После импровизированной трапезы Красная Шапочка окончательно успокоилась насчет актерского будущего Бабушки. Режиссер, вкусив привезенных ею разносолов, уж точно не сможет ее отпустить, хотя бы ради пирожков.

Впрочем, способности Бабушки отнюдь не ограничивались организаторским талантом, и я сейчас даже не о проявленном ею актерском мастерстве. Как я уже упоминал, Эркюлю Пуаро и даже комиссару Коломбо было чему поучиться у Марии Ивановны в мастерстве ненавязчиво, не нервируя подопечного, проводить дознание.

К моменту, когда мы с вами, дорогой читатель, вернулись к нашим героям, разговор у них совершенно плавно, как поезд на магнитной подушке, переполз на такие вещи, о которых, вероятно, тот же режиссер и вовсе не стал бы говорить в других условиях.

– …в двадцать пять ведь о таких вещах не думаешь, – говорил Лев Львович, задумчиво поедая пирожок. – Жизнь кажется праздником, карнавалом, она пьянит и кружит голову. Тривиальные радости вызывают фейерверк веселья, банальные обиды становятся смертельными оскорблениями, минутная симпатия – любовью на всю жизнь. Мы были молоды и оба ощущали этот праздник. Мы не думали о чувствах до тех пор, пока нам было вместе хорошо.

– А потом? – уточнила Бабушка. – Сколько вы… встречались с моей дочерью?

– Месяца три. Точнее, два с половиной. Все каникулы, мы познакомились как раз на них. Я окончил четвертый курс ВГИКа, уже отбыв армию и отработав на киностудии пять лет, а Алина перешла на второй курс журфака, но уже тогда было ясно, что у нее большое будущее.

– Вы ее любили? – спросила Мария Ивановна.

– Да, – ответил режиссер. – Тогда я не осознавал этого до конца. Конечно, очень страдал от разрыва, но не мог пойти на что-то серьезное.

– Почему? – уточнила Бабушка.

– Я в то время еще не нагулялся, – едва заметно покраснел он, – да и она тоже посматривала на других. Я не был готов к ответственности, которой оборачиваются постоянные отношения, опять-таки, я ведь не родился Брюковкиным… тьфу, то есть я не родился режиссером Брюковкиным, мне предстоял долгий путь ассистентства, путь ученичества. И у меня была, как говорится, «голова в облаках», я грезил лаврами Феллини, Копполы, Бондарчука…

– Я его неделю назад в салоне, кстати, видела, – вставила Красная Шапочка. – Причем в парикмахерской. Что он там делал, с его-то прической…

– Федьку я каждую неделю вижу, я сейчас про его папу, – отмахнулся режиссер, не теряя нити повествования. – Откровенно говоря, нельзя быть хорошим режиссером, актером, писателем, композитором, если у тебя нет этого, нет крыльев, с помощью которых ты можешь взлететь, нет Внутренней…

– …Богини? – подсказала Красная Шапочка.

Режиссер удивленно на нее воззрился:

– Ну, можно и так сказать. И ты вовсе не сразу понимаешь, что, кроме нее, тебе нужно что-то еще, более приземленное, рациональное, не дающее разорвать связь с реальностью настолько, чтобы покинуть ее. Что-то такое, как…

– Разум… – вновь подсказала Красная Шапочка, но не успела договорить.

– Вы удивительно точны, звезда моя, – перебил ее Лев Львович. – Вот именно, разум. Эти две половинки очень долго не уживаются друг с другом и конфликтуют по малейшему поводу, но приходит момент, когда они начинают работать как одна команда. Тогда ты можешь состояться как творческая личность.

Он отхлебнул чаю:

– А мы с Алинкой только начинали этот путь. Мы сами с собой еще не примирились, куда там друг с другом. Начались ссоры, которые каждый из нас переживал очень остро. Она дико ревновала меня, я дико ревновал ее. Когда мы разбежались, она сразу же завела себе новую любовь, вышла замуж, затем еще раз и еще. Я не остался в долгу. Мы старались не попадаться на дороге друг у друга… четверть века старались. Хотя, если уж совсем честно, такой, как она, я больше не встретил. Поэтому, наверное, и не женился…

Брюковкин вдруг вытащил из-за пазухи медальон на золотой цепочке, открыл его, а там…

– Это же мама! Только совсем молодая! – ахнула Оленька.

– Ну да… – режиссер вздохнул и захлопнул медальон. – Если бы она и вживую могла иногда помолчать, как эта фотография…

Бабушка прокашлялась:

– Так вы расстались в сентябре, значит?

– Третьего сентября, – кивнул Брюковкин. – Прям как в песне.

– А внучка моя родилась в апреле следующего года, – выражение лица Бабушки было столь спокойным, что Волк с Красной Шапочкой продолжили уплетать пирожки как ни в чем не бывало.

И даже режиссер понял не сразу, а лишь опять отхлебнув чаю. Впрочем, отхлебнув, он его не проглотил, а замер, словно вместо чаю глотнул мощнейшего стоп-седатива. Бабушка тоже молчала, по-доброму улыбаясь и глядя Брюковкину прямо в глаза.

Наконец вынужденная пауза привлекла внимание молодежи. Волк и Красная Шапочка недоуменно уставились на глядящих друг на друга Бабушку и режиссера, затем перевели взгляд друг на друга.

– Чего это они? – спросила девушка.

– Откровенно говоря, я упустил нить их беседы, – заметил Волк. – Ну и пирожки на нашей киностудии, а я знать не знал, просто объедение.

– Вам, мужикам, только бы пожрать, – надула губки Красная Шапочка, но Волк на подобную бестактность даже не думал обижаться.

– Прежде всего я Волк, и метаболизм у меня волчий, – спокойно заметил он. – А это значит, что когда я есть, я хочу есть. Сколько волка ни корми, вдоволь он не наестся никогда, – объяснил Волк. – К тому же питаюсь я отнюдь не по-волчьи. Доширак для canis lupus совсем не то что доктор прописал.

– Вы хотите сказать… – режиссер обращался к Бабушке, совершенно не обращая внимания на треск назойливой молодежи, – что она… что я…

– Цвет волос, – кивнула Бабушка, – у вас они потускнели, но в молодости, должно быть, были такими же, как у нее, у Оленьки. Да и в чертах лица есть нечто общее. А главное – ваша «голова в облаках». Моя внучка – умница и красавица, но в облаках она на всю голову.

– Ба, ты о чем ваще? – не поняла Красная Шапочка.

А вот Волк сразу понял и невольно разулыбался.

Режиссер беспомощно уставился на Красную Шапочку и даже пару раз хлопнул ресницами, точь-в-точь как она:

– А что стоит в твоем свидетельстве о рождении?

– У меня прочерк, а отчество «Аркадьевич» мама записала по имени врача, принимавшего роды, – почему-то шепотом проговорила Оленька.

– Но почему она тогда…

– А потому что упрямая, – ответила Бабушка. – Она с детства как упрется рогом, хоть кол ей на голове теши, не переубедишь ни за что. Вы вот, хоть и творческая личность с Внутренней Богиней в голове, но повзрослели и много поняли; а она только кажется серьезной и самодостаточной женщиной, а как была пичужкой перелетной, так и осталась…

Теперь ошарашена оказалась Красная Шапочка. Ошарашена и обижена:

– Ба, ты это про меня? – она растерянно захлопала ресницами совершенно так же, как давеча Лев Львович. – За что?

Бабушка протянула руку и погладила русые кудри девочки:

– Что ты, вовсе не про тебя. Про мамочку твою любимую.

– Про маму? Но почему…

– Потому, что натворила она делов, – ответила Бабушка.

– А я-то думал, куда она пропала, – хлопнул себя по лбу режиссер. – Она что, в академку со второго курса ушла, что ли?

– Ага, – подтвердила Бабушка. – Зимнюю сессию сдала, сразу и оформили. Я ее тогда чуть не убила, и убила бы, не будь она беременной. В фигуральном смысле, конечно. – Не переставая теребить на груди амулет в виде круга с восемью загнутыми лучами, Мария Ивановна с тревогой взглянула на Волка, начавшегося чихать. – А главное, она ж, язва, так и не призналась, кто отец Красной Шапочки. Двадцать три года молчала, я думала, может, сама не знает, а поди ж ты…

– Так может… – Брюковкин задумчиво потер виски…

– Не может, шеф, – внезапно сказал Волк, громко чихнул и едва не подавился очередным пирожком. – Можете делать анализ ДНК, можете мне на слово поверить. И как я сам не догадался?

– Почему это ты, Вовчик, должен был догадаться? – уточнил режиссер с плохо скрываемым раздражением. – Ты к этой истории…

– Пока не имею никакого отношения, – пожал плечами Волк. – Но не забывайте о моей видовой принадлежности. А так же об особенностях восприятия ликантропов.

– Чего ты темнишь, Серый, – но режиссер, кажется, был заинтригован. – Чего ты там воспринимал, сигналы из космоса, что ли?

– Ученые из Тамбовского медицинского университета исследования ликантропов считают, что обоняние Canis Lupus Sapiens примерно в сто четырнадцать раз сильнее человеческого, – хорошо знакомым Красной Шапочке тоном ее собственного Разумея Занудовича ответил Серов-Залесский. – Ряд исследователей Homo Sapiens с ними не согласны, называя цифры от семидесяти семи до ста, но то, что запахи мы различаем во много раз лучше, ни у кого сомнений не вызывает. Аа-пчхи! – отвлёкся Волк, утер глаза и, подхватив бутерброд с колбасой, продолжил объяснения: – Каждый человек, более того, каждое живое существо обладает индивидуальным, совершенно неповторимым запахом, но этот запах – не просто какой-то одиночный аромат, это целый букет, наполненный цветами и оттенками. И в этом букете можно выделить очень, очень многое. По запаху мы можем сказать о человеке почти все, начиная от того, сколько ему лет и заканчивая даже некоторыми проблемами его здоровья или тем, что он ел на завтрак третьего дня.

– Мужики, ущипните меня, я таких задвигов от Волка никогда не слышал, – поразился Потапыч.

– Вообще-то он умный, – заметил Олег, разливая пиво.

Анатолий Сергеевич и директор ничего не сказали – дремали на стульях на солнышке, не желая перемещаться в непротопленный с зимы темный клуб.

– Го-онишь, – выдохнула Красная Шапочка.

– Смени лексикон, – строго оборвал девушку Волк. – Вы, Мария Ивановна, ели овсяные хлопья «Фитнес» с джемом и молоко «Домик в деревне», вчера и позавчера, а сегодня – кашку из этих же хлопьев на молоке с клубничным вареньем, чай и печенье домашнего приготовления, – спокойно ответил Волк.

Бабушка кивнула.

– Потапыч вчера выпил не меньше литра и закусил салом. – Волк махнул лапой в сторону возвращающегося к столу оператора. – А ты, Олег, вчера в Москве был с женщиной, и ели вы на ужин…

– Вовчик! – дернул Волка за рукав режиссер. – Не отвлекайся, я знаю, что тема еды тебе всегда небезразлична.

– А вы еще не поняли, шеф? – ответил Волк. – Впрочем, я сам только что понял, что меня все это время с толку сбивало. Пару раз я даже думал, что идет она, а появлялись вы.

При этом выражение морды у Волка стало таким унылым, словно он вместо сосиски сточил морковку, да еще и несладкую.

– У вас и у Красной Шапочки есть общая нота в запахе, – ответил он. – Не знаю, огорчу я вас, или, наоборот, обрадую, но я теперь практически полностью уверен: Красная Шапочка – ваша единокровная дочь. – И янтарные глаза Волка радостно сверкнули.

– Так вот почему меня так тянуло к Оленьке, – взяв дочь за руку, Лев Львович поцеловал ее.

Но Красная Шапочка резко одернула руку, встала из-за стола и побрела в сторону леса.

Волк пошел следом, на ходу доставая из куртки сложенный лист бумаги:

– Слышь, дочка знаменитого режиссера, я тут набросал еще несколько пунктов к нашему контракту. Тебе необходимо изменить манеры и подредактировать лексикон.

И Волк попытался всунуть в руки Ольги бумагу.

– Мне нужно все осознать и переоценить, – быстро проговорила Оленька и, протянув руку, уперлась в грудь Волку, не подпуская к себе.

– Ты во многом исправилась, но появились новые, так сказать, шероховатости в характере, – настаивал на своем Волк, не оценив перемены в настроении девушки.

– Хватит меня учить, – очень спокойно заявила Красная Шапочка. – Ни ты, ни Матушка, ни уж тем более Лев Львович уже не имеете на это права. Только Бабушка, а она мне нотаций не читает. Хватит. Теперь я буду жить по своим правилам. Постараюсь.

И Волк понял – перед ним другая девушка, не та, с которой он познакомился не больше месяца назад.

И Красная Шапочка пошла одна в сторону дома Ларисы Степановны.

Лев Львович привстал, но Мария Ивановна дернула его за край джинсовой куртки.

– Сидите. Девочка взрослеет.


– А красивую я речь задвинул Волку, – похвалился Разумей Занудович. – Он даже оторопел.

– Почему ты? – не дала себя в обиду Внутренняя Богиня. – А какие я сделала глаза! За такие глаза премии вручают на Канском фестивале. Он обнаглел, этот Волк. Наша Красная Шапочка для него полигон по развитию личности. Нет, чтобы чаще целовать, лазить ночью в окно, по утрам заваливать подоконник цветами… Хотя с цветами я немного погорячилась.

– Вот вы девушке душу рвете, – капризно заявила Девочка-девочка. – А мы, между прочим, остались голодными. Колбасу мы не едим, а пирожки слопали без нас. Оленька, ты, главное, не реви… Все еще наладится, нужно в это верить! Я верю, а вы?..

Глава 8. Отсутствие денег – двигатель отношений