Хелен снова опустилась в плетеное кресло, очень довольная первым днем обучения прекрасного Дориана Грея. Она наблюдала за Розмари, стараясь придать своему взгляду отсутствующее и скучающее выражение. На самом деле ее очень занимала работа художницы, и она завидовала точности и аккуратности, с которой та писала. Шелест кисти был единственным звуком, нарушавшим тишину, и время от времени Розмари отступала назад, чтобы взглянуть на свою работу. В косых лучах солнца, проникавших сквозь открытую дверь, плясали золотые пылинки. Надо всем довлел тяжелый аромат роз.

Спустя четверть часа Розмари прервала работу и долго смотрела на Дориана Грея, затем перевела взгляд на портрет, нахмурившись и закусив губу.

– Я закончила, – сказала она и, наклонившись, вывела в нижнем левом углу букву своего имени и фамилию ярко-красной краской. Хелен посоветовала не писать имя целиком, ограничившись первой буквой, чтобы, как она выразилась, никто не мог почуять слабый пол.

Хелен подошла к холсту и стала внимательно рассматривать портрет. Это, несомненно, была великолепная работа, и сходство поразительное. Как обычно, Розмари проявила весь свой талант. Но Хелен видела, что картина завораживает другим – Розмари запечатлела в ней все свои невысказанные желания.

– Дорогая Розмари, от всей души поздравляю тебя, – сказала Хелен. – Это лучшее произведение нашего времени. Мистер Грей, взгляните сами.

Дориан вздрогнул, как будто пробудившись ото сна.

– Портрет готов? – пробормотал он, сойдя с платформы.

– Готов, – ответила Розмари. – И должна поблагодарить вас за то, что так прекрасно позировали сегодня.

– Это целиком моя заслуга, – вмешалась Хелен. – Не так ли, мистер Грей?

Дориан медленно направился к холсту и, подойдя, бросил на него безучастный взгляд. Но, едва увидев портрет, он изумленно отшатнулся, и на его щеках появился румянец удовольствия, а в глазах загорелся огонек, как будто он впервые увидел себя со стороны. Он неподвижно застыл от изумления.

– Вам нравится? – спросила Розмари, задетая его молчанием. Хелен даже стало ее жаль. Бедная девочка понятия не имела о том, какое эротическое переживание потрясло их обоих несколько минут назад. Откровенно говоря, она вообще не имела представления об эротических переживаниях. Хелен подавила улыбку. Розмари чувствует себя оскорбленной сейчас, что же она должна будет почувствовать, когда узнает про то, что произошло между ними в саду.

Дориан по-прежнему не проронил ни слова, и Хелен заговорила вместо него:

– Конечно, ему нравится портрет, Розмари. Как он может не понравиться?! Это одна из лучших картин современности. Я заплачу столько, сколько попросишь. Он должен быть у меня.

Розмари со вздохом опустила голову.

– Послушай, должна же ты рано или поздно расстаться с ним, – сказала Хелен.

– Да, должна, – ответила Розмари.

– Вот и умница, – насмешливо похвалила Хелен. – А теперь перейдем к тому, что я считаю настоящим искусством, – к деловому соглашению.

– Нет-нет, – возразила Розмари, закусив губу с упрямым выражением, и это взбесило Хелен, потому что ей показалось, что таким образом она только набивает себе цену. – Я не буду его продавать. – Не давая Хелен сказать, она продолжила: – И отдать его я тоже не могу. Он принадлежит не мне, Хелен.

– А кому же?

– Дориану, конечно.

– Ему невероятно повезло.

– Как печально. Как нелепо! – проговорил Дориан, не в силах оторвать глаз от портрета. – Я постарею, стану уродливым, отвратительным стариком, а человек на портрете будет оставаться молодым. Он не станет старше ни на день… Если бы я мог поменяться с ним местами! За это я бы отдал все, что угодно. Я бы отдал душу, если бы это было возможно!

– Тебе такая сделка вряд ли понравится, Розмари, не так ли? – со смехом сказала Хелен.

– Я бы воспротивилась этому всей душой, – ответила Розмари.

– Да, твоей работе был бы нанесен большой урон, – продолжала смеяться Хелен.

– Я не шучу! – закричал Дориан. – Хелен была права. Единственная стоящая вещь в этой жизни – молодость. Как только увижу, что старею, я убью себя.

– Дориан! Не говорите так! – воскликнула Розмари, схватив Дориана за руку. – У меня нет никого ближе вас! Неужели вы ревнуете к бесчувственным вещам? Вы прекраснее любой из них!

– Я ревную к вещам, потому что им не придется умирать. Я ревную к портрету, который вы написали. Почему он сохранит красоту, которую потеряю я? Время отнимает у меня каждое мгновение и дарит их ему. Зачем вы написали портрет, Розмари? Это насмешка – жестокая насмешка! – Он вырвал руку из руки Розмари и бросился на диван, зарывшись лицом в подушки, как будто возносил молитву.

– Вот что ты наделала, Хелен, – с горечью сказала Розмари.

– Это истинное лицо Дориана Грея, вот и все, – Хелен пожала плечами.

– Это неправда.

– Если неправда, то в чем моя вина? – с притворным недоумением спросила она.

– Тебе следовало уйти, когда я попросила тебя об этом, – пробормотала Розмари.

– Напротив, ты попросила меня остаться.

– Хелен, ты и Дориан – самые близкие мне люди, но вы оба заставили меня возненавидеть самую удачную из моих работ, мне следует уничтожить ее. Это всего лишь кусок холста и немного красок. Я не позволю портрету встать на пути у каждого из нас.

Дориан, подняв от подушки побледневшее лицо, наблюдал полными слез глазами за Розмари, которая подошла к столу, где хранила краски. Она открыла ящик и из груды пустых тюбиков и засохших кистей достала длинный нож с тонким стальным лезвием. С глухим всхлипом Дориан вскочил с дивана и, бросившись к ней, вырвал из ее руки нож и отбросил в другой конец комнаты.

– Не делай этого, Розмари, – сказал он, внезапно успокоившись. – Не совершай убийства.

– Я рада, что вы наконец оценили мою работу, – холодно сказала Розмари. – Я не смела надеяться на это.

– Оценил? – переспросил он. – Я влюблен в портрет, Розмари. Он как будто часть меня. Я чувствую свою связь с ним.

– Прекрасно. Как только он высохнет, я покрою его лаком, подберу раму и отправлю к вам домой, – сказала Розмари, вытирая руки куском ткани, который висел на мольберте. – Вы сможете сделать с собой все, что пожелаете.

Хелен, наслаждаясь разыгрывающейся на ее глазах драмой, вскочила на ноги и зааплодировала.

– Браво! – воскликнула она. Дориан робко взглянул на нее, придя в себя после своей театральной выходки.

– Хелен, перестань, пожалуйста, – сказала Розмари. – Я очень устала. Я думаю сегодня лечь спать раньше. Долгие часы за мольбертом выбивают меня из колеи, – она обернулась к Дориану, и в ее глазах стояло грустное выражение, которое смутило Хелен. – Прошу меня извинить, я сейчас же отправлюсь в постель.

– Мы извиним, – ответила Хелен. – Мы все равно едем в театр.

– В театр? – спросили Розмари и Дориан одновременно. Дориан засмеялся и покачал головой, как будто говорил, что не может угнаться за выдумками этой Хелен Уоттон, но погоня доставляет ему удовольствие. Розмари посмотрела на нее таким взглядом, как будто хотела, чтобы нож снова оказался у нее в руке.

– Я прошу вас, – сказала Дориану Хелен. Он взглянул на Розмари, бросившую ему умоляющий взгляд поверх холста.

– Я должен поехать с Хелен, – сказал он.

– Очень хорошо, – ответила Розмари.

– Спасибо, – сказал он ей, протягивая руку. С видимым неудовольствием она протянула ему свою, и он быстро поцеловал ее.

– Вы не будете нравиться ей больше, если поедете, – неожиданно сказала она. А затем произнесла умоляющим шепотом, достаточно громким, чтобы ее слова могла услышать Хелен: – Прошу вас, не делайте этого.

Дориан лишь вежливо поклонился в ответ.

– Вам нужно отдохнуть, дорогая, – сказал он и направился к двери. Хелен пошла за ним. Когда она уже выходила из комнаты, Розмари подбежала к ней и положила руку на ее плечо.

– Я доверяю тебе, – прошептала она. В ее прекрасных голубых глазах стояла тревога.

Хелен обняла ее и прошептала на ухо:

– Если бы я только могла доверять самой себе. – Она поцеловала ее долгим поцелуем, прижав свои губы к ее губам и нежно раздвигая их языком.

Глава 4

Кучер Хелен, Эдгар, был невысоким человеком с обветренным красным лицом, какой бывает у алкоголиков, и вечно потрескавшимися губами. Прежде он возил Генри Уоттона, но был уволен, когда, напившись, врезался в дерево вместе с лордом Уоттоном, сидящим внутри. Лорд Уоттон был там не один, и шлюха – которая в тот момент зарабатывала ртом на хлеб где-то на уровне его колен – оказалась на мостовой со сломанной челюстью, на чем и закончилась ее карьера.

Хелен наняла его в качестве своего кучера, потому что хорошо знала ему цену. В конце концов, он был верным слугой, и у него все-таки был удивительно неутомимый язык, которым он мог часами работать в ее влагалище. Он был влюблен в нее коленопреклоненной, разрушительной любовью людей, которые перестают жить раньше, чем достигают смерти. Он не мог без смущения смотреть в глаза так называемым ее друзьям, которых она приводила с собой, потому что прекрасно знал, что она, как и ее муж, пользуется всеми преимуществами уединения в мчащемся экипаже.

Вид Дориана Грея, пронзительный взгляд его серых глаз и высокая, стройная фигура были, должно быть, невыносимы для коротконогого кучера. Он поспешил усадить обоих и ретировался, заняв свое место сзади.

– Эдгар, отвезите нас, пожалуйста, на Риджент-стрит. К Веррей, – скомандовала Хелен. Лошади тут же поскакали галопом.

Дориан удивленно поднял брови. Ресторан Веррей был одним из самых дорогих в Лондоне, да и находился за многие мили отсюда.

– Вы, конечно же, были там, – сказала Хелен.

– Нет, – тихо ответил Дориан. – Еще не был.

– Хм, забавно. Послушайте, я ведь ничего про вас не знаю. Судя по внешнему виду и манерам, вы далеко не нищий.

– Если вам это ясно, зачем спрашивать? – спросил он, подозрительно сощурив глаза.

– Чтобы знать наверняка, – ответила Хелен, стягивая перчатки. Она уютно устроилась рядом с Дорианом и, как любящая сестра, взяла его за руку. Возле его рта появилась жесткая складка. – В этом я ничем не отличаюсь от других – лучше сразу услышать все неприятные новости. Расскажите мне о своей матери.

– Она была удивительно красива, – произнес он, задумчиво глядя в окно.

– В этом не приходится сомневаться, – кивнула Хелен.

– Мне говорили, что ее глаза были прекрасного голубого цвета. Она могла бы заполучить кого пожелает, многие богатые и красивые мужчины были без ума от нее. У нее был муж здесь, в Англии. И дочь. Мне так говорили. Я никогда не встречал ее мужа и даже не слышал его имени. Одно я знаю точно – он любил ее больше, чем она его. Она была романтична от природы и, оставив его, сбежала в Америку, где встретила моего отца – молодого человека без гроша за душой, который буквально ничего собой не представлял. Его убили на дуэли через несколько месяцев после моего рождения. Это была некрасивая история, и мне никогда не рассказывали подробностей, но я мог составить себе представление по обрывкам разговоров. Кажется, что мой отец, которому она еще принадлежала по закону, заплатил какому-то проходимцу бельгийцу, чтобы тот прилюдно оскорбил моего отца, а уж дальше не составило труда с ним расправиться. Дело замяли, но моя мать вскоре заболела и умерла. Мой двоюродный дедушка по фамилии Келсо забрал меня к себе в Лондон. Он хорошо распорядился моим состоянием, и, когда я достиг совершеннолетия, меня ждали деньги моей мамы.

Такова была история родителей Дориана Грея. Несмотря на печальные события, эта история задела что-то в душе Хелен своей необычной, почти современной романтичностью. Красивая женщина, рискнувшая всем ради своей безумной страсти. Несколько недель счастья, прерванного вероломным преступлением. Месяцы молчаливой агонии и ребенок, рожденный в муках. Мать, ставшая жертвой смерти, мальчик, обреченный на одиночество, и опека черствого старика. Да, это была интересная история, которая делала его еще совершеннее в ее глазах, теперь за изысканностью скрывалась трагедия. Хелен боролась с желанием подчинить себе этот высокий дух, это порождение Любви и Смерти.

Она улыбнулась и сильнее сжала его руку. Он ждал ее следующего шага. Было что-то захватывающее в борьбе характеров. Ничто не сравнится с этим ощущением настоящего счастья. Чувствовать, как воля одного смешивается с волей другой, словно какая-то неуловимая материя, загадочный аромат.

– Дориан, – начала она. – Тот, кто в прекрасном находит уродство, безнравственен и, более того, скучен. Это неправильно. Тогда как вы…

И тут Дориан прервал ее, впившись внезапным поцелуем в ее губы. Его дыхание обжигало, язык искал ответного поцелуя. Ее еще никто не целовал с такой яростью. Обычно мужчины аккуратно подходили к этому – ждали подходящего момента, определенного выражения в глазах своей дамы. Они старались не показаться грубыми и прощупывали почву. Горячие поцелуи были припасены для шлюх.