. В задымленном воздухе витали призраки грядущего скандала. Анчарова поспешила в свой подвал.

– Кать, Гоша завтра все-таки приедет. Ему нужно передать мне диск с фотографиями от Леопольда.

– Ладно, пусть приезжает. На передачу диска у вас – 30 секунд, потом ты сразу садишься в мою машину и мы едем на автостанцию.

Саша безмолвно отправилась спать. Утром в душевую ей пришлось идти вместе с мобильником, чтобы не пропустить звонок Мышкина. Стоя под контрастными струями, Анчарова услышала позывные: «Как упоительны в России вечера-а-а». Именно с таким мотивчиком ей был вручен телефон на время американских гастролей.

– Саша, – сиплым шепотом прошипела трубка. – Я уже в Солт-Лейк-Сити. А ты где?

– А я в душе! Ты, как всегда, вовремя, Мышкин. Чего ты сипишь?

– Чтобы Катька не услышала.

– Ясно. Игра в индейцев продолжается. Жди меня в вигваме.

Саша, с умытым лицом и собранным чемоданом, готовилась к последней схватке. В подвал спустилась Катя.

– Гоша уже здесь.

– Так пусть он заберет отсюда мой чемодан.

Ничего не ответила Катя. Только схватила тяжелую ношу и потащила по лестнице наверх. Анчарова жалостливо смотрела на эту картину, но ничем не могла помочь. Саша решила выждать несколько минут и выйти из подвала, когда Катя и Гоша уже придут к консенсусу.

Наверху было тихо. Катя поджидала гастролерку с каменным лицом.

– Ты едешь с ним.

– Катя, что случилось?!

– Мы подрались, и он победил.

Саша выбежала на улицу в тот момент, когда Гоша затаскивал ее чемодан в багажник своей машины.

– Вы что, действительно дрались?

– Она не выпускала из рук чемодан, и мне пришлось применить силу. Тогда она очень далеко меня послала. Теперь я – персона нон грата, как Мышкин. А что было делать?

– Весело вы тут, ребята, живете. Как в Диснейленде.

* * *

Анчарова попивала кофе с хозяином дома, ожидая появления проснувшегося Мышкина. Им предстояла дальняя дорога и будить драйвера раньше времени было небезопасно. Наконец, на террасу вышел некто в веселых шортах, очках и кепке, и трубадурка узнала в этом персонаже своего траблмейкера.

– О, индеец племени юта, фиг вам! С добрым утром то бишь! Докладываю: доставлена с боями на место встречи. Они подрались, и Гоша победил.

– Сашка, я так рад тебя видеть! У меня сегодня день рождения.

– Поздравляю. В качестве подарка сгожусь?

– Еще как! Я так долго до тебя добирался!

И Лева, держась за поясницу, с большим трудом опустился на стул.

– Что с тобой? Бандитская пуля или отравленная стрела племени сиу?

– По дороге из Сан-Диего в Солт-Лейк-Сити я в Лос-Анджелесе перетаскивал аппаратуру для твоего концерта и надорвал спину. Но ты не волнуйся: кондиционер в машине работает, как зверь. Мы сейчас поедем в такие места, в которые даже нога коренного американца ступает крайне редко. Тебя ждут каньоны Южной Юты и Аризоны!

– Принимаю это в качестве компенсации за дорогу из Денвера в Солт-Лейк-Сити и индейские страсти-мордасти. Кстати, о ночевке ты подумал? Или мы сегодня над рекой Колорадо в шатрах изодранных ночуем?

– Какие изодранные шатры в день рождения? На границе с Аризоной в городе Канабе, у подножия красных скал заказана гостиница. Я к твоему концертному плащу не только гитару, но и скалы подобрал.

– Да, Мышкин, ты почти художник. Жаль, что купание красного коня придумал не ты. Но зато в Красной Канаве я еще никогда не ночевала. Поехали, сподвижник краснокожих!

По дороге из Юты в Аризону им попадались многочисленные поселения мормонов – продолжателей дела Джозефа Смита, основавшего в 1830 году Церковь Иисуса Христа Святых Последнего Дня. Адепты Смита незыблемо верят в его учение, изложенное в «Книге Мормона». Эта священная книга, по мнению сектантов, представляет собой завет родоначальника американских индейцев пророка Мормона, чей перевод был продиктован Смиту налетевшим на него ангелом. Одним из отличий мормонской веры от других христианских учений является более чем терпимое отношение к повальной полигамии. У самого Смита было более 50 жен. По нынешним штатовским законам полигамия запрещена, но мормоны живут у Великого Соленого озера с многочисленными незарегистрированными супругами. У каждой жены – свой домик. По количеству кучкующихся строений можно судить, сколько жен у данного мормона. В штате Юта действуют достаточно своеобразные законы, руку к которым несомненно приложили истинно верующие многоженцы: