Он поместил свою коллекцию в длинную комнату с золотым потолком и стенами бордового дерева и старался пополнять ее как можно чаще. Некоторые из женщин испуганно отшатывались, когда он снимал с их глаз повязку на пороге этой комнаты. Другие не сопротивлялись, под действием наркотиков или переутомления потеряв способность удивляться. И было среди них несколько, которые получали такое же удовольствие, как и он, особенно им нравились серебряные зажимы. Таких он держал при себе немного дольше, пока не иссякал их интерес к новому или пока он не вспоминал об обручальном кольце своей матери, которое хранилось где-то здесь, в недрах дома дяди Келсо. Тогда он отправлял их восвояси и погружался в свое обычное угрюмое состояние, которое могло длиться несколько дней.

Но главным предметом его страсти коллекционера были сексуальные утехи. Он вырастал в собственных глазах, сохранив неизменным то, что мужчины обычно теряют на склоне лет. В любую эпоху люди вынуждены были прятать свои желания, хоронить их в холодной могиле своего подсознания, стараясь, чтобы ни одна живая душа, даже они сами, не догадались о них. Дориан, Хелен и Альфонс знали, что истинная природа чувственности так и не была разгадана, и она пряталась диким зверем в темных уголках души. Мир старался заглушить зов плоти, победить его, но неизменно проигрывал.

Дориан взялся изучать мировую историю, и его все больше охватывало чувство утраты. Цивилизация слишком многим пожертвовала. Люди были мертвы еще в расцвете юности, отказавшись от удовольствий. Они сходили с ума, упрямо отрицая свою природу, истязая ее. Причиной всему был страх, а следствием – деградация гораздо более опасная, чем та, которой цивилизованному обществу якобы удается избежать. Молодые люди ложились в постель в одиночестве, почитая страх перед собственным телом главной добродетелью. Подавленные страсти не давали покоя, и они просыпались среди мокрых простыней. Женщины умирали девственными, и их примеру следовали некоторые мужчины. Мужчина-девственник! Эта печальная мысль часто посещала его, когда он, тяжело дыша, застегивал брюки.

Глава 15

Было девятое ноября, около одиннадцати часов вечера, канун его тридцать восьмого дня рождения. Он шел от Хелен, где только что поужинал, и кутался в меха, потому что вечер был холодным и туманным. На углу Гросвенор-сквер и Саус-Одли-стрит его обогнала женщина, которая шла очень быстро: маленький человечек, утонувший в сером вязаном пальто. Она изо всех сил спешила домой. В каждой руке у нее было по сумке, набитой покупками, и тяжесть каждой из них уравновешивала другую. Дориан вдруг ощутил давно позабытое чувство – желание помочь.

Он подошел к женщине, и внезапный порыв ветра откинул капюшон ее пальто. При свете фонаря блеснули серебряные нити в копне каштановых волос, рассыпавшихся по плечам. Сердце Дориана замерло в груди. Его сковал непонятный страх. Он одновременно хотел встретить ее и страшился этого. Если это действительно она, то лучше поскорее уйти и избавиться от лишнего беспокойства. Но неизвестность будет беспокоить его еще больше. Какая-то часть его души хотела знать. В глубине ютилось странное чувство – желание взглянуть на нее, увидеть то, что сделали с ней сорок лет жизни. Неужели эти прекрасные голубые глаза, светившиеся испугом и радостью при виде него, стали маленькими и тусклыми? Неужели полные губы, так напоминавшие его собственные, могли сморщиться? Все это он видел на портрете, но знать наверняка, что природа так же надругалась над девушкой, которую он когда-то хотел сделать своей женой, и злорадно подчеркнула, что теперь она навсегда останется его старшей сестрой, – это было мучительно. О, она была на целую вечность старше его!

Женщина услышала шаги и испуганно обернулась. Сумки упали на землю, и по тусклому булыжнику покатился пестрый редис.

– Дориан! – воскликнула Розмари.

Оттягивая тот момент, когда он должен будет взглянуть на нее, Дориан бросился поднимать редис. Несколько штук выкатилось на мостовую, и он оставил их лежать там. То, что удалось поднять, он протянул Розмари, спросив тихо, нужен ли ей еще измятый пучок. Она кивнула и открыла сумку. Он бросил взгляд на ее лицо и быстро оценил повреждения, которые нанесло ей время. Она все еще не поднимала глаз, стараясь разглядеть, не выпало ли что-нибудь еще. Дориан мог представить ее изумление, когда она увидит его, юного и прекрасного, таким, каким он был двадцать лет назад. Он хотел постараться не выдать своего собственного потрясения, которое испытает, увидев ее мертвенный потухший взгляд.

– Спасибо, – произнесла она, осмотрев сумки и надвинув капюшон пальто.

Розмари прикрыла рот рукой, как будто хотела скрыть от него свой голос так же, как и лицо. Так и есть: ее лицо ужасно, и таким же могло бы быть его собственное. Впечатление от глаз, все еще больших, лучистых, и чистого цвета лица портил нос, когда-то маленький, а теперь казавшийся непомерно большим. Ее круглое кукольное личико стало плоским, щеки ввалились, а скулы, наоборот, выдавались вперед, как ветви засохшего дерева.

Дориан продолжал бесстрастно ее изучать, а она вся тряслась в нервном возбуждении. «Так всегда было в моем присутствии», – мысленно отметил он. Только теперь это не казалось ему очаровательным, а производило унылое впечатление.

– Ты живешь недалеко? – спросил он.

– Я… – нерешительно произнесла она, закусив нижнюю губу.

Жалкое представление! Ах, нет, это естественное движение. Что ж, характер ее не слишком изменился. Это самое неприятное. Люди всегда пытаются сохранить хорошую мину при плохой игре.

– Я просто навещаю друга, – наконец проговорила она.

– Ужин? – спросил Дориан, шагнув вперед, чтобы взять сумки. – Я помогу.

– Нет, нет! – сказала она, но он поднял сумки, несмотря на протесты. – Хорошо, – она кусала губу от досады. – Спасибо.

– Ты будешь показывать дорогу.

Розмари колебалась.

– Может быть, ты пригласишь меня к себе? Ты все еще живешь на этой улице? Очень симпатичная. Я бы тоже хотела поселиться здесь когда-нибудь.

– Розмари Холл, ты что, боишься показать мне, где живешь? – засмеялся Дориан.

Розмари покраснела. Он в негодовании отвернулся. В определенном возрасте женщины уже не должны позволять себе смущаться. Их внешность от этого не выигрывает.

– Нисколько! – возразила она. – Просто я много слышала о том, как ты обставил свой дом, кроме того, я бы хотела немного поговорить с тобой после стольких лет.

Она взглянула на свои сумки.

– Перед ужином, – добавила она.

– Слишком много суеты ради чужого ужина, – сказал Дориан, поднимая сумки и шутливо покряхтывая. Розмари засмеялась, откинув назад голову и обнажив шею, покрывшуюся морщинами. Его передернуло.

Они пошли к дому. Розмари притворилась, что не помнит дороги, но Дориан почувствовал, что она знает его не хуже его самого, и представил себе одинокие прогулки вдоль решетки его сада в ранние часы, когда все еще спали. Он знал, что по крайней мере один раз она так уже делала, когда была молода. Он проснулся в ту ночь и, привлеченный к окну тающей в преддверии зари луной, увидел ее возле ограды, касающейся рукой желтых маков, с мечтательным выражением на лице. Это случилось прежде, чем они впервые занялись любовью, прежде, чем он полюбил ее. Он попытался отыскать в своей душе остатки печали или ностальгии, но не нашел. Только мрачное удовлетворение оттого, что ему не суждено было жениться на этой девушке, которая через несколько лет потеряла всякое очарование.

– Ты, кажется, сразу узнал меня? – спросила Розмари, когда они повернули на дорожку, ведущую к крыльцу.

– В таком тумане я бы не смог узнать даже Гросвенор-сквер. Это было озарение, – сказал он, улыбаясь. – Говорят, с родственниками всегда так, – с внезапно проснувшейся жестокостью добавил он.

Розмари ничего не ответила. Казалось только, что ей вдруг стало холодно, потому что она обхватила себя руками, внимательно разглядывая входную дверь. Дориан помедлил с ключом в руках.

– Я был рад увидеть тебя снова. Но разве ты не пропустишь ужин у друзей? – спросил он.

Розмари покачала головой. У нее стучали зубы. Дориан вспомнил, как двадцать лет назад они неловко задевали его пенис. Наверное, теперь они желтые и видны щербинки.

– Нет, прошу тебя, давай войдем. Я не отниму у тебя много времени.

– Да, да, конечно. Я совершенно ничем не занят, – усмехнулся он.

Дориан открыл дверь. Она вошла, немного смущаясь, проверяя, зашел ли он за ней, в то же время стараясь держаться на расстоянии.

– Проходи, я не хочу, чтобы туман проник в дом, – говорил он. – Только, надеюсь, ты не собираешься говорить ни о чем серьезном. В наше время не существует ничего серьезного. По крайней мере, не должно существовать.

Дориан оставил ее сумки в фойе и прошел в библиотеку, где в камине пылал яркий огонь. Лампы были зажжены, а на столике маркетри стоял открытый погребец с напитками, сифоны с содовой водой и пара хрустальных бокалов. Розмари села в бархатное кресло, которое Дориан недавно приобрел в одной крошечной лавке на берегу моря в Одессе. К нему он взял два крупных рога цвета фуксии, которые можно было использовать в этом кресле с самыми низменными целями. Сейчас они лежали под ним.

– Мои слуги стараются, чтобы я чувствовал себя как дома, Розмари, – сказал Дориан, наливая им по стакану бренди с содовой. – Я больше не могу обходиться одним лишь Виктором, хотя все еще держу его при себе из жалости. Зрелище того, как дряхлый старик пытается угнаться за молодыми, может быть забавным.

– Виктор все еще здесь?! – удивилась Розмари.

Она никак не могла устроиться в кресле, то откидываясь назад, то вытягиваясь в струнку на самом краешке. Дориан сидел напротив, не отрывая от нее глаз. От этого ее смущение становилось сильнее. Он пил большими глотками и представил ужас на ее лице, когда он вытащит из-под кресла два больших рога.

– Конечно. Он никогда не нравился мне, хотя я не мог пожаловаться. Он очень предан. Представляю, как трудно ему будет расстаться со мной, когда он умрет.

Розмари широко открыла глаза, пытаясь осознать услышанное. Дориан улыбнулся и одним глотком допил бренди.

– Еще бренди? – предложил он. – Или, может быть, ты хочешь джина? Я всегда пью джин. Я уверен, в соседней комнате еще осталась бутылка.

Розмари подняла стакан, показывая, что он еще полон.

– Настоящая леди, – сказал Дориан. – Мне ни разу не посчастливилось видеть тебя пьяной.

Он заново наполнил стакан и сделал жадный глоток, прежде чем обернуться к Розмари. Ее брови были нахмурены, она закусила нижнюю губу.

– Как летит время! – не удержался Дориан. «Что за радость жениться на сорокалетней?!» – вдруг подумал он.

– Дориан, – начала Розмари. Она сидела прямо, сохраняя серьезное выражение лица, и наконец перестала краснеть, как гимназистка. – Я говорю это исключительно для твоего же блага, ты должен это знать. Я бы на твоем месте хотела бы. Так вот, я считаю нужным предупредить, что о тебе распространяют самые отвратительные слухи.

Дориан осушил второй стакан, снова наполнил его и вернулся в кресло. Он сам удивлялся своему спокойствию и внезапно почувствовал, что смотрит на себя со стороны. Новое ощущение пришлось ему по душе.

– Не желаю знать, что обо мне говорят, – произнес он. – Слухи о других доставляют мне удовольствие, слухи о самом себе – ни малейшего, в них нет привкуса новизны.

– Но это должно интересовать тебя, Дориан, – сказала Розмари. – Джентльмену пристало заботиться о своем добром имени. Даже тебе не должно быть безразлично, что тебя называют развратником и подлецом, который крадет и бесчестит женщин. Конечно, с твоим положением и богатством… Но слава и богатство – еще не главное! Если хочешь знать, я не верю этим слухам. Особенно сейчас, когда смотрю на твое лицо. Грех невозможно скрыть, он накладывает отпечаток. Искривляются губы, набухают веки, руки покрываются пятнами – порок разъедает изнутри. Дориан, твоя сияющая красота и неувядающая молодость свидетельствуют об обратном, – она взглянула на свои собственные морщинистые руки. – Я видела твои портреты в газетах. Я никогда не могла понять, как тебе удалось сохранить красоту. Ты по-прежнему красив, Дориан, – она в отчаянии посмотрела на него, пытаясь сдержать всхлип. – Я так никогда и не вышла замуж из-за…

Она перевела дух и прижала руки ко рту. Как это раньше могло казаться ему очаровательным?

– Ты ангел, – проговорила Розмари, улучив паузу между рыданиями. – Ангел, порожденный моей матерью.

Наступила тишина. Она вытерла глаза тыльной стороной ладони и села обратно в кресло. Казалось, что она наконец получила возможность передохнуть. Хелен была права, когда говорила, что женщины кажутся неприступными и сильными в своих корсетах, пока не начнут плакать. Они мгновенно теряются и путаются, как клубок шерсти, пока разные влюбленные идиоты не примутся приводить их в порядок. Смешок сорвался с губ Дориана.