— У вас красивое тело. Куда красивее вашего лица. Хотите стать моей любовницей?

Будь она опытнее, мудрее, он бы не сбил ее так легко с толку. Тогда же, как послушная марионетка она дала ему пощечину. Если бы только она поняла, что он просто испуган своими чувствами к ней, все могло обернуться по-другому. Не было бы этой поспешной унизительной женитьбы, того мрачного месяца в Мейдстон-хаусе, их обоюдной ненависти…

О Боже, как давно все это было! И как глупо! А сейчас два года спустя она сидит на той же самой кушетке, и думает, о том, как сказать матери о смерти ее сына…

Поначалу она малодушно собиралась препоручить это посыльному, затем попыталась написать письмо, но все выходило не то. Куча скомканной бумаги, на которой слова сострадания казались насмешливыми, а посыльный, человеком, не умеющем правильно подобрать выражения…

С констеблем Пылмом она договорилась держать смерть Джослина в тайне, так что в газетах об этом было ни слова. Но долго так продолжаться не могло, тем более что наследнику и приемнику титула уже давно пора приступать к своим правам и обязательствам. Она понятия не имела, что это за человек, но пребывание в уже «чужом» доме, казалось ей почти что преступлением.

Ничего, как только приедет Виктория, которую она ожидала со дня на день из Бата, она тут же отправится к своим родителям в Хэмпшир. Старый, старомодный, скучный Хэмпшир. Там ей будет хорошо. Никаких воспоминаний.

Гейл уже провела несколько подготовительных разговоров с Разбойником. И хотя тот не подозревал об истинной цели ее вопросов, не отрицал, что его абсолютно ничего не держит в Лондоне, и очень даже любит сельские просторы.

Гейл подтянула затекшие колени к подбородку и зарылась в плед носом. Нет, одной ей с ними не справится. Ее родители просто сойдут с ума от такого «прибавления», соседи начнут разводить догадки и сплетни. Мальчишки совершенно не управляемы. Ей стоит нанять какого-нибудь строгого гувернера… или двух. Иначе, если у старой миссис Чедвик в который раз пропадут ее очки, которые она всегда оставляет где-нибудь по рассеянности, в этом окажется виноват Разбойник, Ник, Флинт или Голд, а то и все вместе разом.

Где-то в отдалении послышался слоновий топот, и ее мысли, которые должны были вот-вот прервать очередной проказой, лихорадочно заметались.

Но как ей сказать обо всем Виктории? КАК? Как посмотреть той в глаза и выдержать ужас матери, потерявшей сына?

— Ге-е-е-ейл!

О Боже, она бы каждый час возносила ему благодарственные молебны, если бы у нее было для свекрови утешение — ребенок Джослина, его плоть и кровь. Она так надеялась, так молилась — о сыне, о дочке, у которых были бы глаза отца, улыбка отца, смех отца…

— Ге-е-ейл! Ге-е-ейл!

Но Бог не хотел ее благодарностей, сегодня, как по часам, у нее началось ежемесячное кровотечение. Излишнее подтверждение того, что Бог отвернулся от нее.

— Ге-е-е-йл! — в библиотеку ураганом ворвались Ник и Голд.

Гейл вздрогнула от их визга, и томик «Паломничества Чайльд-Гарольда» угрюмого Байрона, который она взяла для виду, грохнулся на пол.

Сделав несколько кругов вокруг ее кушетки, и умудрившись не свалить чайный столик, Николас, остановившись на безопасном расстоянии от Голда — то есть за спиной у Гейл, прокричал ей чуть ли не в самое ухо:

— К дому подъехал какой-то экипаж!

— К тебе кто-то пожаловал! — дернувшись в левую сторону поддакнул Голд, явно намериваясь схватить Ника, но тот ловко увернулся.

— Женщина? — поинтересовалась Гейл, с тяжелым вздохом стягивая с себя плед и понимая, что настал ее час расплаты — это наверняка была Виктория.

— Не знаем! — ответил Голд, и, схватив ее за локти, ловко толкнул в сторону Ника, который, приняв весь ее груз на себя, чуть ли не упал на спину.

— Прекратите, черт побери! — закричала Гейл, в тайне ужасаясь собственной грубости и некомпетентности — какой пример она подает мальчишкам, сквернословя? — Немедленно, остановитесь!

— Как только открылась дверь, мы сами за тобой побежали… — начал оправдываться Ник, едва сдерживая на своей физиономии улыбку.

— Я очень надеюсь, — строгим тоном обратилась к ним Гейл, — что до моего возвращения, вы сохраните библиотеку в прежнем виде! И вот еще что, ведите себя тихо, если я услышу малейший шум, я лично пинками выкину вас из этого дома… Мне предстоит очень тяжелый разговор…

— Ага! — перебил ее предупреждения Голд и бесцеремонно подтолкнул к двери.

— Не беспокойся! Все будет в порядке…— Вторил ему Ник, но глаза у этого дьяволенка оставались хитрыми-хитрыми.

Гейл возвела глаза к потолку. К концу недели эти демоны разрушат весь дом до основания, и что она тогда скажет его новому владельцу?! Извините?..

Она нервически затянула потуже поясок на пеньюаре и подумала о том, что ей, пожалуй, все же стоило пойти переодеться. Вдруг это не Виктория? А неизвестный ей наследник или еще хуже, какая-нибудь знакомая Джослина, решившая навестить его?

От нерешительности ее избавила тишина, столь несвойственная дому за последнее время. Это как-то настораживало… Слуги, словно вымерли, а ведь по здравым размышлениям, если к ней пожаловал гость, то кто-то должен был предупредить ее об этом.

Немного подумав, Гейл решила направиться в малую гостиную, расположенную ближе всех к холлу. Когда-то, Джослин впервые, вместе с другими гостями принимал ее у себя в доме, именно в этой гостиной. Она, как сейчас, помнила, любопытно рыскающих девиц Вендалл, самоуверенно-раскованную, ослепительную Селину, загадочного Энтони, и веселящегося Джослина…

О, Боже, Боже, Боже! За что ты наделил человека воспоминаниями? В этот доме каждый угол напоминал ей о Джосе…

Чем быстрее она расскажет все Виктории, тем быстрее она сможет уехать отсюда. Может быть даже сегодня… И ей не придется очередную ночь лежать в холодной, королевских размеров кровати и думать о соседней спальне…

Решительно войдя в гостиную, Гейл недоуменно огляделась. Та была пуста.

Неужели мальчишки просто пошутили? Ну, и сорванцы! Она как следует с ними разберется… Но может быть гость уже уехал?

Развернувшись, она неожиданно со всего размаху на кого-то налетела. Столкнувшись с неизвестным, она чуть ли не упала, так что ему пришлось поддержать ее за локоть. Вскрикнув от неожиданности и испуга, Гейл вскинула голову вверх, и остолбенела…

— Милостивый Боже…


Силы мгновенно оставили ее, и она бы тут же рухнула, не поддержи ее этот осунувшийся, со следами лихорадки и ужасного измождения человек. Он был подобен смерти. Бледный, с безумными глазами, под которых чернели провалы. Он был сам смерть. Потому что это был Джослин. Ее убиенный муж.

Этот ангел преисподней, неожиданно крепко прижал ее к своему телу, так что у нее затрещали кости и она стала неистово отклоняться. Не потому что боялась. Нет. Она боялась выпустить из поля зрения его лицо и понять, что ей всего лишь показалось.

— Ты… — всхлипывала она. — Ты…

— Жива… — шептали его лихорадочные губы, а руки крепко-крепко припечатывали ее к своему телу. — Я нашел тебя…

Ее рассудок мутился, перед глазами плясали какие-то полупрозрачные круги и она часто-часто моргала, пытаясь не упускать его из виду. Ее руки цепко вцепились в лацканы его сюртука, так что даже если бы он и захотел исчезнуть, она бы ему не позволила.

— Я сошла с ума? — бормотала Гейл и лихорадочно покрывала поцелуями любой попадавшийся участок его тела — щеки, шею, подбородок, плечи, лацканы сюртука… Слезы, потоком полились из глаз, но она их не замечала.

Каждой клеткой своего тела она впитывала его контуры. Пальцами, губами, глазами ощупывала, убеждаясь, что это правда и он жив! Жив! ЖИВ! Невредимый, живой, настоящий!

Слезы, рыдания, всхлипывания, бессвязные слова — ей казалось, что именно сейчас, сию минуту, она должна рассказать ему все, как она страдала, как любит, иначе в любой миг он может так же бесследно исчезнуть, испариться и она упустит возможность…

— О, Джослин! Я сейчас все скажу. Все, все, все скажу. Я думала, ты погиб. Умер. Мне было так плохо! Я как только вспоминала, как себя вела, какой была дурой… Идиоткой. Прости меня. Я больше никогда… — Он прерывал каждое ее слово поцелуем. Заглушал признания пальцами, которые дотрагивались до ее говорящих губ, словно бы не веря, что вот она, рядом с ним — живая и невредимая. И плачет от счастья. И говорит глупости. И что нос у нее покраснел, а глаза, как у кролика. — Знаешь, мне абсолютно все равно, если ты меня не любишь, правда-правда. Я буду рада, если мы просто останемся друзьями. Но молчать, нет, молчать я не могу. Я скажу: я так тебя люблю! Невыносимо. Лучше самой умереть, чем жить и знать, что я тебя больше не увижу. Это так больно…

О, неужели все это ей не грезится? И вот он стоит перед ней, целует ее и она ощущает, как лихорадочно горит его тело, как дрожат его руки, а лоб вспотел…

— Я очень-очень-очень тебя люблю! — Сжимая горстями ткань сюртука, горячо шептала Гейл, уворачиваясь от его пальцев, которые мешали сказать ей самое главное. — И если хочешь, я даже тебя оставлю, дам тебе немедленный развод, без всяких скандалов и деления наследства. Хочешь? Ты только скажи…

Он вдруг рухнул у ее ног. Словно подкошенный, пораженный громом. Она лишь глухо вскрикнула, не сумев удержать его и кинулась на пол, перетянув его голову к себе на колени. Он стал еще бледнее. Не дышал. Казалось, он умер. Снова. Еще раз.

Ее нечеловеческий вой огласил весь дом. Зарыдав, она подумала, что сейчас у нее разорвется сердце. Она этого больше не выдержит.

— Любимый, ну, пожалуйста, не умирай… Только не сейчас…Мне надо тебе еще столько сказать, Джослин!

— Что здесь происходит?!

Вокруг нее засуетились люди. Размытие пятна, не лица. Она никого не узнавала, не различала — где женщина, где мужчина, где ребенок. С десяток рук подняли ее с пола и понесли тело Джослина, за которым она последовала не раздумывая. Уложив его на кровать, ей позволили вновь приблизится к нему, и она вцепилась в его руку, прижав ее к своей груди и смотрела, смотрела, смотрела на его лицо… пока не уловила слабое дыхание.

Рассудок вернулся к ней. Нет, он не умер. Всего лишь потерял сознание.

— Скоро прибудет доктор, миссис Стэнфорд. — Сказала ей миссис Кросби. — Давайте разденем графа, ему должно быть удобно. Он сильно изможден.

Заглянув в глаза экономки, и не увидев в них страха, лишь озабоченность состоянием хозяина, Гейл, как сомнамбула встала с кровати.

Общими усилиями стянув с ног графа грязные сапоги, они принялись расстегивать на нем одежду. Сюртук еще не успел пропитаться кровью, чего нельзя было сказать о жилете, черное пятно на сером фоне уже успело достигнуть размеров чайного блюдца. Гейл лихорадочно расстегнула жилет и глухо простонала, увидев рубашку, прямо-таки алевшую от крови.

Разве при таких ранах живут? Разве от таких не умирают?..

Стоило ей добраться до его голой груди и увидеть толстый слой алых бинтов, и кровь стекающую вниз по животу, размазанную по коже, как она больше не выдержала и все же потеряла сознание.


Открыв глаза, она недоуменно моргнула. Перед ней стояла Виктория и прижав палец к губам, подавала знаки, приказывая ей выйти из комнаты. Бесшумно последовав за свекровью, Гейл обернулась, кинув обеспокоенный взгляд на Джослина, который по-прежнему спал, и скривилась, ибо шея от многочасового сидения на кресле немилосердно затекла. Но ничто, никакие неудобства в мире, не могли ее заставить не ночевать в его комнате. После злополучного обморока, из-за которого приглашенной доктор был вынужден заниматься сразу же двумя больными, прошла уже неделя. Но до сих пор Гейл неотлучно — днем и ночью находилась возле постели мужа, который по большей части спал, а если просыпался, то ненадолго.

Тихонько прикрыв за собой дверь, Гейл широко зевнула и поинтересовалась:

— Что случилось?

Виктория вот уже несколько дней, как вернулась из Бата. Правда, ее отношение к состоянию сына очень уязвило Гейл. Преспокойно поцеловав того в лоб и пробормотав, что-то вроде того, что он в хороших руках, она отправилась в свои апартаменты и больше из них не показывалась. Вот так-то вот! Ни слез, ни истерик, не беспокойства.

Виктория отступила на шаг и указала на зеркало.

— Вот это!

Не понимая, что та имеет в виду, Гейл шагнула ближе, но так ничего и не увидела.

— Ничего не понимаю… — пробурчала она и вопросительно уставилась на свекровь.

— Вот именно, что не понимаешь! А раз ты не можешь увидеть это сама, мой долг, как хорошей матери, помочь тебе разобраться.

Гейл еле сдержалась, чтобы насмешливо не пройтись на счет «хорошей матери», но все же промолчала.

— Видит Бог, я не хотела вмешиваться. Как бы мне не хотелось окружить сына заботой и вниманием, я все же смогла сообразить, что вы оба так настрадались, что никто другой вам больше и не нужен. Но так больше нельзя, Гейл. Ты только взгляни на себя. — Виктория взяла ее за подбородок и заставила Гейл взглянуть на свое отражение в зеркале. — В кого ты себя превратила? Пугало, и то симпатичнее будет. Разве тебе хочется, чтобы после пробуждения мой сын увидел эти всклоченные сальные волосы, темные круги под глазами и эту мятую тряпку, вместо платья?..