– А как же Розмари? – спросил он. – Относите ли вы ее к этому меньшинству?

– Розмари очень талантлива. Она прекрасно управляется с кистью. Но все, что в ней есть привлекательного, она отдает живописи. В конце концов, у нее остаются только предрассудки, принципы и жалкий здравый смысл. Приятными собеседниками могут быть только второсортные художники. Хороший художник живет только своими произведениями и, следовательно, абсолютно неинтересен как личность. Великие поэты, действительно великие, – самые заурядные люди в мире. Но плохие поэты – очаровательны. Чем хуже их стихи – тем они привлекательнее. Я не могу устоять, если слышу, что кто-то недавно выпустил книгу посредственных сонетов. Эти люди переносят в жизнь поэзию, которую не могут передать в своих произведениях. Другие, напротив, воплощают в стихах то, что им не дано пережить. И Розмари – не исключение. Взгляни только на портрет, написанный ею! Все свои несбыточные желания она перенесла на холст.

Дориан покачал головой. Ему было тяжело слышать, когда о Розмари говорили в таком тоне. Он никогда раньше не чувствовал желания заступиться за кого-то, даже если этот человек заинтересовал его. Он вспоминал ее нежный голос, как она кричала под ним, как корчилась, почти теряя сознание, чувствуя, что он впивается ртом между ее бедер. Он знал, каковы были на вкус ее желания – воплощенные на холсте, а тогда струящиеся по его губам и подбородку. Хелен даже не могла этого представить!

– Розмари не просто художник, она еще и личность. И вы всегда говорили мне, что время движется вперед благодаря личностям, а не принципам.

– Да, звучит похоже на то, что я обычно говорю, – сказала она рассеянно, пытаясь что-то отыскать в ридикюле. Наконец она достала туго набитую сигарету. – Ты трахнул ее, так ведь?

Дориан открыл рот от удивления. Хорошо, это всего лишь ее догадка.

– Ах, какой скандал, – насмешливо произнесла Хелен и со свистом затянулась. Ее окутал ароматный опиумный дым. – Тебе необходима сигарета, – продолжала она. – Курение – идеальная разновидность совершенного удовольствия, оставляющего желание попробовать еще раз.

Она протянула ему портсигар.

– Как ты узнала? – спросил он.

– Ты еще не научился хранить секреты.

– Я никому не говорил. – Дориан нахмурился.

Хелен ухмыльнулась и прижала палец к его губам, затем ко лбу.

– Я прочитала это в твоих глазах, – сказала она.

Дориан был ошеломлен. Хелен снова предложила ему портсигар.

– Твои сигареты опасны, – сказал Дориан, пытаясь сохранить в памяти хоть какую-то часть выступления Сибилы Вейн. – Можно мне такую, в которой был бы табак, а не опиум?

– Прости, но когда я иду в театр, то готовлюсь к тому, что буду страшно скучать. Придется тебе довольствоваться такими. Возьми, вот эта тоньше остальных.

Дориан взял. До знакомства с Хелен курение не доставляло ему никакого удовольствия, но теперь он горячо полюбил это занятие. Вдохнув едкий дым, он почувствовал, что его голову окутывает туман. Все ощущения как будто смазались, привкус опиума превратил все впечатления в одну вязкую массу.

– Расскажи лучше про актрису, – сказала Хелен, не скрывая, что слышать такие лестные отзывы о Розмари ей было неприятно. – Это того стоило? Ты хотел бы попробовать еще раз?

– Я так и не попробовал ее, – ответил Дориан, и легкое раздражение немного рассеяло туман. – После спектакля несколько молодых бездельников увели меня за собой, и в конце концов я был так сбит с толку опиумом, что, когда добрался до ее уборной, она уже ушла.

– Хм, – произнесла Хелен задумчиво. – Эта девушка возбудила во мне какое-то любопытство. Она красива.

Дориан вынужден был признать – она была очаровательна. Слабый румянец окрасил ее щеки, когда она увидела зал, наполненный оживленной публикой. Она отступила на несколько шагов, и губы ее задрожали.

Сцена представляла собой зал во дворце Капулетти, и Ромео в одежде пилигрима вошел в сопровождении Меркуцио. Послышалась музыка, и начался бал. В толпе нескладных, наряженных в убогие костюмы актеров Сибила Вейн двигалась, как ангел, спустившийся с небес. Ее тело раскачивалось в такт музыке, как стебель цветка, колышущегося под водой.

– Да, она очень красива, – проговорила Хелен.

Дориан промычал что-то в ответ и кивнул. Преодолевая легкое головокружение, он пытался думать о том, что хотел с ней сделать, но мысли, которым удавалось пробиться к его сознанию сквозь туман, были только о Розмари. А что, если она больше никогда не захочет его видеть, разговаривать с ним? Что он будет делать в таком случае? Для начала он повесит портрет над камином, как она хотела. Прекрасное место для картины. Почему он упрямился? Он страдал от похмелья в тот день и еще не до конца отошел от всех веществ, которые принимал в прошлый вечер, когда она появилась у него в доме, растрепанная, как будто сбежала из сумасшедшего дома. Но она была так красива и подарила ему новые ощущения, которых он раньше никогда не испытывал.

Сибила Вейн танцевала гораздо лучше, чем играла. Она была удивительно апатична на сцене. В ее глазах не отражалось ни тени радости, когда она смотрела на Ромео. Ее скованность была невыносимой и становилась чем дальше, тем заметнее. Жесты были искусственными, а интонации наигранными. Зато она играла не намного хуже других актеров. Пьеса была полным провалом и, казалось, тянулась бесконечно долго. Сосредоточиться на вымученных сценах было выше его сил, и Дориан закурил еще одну сигарету, на этот раз потолще.

Часть публики, которая вышла в фойе в антракте, так и не вернулась назад, и за дверями был слышен топот их тяжелых ботинок и громкий смех. Последний акт был отыгран перед полупустым залом. Занавес опустился, и раздалось хихиканье и даже несколько свистков.

– Ха! – произнесла Хелен, от души наслаждаясь. – Ну и безвкусица!

– Да, она, кажется, действительно ужасна, – ответил он, чувствуя усталость и какую-то отрешенность.

Дориан хотел поскорее оказаться дома. Желание повесить картину и воздать тем самым должное Розмари усилилось.

– Я думаю, что поеду домой, – сказал он Хелен, зная, что она будет недовольна. – Мне нужно закончить кое-какие дела.

– Ты пропустишь лучшую часть пьесы? – рассмеялась она.

– Что, прости? – переспросил он.

– Дориан, – начала Хелен, уверенно обвивая его рукой. – Лучшая часть пьесы наступает, когда пьеса уже окончена. Не будь таким глупым. Пойдем, займемся Сибилой Вейн.

Дориан засмеялся. Зрительный зал шел кругом. Опиум повлиял на него сильнее, чем он думал. Глаза Хелен стали большими и черными. Зеленые и золотистые искры радужной оболочки были целиком поглощены огромным фиолетовым зрачком.

– Ты серьезно? – спросил он.

– Надеюсь, я никогда не бываю серьезной, – сказала она со смехом. – Разве нас должно беспокоить, что она играет Джульетту как кукла? Она очаровательна, и если она так же неопытна в жизни, как в актерском мастерстве, то будет прекрасным подарком для нас. Только две категории людей могут меня заинтересовать: те, кто знает о жизни все, и те, кто не знает абсолютно ничего.

Дориана передернуло. Он еще не был до конца уверен в истинности ее слов, но что-то в них отвечало его собственным ощущениям. Не зря ведь они пришли сюда и потеряли два часа, пока длилась эта утомительная пьеса.

– Она будет великолепна в той роли, которую мы для нее напишем, обещаю тебе, – сказала Хелен.

Дориан усмехнулся. В конце концов, это всего лишь игра, не так ли? Он обвел взглядом пустой зал. Публика покинула театр, чтобы принять участие в пьесе собственных жизней.

– Так что же? – спросила Хелен, теряя терпение. – Ты не веришь, что мы можем написать пьесу увлекательнее?

– Я полностью доверяю себя вашей отваге, Хелен, – ответил Дориан, качая головой и улыбаясь. Последние искры сознания наконец угасли.

– Вот и прекрасно! – воскликнула Хелен. – Теперь нужно хорошенько поужинать. Да, знаю, мы уже ужинали по дороге сюда. Ха! – она хлопнула в ладоши. – Но это было только первое блюдо.

Глава 8

Они прошли за кулисы. В воздухе стоял плотный сигаретный дым и неясный гул голосов. Казалось, все говорят одновременно, ни к кому в отдельности не обращаясь. Порой из хаоса разрозненных образов рождалось чудесное видение, полное гармонии. Дориану нравилось чувствовать себя частью этого ночного мира, в котором чувственное удовольствие и отвратительная бедность стояли так близко: служили и причиной, и объектом устремлений. Хелен прекрасно ориентировалась в толпе. Взявшись за руки, они скользили между людьми, как рыбы в мутной воде.

– Лучшее место, чтобы встретить божество! – крикнула Хелен, подмигивая. Выпустив его руку, она устремилась прочь, скрывшись из глаз в море дыма и людских тел.

Вскоре Дориан был втянут в разговор с одним из актеров пьесы. Не считая выбившейся рубашки или спущенной подвязки, актеры еще не успели снять костюмов. Общение с ними немного разочаровывало. Обыкновенная улыбка казалась на их лицах неестественной, потусторонней. Ромео оказался обыкновенным пройдохой, который болтал о якобы давно запланированной поездке в Америку, которой наверняка не дано было когда-либо случиться. На его носу чернела бородавка, дополнявшая унылое впечатление.

Дориан искал утешения в бутылке джина, которая пошла по кругу. Несколько актеров собирались поехать в мужской клуб, и Дориан уже почти согласился ехать с ними, как вдруг кто-то дернул его за рукав. Дориан обернулся и увидел Хелен, которая широко улыбалась ему, а в ее потемневших глазах светился лукавый огонек.

– Вот ты где, – произнес он.

– А ты что – занят? – спросила Хелен.

– Нет, просто скучно. Наверное, я поеду с ними в клуб.

– Возможно, ты захочешь отложить поездку?

Дориан нахмурился. Она больше всего боялась таких ночей, когда ее развеселые друзья устремлялись гурьбой в зловонные мрачные притоны. Вход туда был для нее закрыт. Дориан сочувствовал Хелен, которую судьба причислила к слабому полу, в то время как она не уступала в грубости и изобретательности самому распутному из мужчин. Престижные женские клубы Лондона отвечали изысканному вкусу женщин ее положения и благосостояния: читальные залы, где не было ничего, кроме романов, и спальни, чью девственную чистоту не смел нарушить ни один мужчина. Элегантные магазины распахивали перед ней свои двери в надежде, что она спустит все свое состояние на туалетное мыло и нижние юбки. Хелен могла позволить себе все, что пожелает, но оборки, цветы и захватывающие дух цены, заставлявшие сердца самых умудренных женщин колотиться в груди, оставляли ее в лучшем случае равнодушной, а чаще всего – попросту оскорбленной. Объект ее желания обитал в прокуренных салонах и мужских клубах, на нем не было ни кашемира, ни жемчуга, ни ярлычка модного дома. Это был и не объект вовсе, она желала действия, которое означает свободу и которое женщинам недоступно.

Дориан знал, как она хочет оказаться частью этого веселого мира легкомысленных мужчин. Она была вампиром с противоположным знаком – обреченная жить только днем в туалетных комнатах, гостиных или вечнозеленых оранжереях. Иногда ему было бесконечно жаль ее. Как увлекательно дружить с женщиной, но в обществе этого изо всех сил избегают и подвергают осуждению.

Чтобы хоть немного утешить ее, он протянул ей бутылку джина – как мужчина мужчине. Хелен сделала большой глоток, не спуская с него глаз. Пустую бутылку она так размашисто поставила на столик, что он разломился пополам. Треск потонул во всеобщем шуме, и инцидент вскоре был бы забыт, если бы не Ромео. Когда столик раскололся, ведерко со льдом опрокинулось прямо ему на колени. Он вскочил в припадке смеха, шатаясь от выпитого. Он держался за живот, то ли пытаясь сохранить равновесие, то ли чувствуя рвотный позыв, а скорее всего, и то и другое. Его глаза с трудом сфокусировались на Хелен.

– Хелен Уоттон! – завопил он так, будто только что выиграл билет в преисподнюю.

– Ромео, ах, Ромео… – закатила глаза Хелен.

– Послушай, – нахмурился он и рявкнул: – Это же я! Алан Кэмпбелл!

– Прекрасно, – ответила Хелен равнодушно. Было очевидно, что это имя ни о чем ей не говорит. Это расстроило Ромео Алана Кэмпбелла. Он потряс кулаком, как будто грозил небесам.

– Ах ты, наглая лгунишка! – прокричал он, оборачиваясь к актерам за поддержкой. Они переглянулись с грубоватым смущенным смешком. – Конечно, в твоем деле надо уметь врать, – он снова посмотрел на Хелен.

– Врать? – переспросила она. – Это уже твоя забота. У тебя это хорошо получается.

Ромео Алан Кэмпбелл насмешливо улыбнулся.

– Ты ошибаешься насчет нас, простых людей, Хелен Уоттон. Играть на сцене и лгать – не одно и то же, – возразил он.

– Согласна. Я люблю играть. Это придает жизни ощущение реальности. Но твоя игра – всего-навсего вранье.

Лицо Ромео Алана Кэмпбелла приобрело непонятный красноватый оттенок.