Никто не засмеялся. Хелен лишь грустно вздохнула.

– Удовольствию от знакомства с вами ничто не может нанести урон, мистер Грей, – сказала она, выступая вперед и протягивая руку. – Моя тетя часто говорила о вас. Вас можно назвать одним из ее любимцев и, боюсь, ее жертвой.

Дориан с нескрываемым изумлением смотрел на нее. Вероятно, он не часто встречал женщин, которые бы так смело вели себя, – и уж точно ни одна из них не была настолько красива. Он поборол изумление, и на его лице заиграла знакомая Розмари недобрая усмешка.

– Сейчас я на плохом счету у вашей тетушки Агаты, – сказал Дориан с наигранно покаянным видом. Розмари пронзило острое сомнение: что могло означать это выражение на его лице? – Я обещал играть с ней дуэт на вечере во вторник, но это совершенно вылетело у меня из головы. Я уже не в первый раз так небрежен и теперь слишком напуган, чтобы напоминать о себе.

Хелен смеялась, откинув голову назад. Розмари восхищалась продуманностью каждого ее движения. Попробуй Розмари так захохотать – у нее получилось бы только издать омерзительный булькающий звук.

– О, я помирю вас с тетушкой, – проговорила Хелен. – Она вас боготворит. И я не думаю, что ваше отсутствие испортило впечатление. Публика наверняка приняла это за дуэт: когда тетя Агата садится за фортепьяно, она шумит за двоих.

– Довольно неприятно для нее и не так уж лестно для меня, – рассмеялся Дориан. Розмари просияла от гордости – он не уступал Хелен в остроумии, это несомненно. А как красиво он смеется!

Розмари прочитала во взгляде Хелен, устремленном на Дориана, что она не только находила удовольствие в его остроумии, но и поддавалась обаянию его красоты. Все в нем было восхитительно прекрасным: тонкий изгиб алых губ, глубокий взгляд серых глаз, золотой оттенок шелковистых волос. Блеск и чистота страстной юности отражались на его лице. Что-то в Дориане возбуждало желание познакомиться с ним, почувствовать на себе его взгляд. Розмари ощущала это, как никто другой. Когда он смотрел на нее, ей казалось, что она уже в его объятиях. Она чувствовала, что живет по-настоящему, только когда он наблюдает за ней.

– Может быть, перейдем в студию? – спросила Розмари. Теперь, когда все внимание было приковано к роскошной Хелен, она чувствовала, что ее роль свелась к роли художника, который просто пишет портрет.

– Ах, я так устал сидеть, – сказал Дориан.

– Я почти закончила, – сказала она, нахмурившись.

Дориан пожал плечами и отвернулся, как избалованный ребенок. «Он и правда бывает капризным, – подумала Розмари и с удовлетворением отметила, что разочарована. – Вот и хорошо, мне нужно запоминать, какие плохие черты есть в нем и как неприятно он может вести себя».

Она поднялась, чтобы показать дорогу в студию. Хелен царственным жестом отстранила ее и прошла вперед, крепко и почти грубо схватив Дориана под руку. Розмари постаралась напомнить себе, что не стоит принимать это на свой счет, потому что Хелен стремилась в любой ситуации оставаться центром внимания. Но Дориан Грей принадлежал ей! Нет, принадлежал не в том смысле, который вкладывала в это слово Хелен, скандально известная своими отношениями с мужчинами, но так, как она не могла представить себе раньше в самых смелых мечтах. Она была счастлива уже тем, что происходило между ними.

В студии Хелен бросилась в просторное плетеное кресло и начала беспокойно скрещивать и выпрямлять ноги, наверное, пытаясь привлечь взгляд Дориана к своим дорогим тонким чулкам. Она была красива странной красотой – в ней было что-то почти мужское. Розмари никогда не видела, чтобы у женщины был такой рост, такие плечи и такая внушительная осанка. Ее губы всегда были алыми, на щеках играл румянец персикового оттенка, и лицо было покрыто тончайшим слоем воздушной пудры. Пепельно-русые непослушные волосы она всегда собирала сзади в тугой жесткий узел. Сухой воздух комнаты быстро наэлектризовывал вьющиеся пряди, выбивавшиеся по бокам. Леди Генри Уоттон могла позволить себе заказывать новые туфли целыми коробками, но она предпочитала из года в год надевать одни и те же полусапожки, покрытые толстым слоем грязи.

– Вы так очаровательны, вам незачем заниматься благотворительностью. Я бы сказала, даже слишком очаровательны, – говорила Хелен своим уверенным хрипловатым голосом, растягивая слова. Она открыла портсигар и предложила Дориану сигарету. Он вежливо отказался. Розмари улыбнулась ему.

– Розмари тоже, конечно, никогда не возьмет в руки сигарету, – сказала Хелен. – И столько всего еще не сделает никогда.

Это был неостроумный выпад в адрес Розмари, но она притворилась, что нисколько не уязвлена, продолжая старательно смешивать краски и готовить кисти. Но если Хелен будет продолжать в том же духе, она не сможет работать. Неужели она планирует просидеть здесь целый день? Неужели она не догадывается, какими важными стали бы эти минуты, проведенные с Дорианом сейчас, когда она заканчивала его портрет? Розмари представила, что Дориан, если бы ему удалось прочитать ее мысли, щелкнул бы ее по запястью. Конечно, этого не произойдет. Никто, кроме нее самой, не знает, как ценно для нее то, что Дориан рядом. Ей придется побороться за него. Мгновение она еще колебалась, а потом твердо сказала Хелен:

– Мы с Дорианом договорились сегодня закончить наши сеансы, и я боюсь, что ты своим очарованием немного отвлекаешь его.

Хелен наклонила голову, как экзотическая птица, которая силится понять, какие слова ей нужно повторить. Просто невероятно! Розмари взглянула на Дориана, ища его поддержки, но он увлеченно наблюдал за Хелен.

– Хелен, – не отступала Розмари, – не сочти за грубость, но я вынуждена попросить тебя уйти.

Теперь уже Хелен смотрела на нее с изумлением. Розмари никогда бы раньше не осмелилась говорить таким тоном.

– Извини, но… – начала Розмари, но Хелен оборвала ее пренебрежительным жестом. Не выпуская изо рта сигарету, она кивнула Розмари, а затем обратилась к Дориану:

– Мне уйти, мистер Грей? – спросила она.

Дориан с надеждой взглянул на Розмари, как будто она была его матерью, а Хелен – новым другом, с которым он надеется приобщиться к взрослым занятиям. Он как будто размышлял, что же будет дальше.

– Как хотите, Дориан, – сказала Розмари, нахмурившись.

– Пожалуйста, не уходите, Хелен, – сказал Дориан. Розмари никогда не слышала, чтобы он говорил таким серьезным тоном. Неужели он уже влюблен в нее? Розмари хотелось предупредить его, что Хелен ничего от него не оставит, потушит и затопчет, как одну из своих опиумных папирос.

– Интересно, почему это мне не следует заниматься благотворительностью? – обратился Дориан к Хелен.

– Наверное, мне не стоит говорить вам этого, мистер Грей, – начала Хелен. – Это такая скучная тема для разговора, что потребует серьезного тона. Я остаюсь только потому, что вы меня попросили об этом. Ты же не возражаешь, Розмари? – Хелен метнула на нее торжествующий и лукавый взгляд. – Ты всегда говорила, что любишь, когда тех, кто тебе позирует, развлекают разговором.

Розмари закусила губу – она всегда так делала, когда волновалась, а это случалось часто с тех пор, как в ее жизни появился Дориан. Она почувствовала на себе его холодный взгляд и закусила еще сильнее, так, что выступила кровь. Она знала, что эта невинная привычка приводит его в бешенство. Так пусть она уже не кажется ему такой невинной!

– Если Дориан так хочет, то, конечно, оставайся, – сказала Розмари, стараясь держаться уверенно под взглядом его глаз. – Столько, сколько захочешь, а твой муж, безусловно, может и подождать.

Хелен быстро нашлась, что ответить:

– Мы были долго помолвлены, он научился ждать.

Дориан тихо рассмеялся. Розмари поперхнулась. Он никогда не смеялся над ее остроумными замечаниями, только если она спотыкалась или по-другому демонстрировала свою неповоротливость. Он взошел на помост для натурщиков с видом молодого греческого мученика. Он ненавидел долго стоять без движения.

– Розмари много о вас рассказывала, – обратился он к Хелен, едва шевеля губами, как чревовещатель. – Вы действительно оказываете такое пагубное влияние на людей?

– Прекрасная поза! – сказала Розмари Дориану. Прекрасной она не была – скорее даже чересчур небрежной. Но ей просто необходимо было вернуть его к разговору, который они могли бы вести один на один, опустить стекло между ними и остальным миром, чтобы Хелен оставалось только прижиматься к нему носом снаружи. Ее ревность накаляла все вокруг, как лучи безжалостного солнца. Она принялась рисовать с лихорадочной поспешностью. Последние несколько мазков – и с ним покончено, покончено со всей этой страстью – навсегда! Но другой, жесткий голос внутри ее звучал похоронным колоколом: «И какой после этого будет твоя жизнь? Кто ты такая, Розмари Холл, без Дориана Грея?» Розмари заставила оба голоса замолчать и упорно продолжала работать.

Хелен очень нравился созданный вокруг нее ореол опасности и порока. Почивая на лаврах дурной славы, приписываемой ей Розмари, она рассуждала:

– В наше время люди слишком боятся самих себя. Они забыли о самой главной своей обязанности – обязанности по отношению к себе. Да, конечно, они милосердны. Они дают пищу голодным и одевают неимущего. Но их собственные души обнажены и умирают от голода.

Розмари вспыхнула, услышав слово «обнажены», и почувствовала на себе взгляд Дориана – по-волчьи серые глаза хищника. Ревность зажгла пульсирующий в ее венах огонь желания. Он выбрал правильный момент, чтобы схватить ее. Ее мучило желание посмотреть в эти глаза, но она не могла заставить себя сделать это. Дориан улыбнулся ей, как будто намекая на что-то, и она начала задыхаться в волнах охватившего ее жара. Ее соски напряглись под его взглядом, скользнувшим за корсаж платья, где поднималась и опускалась ее грудь, по линии затянутой в корсет талии и дальше, ниже, бесстыдно срывая покровы бесчисленных юбок. Хелен продолжала болтать, но, казалось, ни Розмари, ни Дориан не слушали ее. В воображении Розмари вставали картины из ночного сна. Она больше не боялась самых диких сцен, она хотела повторить их. Сейчас же. С ним. Нет, конечно, она не могла. Она бы не посмела. Она не для этого берегла свою девственность.

– Я почти закончила, – проговорила Розмари, стряхивая наваждение. – Дориан, вы не могли бы немного повернуть голову вправо?

Дориан подчинился. Повернувшись, он оказался лицом к лицу с Хелен, и это неприятное обстоятельство облегчало задачу Розмари – чем реже она встречалась с ним взглядом, тем свободнее себя чувствовала.

– Лучший способ избавиться от искушения – это уступить ему, – говорила Хелен. – Попробуй только сопротивляться искушению, и в душе проснется тоска по тому, что она сама запретила себе, и стремление к пороку, который стал казаться чудовищным и греховным только благодаря существованию этого бесчеловечного закона. Вас, мистер Грей, в пору белоснежного отрочества и нежно-розовой юности уже посещали страсти, которые пугали вас, мысли, которые наполняли вас ужасом, сны и мечты, одно воспоминание о которых окрашивает щеки румянцем?

Хелен обращалась к Дориану, но ее слова с пугающей отчетливостью отзывались в сознании Розмари.

– Хелен, перестань пугать моего гостя, – сказала она, но ее беззаботный смех был больше похож на крик животного.

– Единственный, кто испуган здесь, это ты, Розмари, – холодно ответила Хелен.

Дориан рассмеялся. «Боже мой, – думала Розмари. – Неужели он на стороне Хелен, которая сейчас изо всех сил пытается поставить меня в неловкое положение?» У нее упало сердце.

Наконец она решила, что должна продолжать работать, как будто все происходящее не имеет никакого значения для нее. Работа – единственное, что может исцелить раны, которые наносят люди; поэтому она так стремилась к уединенной жизни, посвященной искусству. Ее отец овдовел, и у него не было больше детей, кроме этой талантливой упрямой красавицы, которую он умолял изменить свое решение. Розмари всегда отвергала молодых людей, которых приводил к ним в дом отец. Она открыто им грубила, отбрасывала их в сторону, как камешки, мешавшие продолжать путь.

Она углубилась в работу, а Хелен и Дориан были увлечены беседой.

– Вы не пугаете меня, – говорил Дориан. – Вы меня сбиваете с толку. Я не знаю, что вам ответить. Существует какой-то ответ, но я не могу его найти. Не говорите ничего. Дайте подумать. Или лучше я попробую перестать думать.

Хелен понимала, как привлекательны ее рассуждения для Дориана, и замолчала на минуту, предоставляя ему запутаться в сетях ее порочной логики. Она умела выбрать психологически точный момент, когда нужно было замолчать. «Неужели она и вправду воплощение зла?» – думала Розмари. Они были подругами, и она должна была отрицать это. Кроме того, ей было жаль Хелен. Хотя она позволяла себе только намеки, Розмари знала, что Хелен была бесплодна. Ей было почти тридцать лет, и за двенадцать лет брака она не подарила мужу ни одного ребенка. Розмари догадывалась, что цинизм для Хелен был лишь способом защиты. Бог отказал ей в женской мягкости, и это еще больше ожесточило ее. Ни для кого не было секретом, что ее муж беспрестанно изменял ей и был завсегдатаем публичных домов.