Юлия Алева - Пыль и бисер

— Доброго дня, сударыня. — низким простуженным голосом обозначил свое присутствие этот человек. Где вы, трогательные запотевающие очёчки, близоруко щурящиеся глаза, щеточка усов, нелепые кудряшки на голове? Без этого камуфляжа на меня в упор бесцветными, почти белыми глазами смотрел волк. С такими лицами у нас гестаповцев в кино показывают.

Я оторопела.

— Федор Андреевич? Какими судьбами? — этому-то к чему по монастырям шляться?

— Честь имею представиться. Федор Андреевич Фохт, чиновник по особым поручениям Отдельного жандармского управления.

— Ах, недолгой была Ваша инженерная карьера. — автоматически съязвила я, как-то задев собеседника.

— Сударыня, наш разговор является государственной тайной, поэтому призываю Вас быть серьезнее.

Я помедлила перед следующей фразой, судорожно вспоминая, где могла проколоться. По всему выходило, что много где. Но жандармское управление курирует политические преступления, заговоры и прочую суету, к которой я постаралась не притронуться. Очень хорошо постаралась.

Меня до сих пор потряхивало от воспоминания, когда в одной комнате умирает мой муж, по-своему горячо любимый, а в другой я ворошу его бумаги, пытаясь отделить зерна от плевел. С минуты на минуту могли прийти следователи — все же дуэли, хоть и разрешили, но могли расследовать. Страшные часы.

— И чем же моя скромная персона могла заинтересовать столь важного человека? — надо как-то удержаться на грани высокомерия и хамства. Свекор и его близкие впитали талант к этому с рождения, а мне пришлось осваивать интенсив-курс.

— У меня есть информация, что Ваш покойный супруг мог поддерживать связи с некоторыми неблагонадежными личностями.

— Мой покойный супруг. — тут мой голос дрогнул, правда не от скорби, а от гнева. К чему сейчас трепать его имя. — был самым преданным Царю и Отечеству человеком, которого я знала (святая правда, особенно учитывая мой круг знакомств). Он честно и бескорыстно служил Родине, и, если бы не трагический случай….

Вот тут можно и порыдать, и помолчать.

На нас косились прохожие, сцена получалась безобразной.

— Оставьте меня и Ваши нелепые подозрения. Всего хорошего. — и с достоинством удалилась.

Хреновато складывается монастырская скорбь. И вот тут в первый раз я серьезно задумалась, что замужество выйдет мне еще большим боком.

* * *

Двух дней не прошло, как горничная сообщила, что в гостиной меня ожидают. Я только вернулась с обедни, настроение было вполне таки благостным, вот зачем было все портить?

— Приветствую Вас, Ваше Сиятельство. — вот откуда в нем столько язвительности?

Рыбьи глаза замораживали все живое на глубину в два локтя. И я сама сочла его не лишенным обаяния? Бред какой-то. Это ж сколько мы тогда пили, что любовь к ближнему затуманивала разум?

— Я наводил справки о Вас, Ксения Александровна. — пауза. Прямо-таки МХАТовская.

— Узнали что-то интересное? — я немного изменила позу, так как корсет при допросе — дополнительная пытка.

Выражение глаз не менялось, как, впрочем, и остальная мимика.

— Любопытно мне, как барышня, всю жизнь прожившая в деревне, в глуши Симбирской губернии, получила столь неординарное образование.

— Батюшка мой, Александр Дмитриевич, Царствие ему небесное, журналы выписывал. — Эту историю я всегда выдавала с видом лихим и придурковатым, хотя сейчас, в трауре, лихой и придурковатый вид был как-то неуместен.

— И с каких же журналов провинциальная барышня научилась разбираться во внешней и внутренней политике?

Я кокетливо заулыбалась и покраснела.

— Да разве ж я эксперт? Я так…. Слушаю разговоры умных мужчин, сравниваю.

— Вы, Ксения Александровна, сами свои выводы мужчинам объясняете. Доступнейшим способом. Сам тому свидетелем был.

— Ах, это…. Семейная размолвка, так бывает.

И такая пикировка продолжалась больше часа. Кто бывал у нас в гостях? Да я и вправду не помню уже. О чем беседовали? Преимущественно пили. И пели. Чтобы снова выпить и спеть.

— Я еще вернусь. В субботу, скорее всего.

Я выпростала из широкого черного кружевного рукава ладонь и подтянула к себе принесенную гостем газету. Полистала и отодвинула.

— Федор Андреевич, Вам будет не до меня в субботу. У Вас появятся совершенно иные заботы.

— Ну это вряд ли.

* * *

Полагаю, до Высочайших новостей меня не навестят. Еще по здравом размышлении, писем Фролушке я пока решила не отправлять.

Утро двадцатого октября выдалось ветреным и солнечным. Я совершила обычный свой моцион, выслушала как в церквях читают здравицу императору Александру, поставила две свечки за упокой и пошла прочь. Вечером ко мне никто не пришел.

Наутро город так же безмолвствовал. В газетах все так же печатали сводки о здоровье Государя и выражали осторожную надежду, что все еще выправится.

А глубоким вечером, когда все уже давно легли, в нашем флигеле раздался стук. Даже не так, раздался СТУК. Выносили дверь. Я выскочила в одном белье, на ходу заматываясь в шаль и обнаружила господина Фохта.

— Я должен задержать Вас, сударыня. — немного нервно заявил ночной гость.

— На каком же основании? — безумно хотелось спать. Просто нечеловечески.

— По подозрению в государственном преступлении. — а как глазки-то меня буравят.

— Помилуйте, Федор Андреевич, ночь на дворе, какие преступления, а тем более государственные, я могу совершать? — ветер пронизывает даже вглубь костей.

— Вы имели преступный умысел против Государя!

И вот надо мне было лезть со своим языком?

— Ни разу в жизни.

— Откуда Вам было известно, что Государь скончается?

— Да Вы что?! — вот-вот, изумления и горя побольше и перекреститься неплохо. — Какая трагедия!

— Но Вы знали!

— Понятия не имела, Федор Андреевич. Просто предположила, что за несколько дней Вы найдете лучший объект для изучения, чем я. По пятницам сюда новая партия паломников приезжает, поэтому есть шанс, что кто-то попадется куда более близкий вам по роду деятельности. — и глазками хлоп-хлоп.

— Я Вам не верю.

— Ваше право. Но рассудите сами — задержите Вы меня, рапорт напишете, где сообщите, что приставали к скорбящей вдове, а когда она предложила поискать более серьезных преступников, обвинили в государственной измене. С меня-то спрос маленький, а Вы — государственный служащий, таким глупости по должности совершать не стоит. — да, глумлюсь. Но у меня появилась идея.

— Не выезжайте из города без уведомления полиции.

— И Вам доброй ночи. — пожелала я удаляющейся спине. И пальчиком помахала. Средним.

— Вы, Федор Андреевич, велели уведомлять о моих перемещениях. Так вот, я уезжаю завтра. — и в ответ на недоуменно приподнятую бровь — К свекру моему, Николаю Владимировичу.

— С чего такая внезапная поездка, Ваше Сиятельство? — язвительно осведомился он.

— Скоро у моего покойного супруга день Ангела. Я хотела бы провести это время с семьей.

— Графиня, именины Вашего супруга — несколько раз в месяц. И Вы не один из этих дней провели здесь. — он ухмылялся мне в лицо. Хам.

— Петр Николаевич говорил мне именно об этом дне. И я проведу его на его могиле.

— Хорошо, мы сопроводим Вас в Вашем путешествии.

— Извольте, сударь.

И ведь сопроводил.

Как оказалось, прямого железнодорожного сообщения между Суздалем и Вичугой не было. Я провела два незабываемых дня в почтовой карете. Тут недавно была критика в адрес семейной повозки Татищевых? Все ложь и грязные инсинуации — то был СВ с лошадью.

Радует, что господин Фохт сам не стал утруждаться поездкой, а препоручил меня заботам пожилого дядьки с пышными до неестественности усами и бакенбардами, тот, должно быть, еще декабристов застал. Зато было кому мой сундук таскать. Я уже почти научилась без слов намекать людям, что мне, маленькой хрупкой вдове, требуется помощь.

До ворот поместья сопровождал, старый черт, еще и язвил, что не встречают дорогую родственницу.

Вичуга, действительно, встретила меня холодно и мрачно. Окна светились только в людской, но камердинер Николая Владимировича быстро сориентировался, прибежали лакеи, разгрузили мои вещи, а меня препроводили в библиотеку.

— Здравствуйте, Николай Владимирович! Я прошу прощения за столь поздний и внезапный визит…

Свекор был затянут в черное, и был ли тут только траур по нелюбимому сыну, или еще и по Императору — Бог весть.

— Сударыня? Не ожидал Вас увидеть… столь быстро…

— Ах, papa, это ужасное стечение обстоятельств. Я бы не стала Вас тревожить без должных оснований…

— Неужели деньги закончились? — изогнул породистую бровь родственник.

— Ну что Вы такое говорите. Я не трогала наследство практически. — надулась я. — Ко мне приходил жандармский чин и выспрашивал о знакомствах Петеньки. Неоднократно приходил. Я сказала, что проведу День Ангела Петеньки на его могиле.

— Так у него же летом?

— А что я еще могла сказать, Николай Владимирович? Вы — достойнейший член общества, дворянин, офицер, серьезный мужчина. Вас не тронут. А над беззащитной вдовой…. - и тут я залилась горькими слезами обиды. Меня до смерти утомила поездка, были неприятны эти придирки дурацкие. И, как бы ни хотелось забыть Вичугу навеки, придется потерпеть.

— Вы помните имя этого чиновника? — граф смотрел на меня со смесью жалости и недоверия.

— Фохт. Федор Андреевич. — я всхлипнула. — Он однажды был у нас в гостях, в тот вечер, когда я выгнала Петиных гостей. Этих самых.

— Фохт? Что-то же я слышал о нем….. - он походил по кабинету. — Бумаги все уничтожены?

— Я оставила нашу переписку, Ваши письма и счета… Иначе странно бы выглядело.

— А Вы, сударыня, умнее, чем хотите казаться. — с легким одобрением заметил мужчина.

— Стараюсь, Ваше Сиятельство. Рядом с Вами трудно соответствовать, но я учусь.

Он усмехнулся.

— Идите спать, ученица.

* * *

И вновь потянулись дни вязкие, как кисель. Холодные трапезы в огромном зале, отчужденность родственников и прислуги, прогулки на кладбище. От одиночества или еще по какой причине я начала беседовать с покойным мужем. При жизни планы и проекты с ним не обсуждала, а тут гляди — уже и жестикулирую, отстаивая собственную правоту.

Недели через полторы мне снова назначили аудиенцию.

— Сударыня, Вас больше не будет обременять интерес этого господина. Можете возвращаться.

— Есть ли что-то, что мне нужно знать?

— Сударыня уверена, что хочет забивать этим свою очаровательную головку?

— О, Ваше Сиятельство, для Ваших рассказов там всегда есть место.

* * *

Федор Андреевич Фохт имел прелюбопытнейшую семейную историю. Дед его, Иван Федорович, родился ровно сто лет назад. Подобно прочим наследникам мелкопоместных дворян пошел в армию, дослужился до штабс-капитана, и в 1824 от большого ума и неуемной тяги к социальным контактам вступил в Южное общество. Дальнейшая судьба его оказалась немного предсказуема, и осужденный по VIII разряду[2], наш герой прибыл в Курган, где страдал от цинги, туберкулеза и костоеда. Что мне особенно импонирует — промышлял содержанием аптеки и врачебной практикой (к чему такие глупости, как профильное образование? Человек без видеоуроков на YouTube исхитрился освоить медицину. Наш парень). Характер имел непростой и обидчивый — будучи обвиненным в поджоге оправдываться не стал, следователям хамил, а когда хлопотами друзей был освобожден, еще и перестал общаться с ранее дружественным к нему губернатором Горчаковым. Когда Высочайшим повелением некоторым декабристам было разрешено отправиться рядовыми на Кавказ (сохраняя шанс на возвращение дворянства воинскими заслугами), состояние его здоровья пришло уже в полнейший упадок, и в феврале 1842 года он был похоронен все в том же Кургане.