— Ты хоть в курсе, что они мужские?

— Что? — опешила Лола, уколов нахала взглядом.

— Твои очки, — пояснил ботаник. — Оправа-то мужская. Неужели еще и с простыми стеклами?

— Еще чего, — возмутилась Лола. — Они с диоптриями.

Наглец саркастически кивнул:

— Может, у тебя и рецепт имеется? Или ты их для солидности нацепила?

— Не твое дело, — зло отрезала Лола. — Ты что, на неприятности нарываешься?

— Сейчас все девушки очки носят, — ничуть не смутившись, продолжал юнец. — Сразу видно, что для понта. Прямо все слепые в двадцать два года. Очки — это для стариков. Словом, очередной обман со стороны женского пола.

Лола откинулась на спинку стула.

— И что с того?

— Вот я и заинтересовался — ты тоже фальшивая, как остальные? Выглядишь фальшивкой, но можешь оказаться и настоящей.

— Тебе-то что?

— Да вот подумал, что ты симпатичная, — усмехнулся рыжий. — Может, скажешь свое имя, а я оставлю тебе послание на Facebook?

Лола улыбнулась с холодным превосходством:

— Спасибо, у меня уже есть бойфренд.

— А кто сказал, что я набиваюсь тебе в дружки? Господи, как же девицы в Нью-Йорке любят задирать нос!

— Ты просто жалок, — бросила Лола.

— На себя посмотри, — сказал он. — Сидишь в «Старбаксе» в дизайнерском прикиде, с укладкой и искусственным загаром… Скорее всего City Sun в аэрозоле. Только он дает такой бронзовый оттенок.

Лола удивилась, что такое ничтожество хорошо разбирается в разновидностях автозагара.

— А сам-то ходишь в клетчатых штанах! — уничижительно бросила она.

— Винтажная вещь, — сообщил рыжий. — Это большая разница.

Лола собрала листки и встала.

— Уходишь? — огорчился юнец. — Так скоро? — Он встал, запустил пальцы в задний карман безобразных клетчатых штанов — даже не шотландка от Burberry, с отвращением подумала Лола — и выудил визитную карточку. «Тайер Кор», — прочитала Лола. В правом нижнем углу был указан телефон с кодом двести двенадцать. — Теперь, когда ты знаешь мое имя, скажи свое! — попросил он.

— С какой стати? — фыркнула Лола.

— Нью-Йорк — коварный город, — сказал Тайер Кор. — А я здешний джокер.

Глава 9

Несколько недель спустя Джеймс Гуч сидел в кабинете своего издателя.

— Книги теперь как фильмы, — размышлял Редмон Ричардли, пренебрежительно махнув рукой. — Делаешь масштабную рекламу, и первую неделю продажи идут прекрасно, а затем начинается спад. Нет хорошего разгона. Все изменилось. Читателям каждую неделю подавай что-нибудь новенькое. Опять же крупные корпорации интересует только чистая прибыль. Они пытаются диктовать издателям, сколько новых книг выпускать в год, — создают, понимаешь, видимость бурной деятельности, чтобы оправдать свое существование. Это чудовищно — корпорации контролируют творчество! Хуже правительственной пропаганды.

— Угу, — согласился Джеймс, тоскливо оглядывая новый офис Редмона. Прежде издательство размещалось в таунхаусе в Уэст-Виллидже, а просторный кабинет директора был завален рукописями, книгами и устлан старыми восточными коврами, привезенными Редмоном из дома бабушки-южанки. В углу стоял мягкий желтый диван для посетителей, на котором Джеймс провел немало времени, листая журналы и глазея на симпатичных девушек, мелькавших в приемной. Редмон тогда считался чуть ли не флагманом книжной индустрии: он издавал новых авторов — острые, подчас скандальные произведения. Ричардли обладал потрясающей профессиональной интуицией — писатели, с которыми он заключал контракты, впоследствии становились культовыми. Редмон Ричардли был воплощением надежности и незыблемости книгоиздания вплоть до 1998 года, когда Интернет начал брать верх.

Джеймс смотрел мимо Редмона, в большое панорамное окно. Из кабинета открывался красивый вид на Гудзон, но это не спасало холодное, безликое помещение.

— Издаем исключительно развлекательное чтиво, — продолжал Редмон, верный неистребимой привычке разглагольствовать на пустом месте, что раздраженно отметил про себя Джеймс. — Взять хотя бы Окленда. Он давно уже не в первой когорте, но его все равно раскупают, хотя и меньше. И так со всеми. — Редмон патетически воздел руки: — Искусства больше нет! Литература, прежде вид искусства, перестала им быть. Хорошая книга, плохая — никого не волнует, главное — тема. «Это о чем?» — спрашивают читатели. «Какая разница?» — отвечаю я. О жизни. Все великие книги объединяет общая тема — жизнь. Но люди разучились это понимать, им тему подавай. Если книга о модных туфлях или похищенных младенцах, все кинутся ее читать. Но мы не станем потакать вкусам толпы, Джеймс. Мы не сможем, даже если захотим.

— Разумеется, нет, — поддакнул Гуч.

— Конечно, нет, — повторил Ричардли. — Но я пытаюсь сказать о другом. Безусловно, ты написал прекрасную книгу, Джеймс, актуальный роман, но я не хочу тебя разочаровывать. Мы наверняка создадим сенсацию, но сколько мы продержимся на этой волне…

— Меня это не интересует, — перебил Гуч. — Я писал ее не для того, чтобы продать побольше экземпляров. Я просто хотел рассказать эту историю… — «И я не опущусь до твоего цинизма», — чуть не добавил он вслух. — Публика не дура, Редмон. Хорошая книга найдет своего читателя. — В его голосе послышались упрямые нотки.

— Не хочу разбить тебе сердце, — повторил Редмон.

— Мне скоро пятьдесят, — сказал Джеймс. — За последние сорок лет с моим сердцем ничего такого не случалось.

— Это хорошо, — медленно проговорил Редмон. — Это очень хорошо. Мы с твоим агентом договорились, что я сам тебе скажу. Я предлагаю тебе аванс в миллион долларов за следующую книгу, Джеймс. Корпорации, они ведь, с одной стороны, зло, а с другой — благо. У них есть деньги, и я их трачу.

От изумления Гуч не мог выговорить ни слова. Не в силах шевельнуться, он гадал, не ослышался ли.

— Треть получишь при подписании договора, — как ни в чем не бывало продолжал Редмон, словно каждый день раздавал миллионные авансы. — С этой суммой и деньгами, которые мы получим от интернет-магазинов, твой финансовый год можно считать удачным.

— Замечательно, — ответил Джеймс, не зная, как реагировать. Может, в таких случаях авторы от радости буйно отплясывают качучу?

Но Редмон воспринял отсутствие реакции как должное.

— На что потратишь денежки? — поинтересовался он.

— Отложу для Сэма на хороший университет, — отозвался Джеймс.

— Да, на это, пожалуй, все и уйдет, — согласился Редмон. — Шестьсот — семьсот тысяч — сколько там останется после уплаты налогов? Иисусе, а всякие воротилы с Уолл-стрит платят по пятьдесят миллионов за Пикассо! — воскликнул Редмон. — Думаешь, новый мировой порядок подкрался незаметно?

— Наверное, — согласился Джеймс. — Если что, можно осуществить голубую детскую мечту — купить яхту и исчезнуть на несколько лет в Карибском море.

— Это не по мне, — отказался Ричардли. — Мне все осточертеет за два дня. Я даже в отпуск не люблю ездить. Я городской житель.

— Понятно, — сказал Джеймс, глядя на Редмона. Везет человеку, знает, чего хочет. Редмон всегда был доволен собой, тогда как сам Гуч, оказывается, плохо себя знал.

— Пойдем, я тебя провожу, — предложил Редмон, вставая. Вдруг он сморщился и схватился за щеку. — Проклятый зуб, — простонал он. — Наверное, придется лечить еще один канал. У тебя как с зубами? Старость — это хуже нет, доложу я тебе, правильно люди говорят. — Выйдя из кабинета, они попали в лабиринт выгородок, разделявших рабочие места. — Но есть и свои плюсы, — продолжал Редмон. Боль, видимо, отпустила, и к Ричардли вернулась обычная самоуверенность. — Например, опыт. Все уже знаешь, все видел, ничто не ново под луной. Ты, кстати, замечал? Прогресс возможен только в сфере технологий.

— Еще бы в них что-нибудь понимать, — съязвил Джеймс.

— Чепуха, — самоуверенно сказал Редмон. — Это всего лишь набор кнопок, весь вопрос в том, на какую нажимать.

— На главную красную, чтобы взорвать наш шарик ко всем чертям.

— По-моему, эту систему давно отключили, — сказал Редмон. — Кстати, отчего бы нам не начать новую холодную войну? Сэкономим массу живой силы и техники… — Он нажал кнопку вызова лифта.

— Человечество движется в обратном направлении, — сказал Джеймс, заходя в лифт.

— Передавай семье привет от меня, — попрощался Редмон, когда двери закрывались.

Последняя фраза окончательно деморализовала Гуча: десять лет назад Редмон и слова «семья» не знал. Каждую ночь он проводил с новой женщиной из издательства и имел привычку пить до рассвета и нюхать кокаин. Многие годы ему предрекали, что он плохо кончит, ибо нарвется — загремит в реабилитационную клинику или вообще загнется. Но с Ричардли не случилось ничего плохого. Вместо этого он с ловкостью слаломиста перешел к жизни женатого человека, счастливого отца и корпоративного работника. Джеймс, хоть убей, не мог понять природу такого перерождения, утешаясь мыслью, что если Редмон смог измениться, то он, Гуч, и подавно сможет.

«У меня же теперь есть деньги», — вдруг понял Джеймс. Он вздрогнул от порыва свежего сентябрьского ветра — в Нью-Йорк наконец пришла настоящая осень. Погода, соответствующая времени года, стала редкостью, которую Гуч очень ценил: это доказывало, что все еще может наладиться.

Но когда же он получит гонорар? На Пятой авеню Джеймс рассматривал товары, выставленные в больших стеклянных витринах — недостижимая мечта покупателя со средним достатком, — и напоминал себе, что сумма не так уж велика: не хватит даже на крохотную однокомнатную квартиру в этом гигантском дорогом метрополисе. Но все же у него есть деньги, он больше не неудачник — во всяком случае, на какое-то время.

На Шестнадцатой улице Гуч по привычке остановился перед витриной бутика Paul Smith. Одежда от Paul Smith — это символ статуса, выбор делового человека с утонченным вкусом. Много лет назад на Рождество Минди купила ему здесь рубашку, тогда она гордилась своим мужем и решила немного разориться. Сейчас, рассматривая вельветовые брюки на витрине, Джеймс впервые в жизни подумал, что может позволить себе одеваться именно здесь. Окрыленный этой мыслью, Гуч толкнул стеклянную дверь бутика.

Буквально в ту же секунду зазвонил мобильный. Это оказалась Минди.

— Чем занимаешься? — поинтересовалась она.

— Хожу по магазинам.

— По магазинам? — переспросила жена с наигранным удивлением, к которому примешивалась толика презрения. — И что ты присмотрел?

— Я в Paul Smith.

— Надеюсь, ты не собираешься там что-нибудь покупать?

— Отчего же?

— Даже не думай об этом, там слишком дорого, — заметила Минди.

Джеймс собирался сразу позвонить жене, когда решится вопрос с авансом, но, к своему удивлению, предпочел наслаждаться новостью без нее.

— Когда придешь?

— Скоро.

— Как все прошло у Редмона?

— Отлично, — сказал Гуч и с силой нажал «отбой».

У них с Минди выработалось нелепо пуританское отношение к деньгам — словно они вот-вот кончатся, словно капиталы не для того, чтобы их тратить. Бережливость, как и склонность к мотовству, передается по наследству: если родители тряслись над каждым центом, значит, и дети будут избегать любых трат. Минди происходила из семьи коренных жителей Новой Англии, где жить на широкую ногу считалось вульгарным. Джеймс был потомком иммигрантов, работавших с утра до вечера, чтобы заработать на еду и образование. Оба выжили в Нью-Йорке, потому что умели экономить и не оценивали по одежке ни себя, ни других. Впрочем, в чем-то эта доктрина была ошибочной — ни он, ни Минди так и не научились уважать себя.

Джеймс побродил по магазину, задержался у стойки с пиджаками, пощупал тонкое кашемировое пальто. Он не знал, каково это — иметь собственные деньги. Гуч привык находиться у жены под каблуком. Он много лет жил с этим ощущением, отрицал это, рационализировал свое отношение к этому, стыдился, но хуже всего — никогда не старался изменить такое положение вещей. Джеймс Гуч гордился высоким полетом собственной мысли и преданностью литературе и радостно жертвовал мужской гордостью во имя высших идеалов, черпая поддержку в звании почетного трудоголика.

Но теперь-то у него есть деньги! Гуч с наслаждением вдохнул характерный запах дорогой кожи и мужского одеколона. Магазин со стенами, обшитыми деревом, напоминал сценические декорации — рог изобилия мужских желаний, скорректированных утонченностью и стилем. Посмотрев на ярлычок с ценой, где значилась тройка с тремя нулями, Гуч не без иронии подумал, сколько же стоит хорошее отношение.

Он с вызовом снял пиджак с вешалки и понес в примерочную. Сбросив свой практичный пиджак темно-синей шерсти, купленный на распродаже в Barneys пять лет назад, Джеймс внимательно оглядел себя в зеркало. Он был высокого роста, но впечатление портили широкие бедра и рыхлое брюшко. Ноги выглядели крепкими, но ягодицы стали совсем плоскими, а грудь дряблой (кажется, это называется «мужские сиськи», подумал Гуч). Однако под прекрасно скроенной одеждой эти недостатки можно было скрыть. Джеймс с удовольствием надел новый пиджак и аккуратно застегнул пуговицы. Из зеркала на него смотрел мужчина, стоящий на пороге больших перемен.