Француз выдал Саше успокаивающий билет и талон на бесплатный круассан. Перед отлетом Анчарова услышала, как у соседней стойки пассажиров настойчиво приглашают в Санкт-Петербург. Шальная мысль пришла ей в голову, но не успела материализоваться: объявили посадку на киевский рейс.

Между тем, трубадурка, ожидая звонка от своего траблмейкера, обнаружила, что в американском телефоне нет французского роуминга. Тогда она набрала на отечественном мобильнике тот калифорнийский номер, с которого Мышкин звонил ей накануне в Нью-Йорк. Ответил женский голос.

– Простите, а Леву можно?

– Вы Саша? Как хорошо, что вы позвонили! Лева был у меня в гостях, но он уже уехал из Лос-Анджелеса в Сан-Диего. Саша, он так вас любит! Я ему передам, что вы нашлись. И вообще, спасибо от всех нас за то, что вы из Мышкина сделали человека!

Ошарашенная Анчарова что-то промямлила в ответ, положила трубку и в задумчивости ступила на борт самолета. В Киеве гастролерку поджидал следующий сюрприз. Пропал ее раненный в боях красный чемодан. Саша вспомнила, как он надоел ей в Америке в последние дни и как она от души посылала его ко всем чертям. Туда он, видимо, и отправился. Посланный чемодан нашелся через восемь дней. Когда Анчарова увидела его красные бока, ей стало невыносимо жаль страдальца: вторая ручка была выдернута с мясом, а выглядел безрукий бедняга так, словно его где-то долго насиловали и били ногами.

– Откуда он прибыл в таком виде? – спросила Саша у курьера.

– Ваш чемодан по ошибке улетел из Парижа в Санкт-Петербург. Там его и обнаружили.

Анчарова загадочно ухмыльнулась…

А через пару дней она получила тот самый «привет» от Удихина. Он поливал трубадурку отборными помоями прямо из интернета. К Удихину резво подключились местного разлива музыковеды с Брайтон-Бич. Они с базарным азартом гнобили гастролерку за неуважение каэспэшных авторитетов, спальные страны, сорванные связки, красный плащ и кощунственные слова о буйстве посткультуры в современном мире, где половозрелое народонаселение все интенсивнее впадает в детство с томами «Гаррипоппинсов» под мышкой. Анчаровой эти интернетовские доносы о том, что она говорила (и не говорила) на сцене и за кулисами, напомнили ее трагифарсовое исключение из рядов ВЛКСМ «за осквернение памяти комсомольской организации и исполнение песен, порочащих советский образ жизни и общественный строй». Кажется, она опять что-то омертвевшее осквернила.

Саша не стала знакомиться подробно с излияниями тех, кто всю жизнь самовыражается на заборах. Ее, правда, несколько удивило, что подзаборникам мало кто ответил по существу. Молчал господин из Сан-Франциско, молчали и другие ее американские приятели. Только траблмейкер Лева Мышкин пылко защищал свою трубадурку и еще пару калифорнийцев не поскупились на добрые слова в ее адрес. Да и на Атлантическом побережье нашелся порядочный человек: самых оголтелых подзаборников ярко и яростно нокаутировал Борис Косолапов, у которого Саша останавливалась в свои первые ньюйоркские дни. Он, кстати, написал о трубадурке блестящую статью, опубликованную во многих газетах и журналах накануне ее гастролей. Благодаря этим публикациям на концерты Александрины приходили люди, с которыми у нее устанавливалось полное взаимопонимание. Борис цитировал в статье песню Анчаровой «Каэтана». В награду именно за эту вещицу Александрину дожидалась на краю света в Себастополе испанская гитара. А красный окситанский плащ, подаренный Саше в лихую годину парижским другом Трубецким, обеспечивал трубадурке такую надежную защиту, что базарные разборки в интернете не слишком ее волновали. Она знала, что за ближайшим крутым поворотом ее уже караулит очередная новая жизнь…

Каэтана

Старый дон Франсиско Гойя

Водит кистью неустанно:

Что же, черт возьми, такое

Эта ведьма Каэтана?

Герцогиня или маха?

Праведница или шлюха?

Та, что поведет на плаху,

Прошептав «люблю» на ухо?

Гениальный дон художник,

Заклинатель форм и линий,

Никогда постичь не сможет

Душу этой герцогини!

Как она его любила!

Как она его пытала!

Как она его слепила

Сплавом воска и металла!

И мадридскими ночами,

Черными, как чертовщина,

Белоснежными плечами

Как она его лечила!

А потом швыряла в бездну

Ненависти и проклятий,

Чтобы он, как бред болезни,

Помнил жар ее объятий!

О, Мадонна, как же прочна

Связь подобного с подобной,

Как чисты и как порочны

Эти взгляды исподлобья!

Гениальный дон художник,

Все познавший в мире этом,

Никогда уже не сможет

Совладать с ее портретом.

Конец 3-й части

Из новых стихотворений Саши Анчаровой

1. Рождество

Наступит вновь рождественская ночь…

Я вспомню строчки доктора Живаго…

Метель, свеча, герой уходит прочь…

Но замело дорогу за оврагом…

Всё меньше яблок, золотых шаров,

Цветная мишура давно поблекла,

Похож на крепость необжитый кров,

И ветер, зимний ветер рвется в окна…

Нет, я не стану в эту ночь гадать.

Я знаю всё. Я ворожбе не верю.

Кому-то навещуют благодать,

Кому-то – только новые потери.

Как мне в Сочельник грустно! Где-то фронт…

Все так и не приблизились к согласью…

Любимые ушли за горизонт…

Но вновь Младенец улыбнется в яслях…

Ах, в эту ночь, рождественскую ночь,

Мир заискрится в снежном отраженьи!

Метель, свеча, и Он уходит прочь…

И страшно далеко до Воскрешенья…

2. Нам выпало в ночное время жить…

Сто лет не сплю. И мертвый телефон —

Эпохи войн невыносимый фон.

Гудки, гудки, гудки – и нет ответа.

Как поминальный зуммер: где ты, где ты?

Всех унесло взрывной волной времен.

Я помню только несколько имён.

Но чем их меньше, тем они дороже.

Их голоса волнующи, до дрожи…

Я так боюсь остаться без любимых,

Людей, зверей, пока ещё хранимых

Той силой, что превыше тьмы и света!

Но телефон молчит – и нет ответа…

Нам выпало в ночное время жить,

Глаз не смыкать, на гуще ворожить

 И ждать обетованного рассвета,

Читать стихи и доверять поэтам.

Эх, тяжек путь, в котомке – ни гроша

И так отчаянно болит душа!

Но перед утром чудеса бывают —

И голос в мертвой трубке оживает.

3. Эльдару Рязанову

Эльдар Александрович Андерсен

Уходит, летит, улетает…

Эльдар Александрович Андерсен

О том, что он умер, не знает.

И ангелы крыльями белыми

Ему аплодируют плача,

И яблоки падают спелые

В Эдеме, у Бога на даче.

Эльдар Александрович, сказочник,

Волшебник, весёлый и странный,

Опять улыбается, кажется,

С небес его обетованных.

И Ханс Христиан его слушает…

И круг собирается дивный…

И музыку к этому случаю

Играет им Таривердиев.

Рязанов Эльдар Александрович,

За смутное время простите!

Мы любим Вас, Гений Закадрович!

Летите, летите, летите…

4. Вторая речка

Памяти О. Э. Мандельштама.

По улицам шатался, как Гомер,

И изучал науку расставанья,

Шум времени, бессонницу, скитанья,

С безмерностью поэта в мире мер.

Владивостокский пересыльный пункт.

В бараке лагеря «Вторая речка»

Под разговор о Данте бесконечный

Уходит жизнь… Нет больше сил на бунт…

А далеко на западе жена

Идёт под снегом в траурном костюме

И говорит: «Сегодня Ося умер.

Отмучился. Так радуйся, страна!»

Ох, сколько зим прошло! Могилы нет.

Есть улица, не в Питере – в Варшаве.

Но юбилеи празднуют в державе,

Поэта убивавшей много лет.

Он умирал, шутник, гордец и враль,

Так далеко от нищенки-подруги!

Под Новый год, под завыванье вьюги…

Вторая речка… Вечная печаль…

5. Арлезианка

Я сегодня спрошу у Винсента:

Как ты жил в этом бешенстве красок?

Мы с ним выпьем, конечно, абсента,

Полетаем от Арля до Грасса…

Золотая терраса Прованса,

Сумасшедшая близость Ван Гога…

Август звёзды роняет, как вазы,

И осколками блещет дорога.

Это буйство и цвета, и света,

Одиночества и ожиданья,

В жарких корчах кончается лето,

Тянет холодом из мирозданья.

Эх, родиться бы арлезианкой!

Выпивать на террасе с Ван Гогом,

Приносить ему холст спозаранку

И не клянчить удачи у Бога…

6. Моди и Жанна

Когда умер Амедео Модильяни, его жена Жанна выбросилась из окна.

Не подходи, не подходи к окну!

Живи ещё! Мы встретимся позднее!

О Жанна, о жена, не множь вину!

Как мне на Страшный Суд явиться с нею?

О Жанна, на земле стихи писать

Я не умел, я чёркал на салфетках

Изгибы шей, змеиную их стать,

В тех тонких девочках-кордебалетках…

И лишь одна Верлена наизусть

Читала ночью – северянка Анна,

И навсегда исчезла – ну и пусть,

Освободив тебе дорогу, Жанна!

Не умирай! За каждый мой портрет

Тебя осыпят серебром и златом.

Не знаешь ты ещё, что смерти нет!

Есть Божий дар и вечная расплата.

О Жанна! Ты летишь в последний бой!

Я принимаю страшную награду.

Теперь мы скоро встретимся с тобой.

Я снова твой. Люблю тебя. Ты рада?

7. Венецианское

В Серебряном веке, коротком и ярком,

Поэты любили в Венецию ездить

И с чашечкой кофе сидеть на Сан Марко

И в небе полуночном трогать созвездья.

Венеция рядом с времён Сансовино:

Крылатые львы и певцы-гондольеры.

Поэты пируют, поэты пьют вина,

Поэтов ещё не ведут на галеры.

И Блоку покуда не снятся двенадцать,

И пуля не скоро убьёт Гумилёва.

Поэты ещё не отвыкли смеяться

И верят в могущество вещего слова.

Не пахнет войной голубая лагуна,

Собор византийский с квадригой прекрасен,

Ещё не задернули занавес гунны

И хмель венецийский ещё не опасен.

И можно до слёз любоваться Джорджоне

И долго бродить по Палаццо Дукале,

Стихи посвящать беглым ветреным жёнам,

Катать их в гондолах, купать в Гранд-Канале…

Поэты в Венеции пьют на пьяцетте,

Война мировая вдали, как цунами.

Запомните лица их в огненном цвете!

Всё кончится с ними. Всё кончено с нами.

8. Конквистадор

Памяти Николая Гумилева.

Он на Ржевском полигоне

В мирный тот денек

Закурил, прикрыв ладонью

Слабый огонёк.

И с последнею затяжкой

В небеса взглянул,

Улыбнулся и бесстрашно

Под прицел шагнул.

Он, железный конквистадор,

Воин и поэт,

Жил давно со смертью рядом,

Словно смерти нет.

Было у него три Анны:

Две жены и мать.

И исполнилось недавно

Только тридцать пять.

Расстреляли Гумилева…

Пустыри кругом.

Много лет искали вдовы

Этот полигон.

И брели по миру Анны,

И звучал для них

Над землёю окаянной

Гумилевский стих…

9. Китежанка

Я могла бы далеко-далёко

оказаться от родных широт,

где-то там, где Бунин и Набоков…

Знать бы, что за времечко грядёт!

Так я и не стала парижанкой

и сегодня вижу наяву:

я – пожизненная китежанка,

в граде Китеже, как встарь, живу.

Никуда не скрыться, не забыться,

с ним возможно только затонуть,

ледяной водою захлебнуться,

к царствию подводному примкнуть.

Здесь течёт Венеция по венам,

воды Борисфена, древний Тибр.

Острова далекие над Сеной

душу будоражат, как Магриб.

Ладанка на шее китежанки

предопределила всю судьбу:

время и страну для каторжанки,

осужденной на тоску-журбу.

Град мой, Китеж! Я тебя не в силах

бросить, как болезного отца.

Не тревожься, не печалься, милый!

Мы пребудем вместе до конца…

10. Неотправленное письмо

Знаешь, в эпоху больших перемен,

горьких, немыслимых, немилосердных,

можно совсем не бояться измен,

слепо держаться за нежных и верных…

Знаешь, так важно кого-то любить!

Бога и кошку, дитя и мужчину…

Всё принимать и сомненья забыть,

сок бытия выжимать из кручины.

Знаешь, не в самой счастливой стране

хочется чувствовать силу былую,