— Так он шпионом был? — уточнил Крис.

— Ну, может быть, может быть агентом завербованным, короче, это был конец.

— Так он тебя не трахнул? — он спросил это настолько прямо, что я даже не мог счесть это за бестактность.

— Нет, конечно, он, наверное, и не собирался.

— Ну и придурок, — однозначно отрезал Крис. — а сильно ты его любил?

— Мне казалось, что да, но иногда я думаю, что все это была какая-то ошибка, нелепость какая-то, когда моя сестра с ним познакомилась, он ей очень не понравился, она даже стала просить меня с ним поменьше общаться. Вероятно, она что-то предчувствовала.

— А чтобы она обо мне сказала? — спросил он, неожиданно поставив меня в тупик своим вопросом.

— Я думаю, ты бы ей понравился, она рок любила, раньше, сейчас не знаю, хотя у нас в семье как-то не принято было такие вещи слушать.

— А у меня три сестры было и два брата, — задумчиво произнес он, — и отчим в придачу, набил бы я ему морду, если бы он еще жив был. Он мне всегда говорил, что я полное дерьмо и вообще от меня одни неприятности, — он вздохнул и сложил руки на груди.

— Ты помнишь что-нибудь из своего детства, — спросил я его.

— Кое-что, я уже говорил, мать все время болела, из-за этой сволочи, это он ее доконал, я отца плохо помню, почти совсем не помню. Ты есть хочешь?

— Хочу, — сознался я, и мне стало как-то не по себе от его простого вопроса.

Он поднялся с пола и пошел на кухню. Минут через десять он вернулся с двумя корзинами полными еды и бутылок. Мы сели за стол, слишком низкий, чтобы счесть его обеденным, но нам это не мешало.

— Ты пьешь много? — спросил он, разливая коньяк, — я так до предела, пока с ног не валюсь.

— Я не очень, — уклончиво ответил я, не желая признаться, что к выпивке я вообще равнодушен.

— Ладно, ешь, не отвлекайся, — он заставил меня взять кусок языка в придачу к салату из омаров.

— У тебя одни деликатесы, — заметил я.

— А мы как пошли в гору, все завертелось, я себе сказал, что хватит жрать гамбургеры, пора перейти на что-нибудь солидное, ну и привык потом, хотя гамбургер иногда все равно ем.

Мы ели сосредоточенно, как те, кто видит в еде смысл жизни, но не хочет себе в этом признаться, единственное, в чем мы были едины, так это в нелюбви к сладкому, исключая только виноград. Огромный, как в сказке, он больше был похож на кисть со сливами. Черные виноградины вызывали у меня странное чувство, мне казалось, что когда-то я уже пробовал их.

— А как ты к этому своему астрологу попал? — задал мне Крис весьма неприятный вопрос.

— Случайно, Генри нужен был ассистент, — постарался я уйти от обсуждения подробностей.

Крис посмотрел на меня изучающе, с недоверием.

— Ты в него не был влюблен? — спросил он.

— Нет, он совсем не то, он помог мне, но потом все получилось иначе.

— Это как?

— Я стал делать ему схемы, он меня кое-чему научил, иногда с клиентами общаться приходилось.

— У тебя это неплохо получается, — заверил он меня.

— Спасибо, — ответил я.

Он доел утку и запил все коньяком, а затем тщательно вытер салфеткой руки.

— Ты, по-моему, не очень решительный, — заметил он, — в Замке-то на тебя просто столбняк нашел, я на тебя смотрел и думал, что все равно рано или поздно, но это поздно меня доставало. И потом я знал, что тебя не снимешь, как обычно, ты особенный.

— Я знаю, я не прав был, но я тогда считал, что ты высокомерный кретин, — в лоб сказал я ему все, что действительно думал еще совсем недавно.

Вместо того, чтобы обидеться, он рассмеялся и сказал:

— А я подумал, что ты ждешь, чтоб я тебя по башке двинул.

— Я потом долго не мог отделаться от мысли, что ты для меня не просто клиент Генри, а что-то намного большее.

Он закурил сигарету и подал мне. Я затянулся и передал ее ему обратно. Он смотрел на меня своими зеленовато-карими глазами с мучительным интересом. Обычно на такой взгляд отвечают вопросом: «Что тебе нужно?», но в нашем случает это вопрос значения не имел, ибо ответом на него было: «Все». Мы снова улеглись на ковер и так лежали молча около получаса. В тот момент мне было совершенно безразлично, существует ли помимо нас еще что-то или мы остались вдвоем в этом мире, или же оказались за его пределами.

— Стань мною, Тэн, — тихо произнес Крис, и, прижавшись ко мне всем телом, поцеловал меня в губы, — я и сам не понимаю, что это такое, я бы хотел сгореть в тебе, исчезнуть, чтобы ничего не было без тебя.

Я обнял его так крепко, как только мог, мне не казалось теперь диким все, что он говорил и делал, я словно заразился от него какой-то неведомой болезнью, со стороны проявлявшейся, как маниакальность, а внутри в самом сердце пылавшей ровным страшным огнем. Я начал раздевать его, не жадно, как раньше, а так как будто мне хотелось освободить его от самого себя, устранив все, что стояло между нами. Мне не хотелось как в первую нашу ночь доказывать самому себе, на что я способен, поскольку истинное глубокое желание не требует доказательств и оправданий, и теперь все во мне было направлено только на него, заставляя меня забыть о самом себе. Крис встал на колени, опираясь на кровать и положив голову на руки. Я сходил с ума, глядя на его смуглую кожу, скрывавшую нечеловеческое напряжение готовности принять меня и страх перед этим моментом, ибо я со всей отчетливостью ощущал, что, как и я, он не может привыкнуть и не может ждать этого со смиренным равнодушием. Я положил руки ему на плечи.

— Дыши, глубоко, как можно глубже, — приказал я, заводя за спину обе его руки. Он уперся головой в поверхность постели, сделал глубокий вздох, затем другой, третий, все, что только я мог чувствовать и осязать, сосредоточилось в одном единственном органе моего тела, в том орудии слияния, деревянные символы, которого в обязательном порядке помещались в прохладном сумраке римских садов, и это не был символ плодородия, это был символ власти, вторгающейся в целостное и вызывающей в нем необратимые изменения. Мне было страшно сознаться себе в этом, но мне хотелось убить его или же заставить его убить меня, это бы освободило нас обоих.

Я легко прошел насквозь, с минуту я замер в ужасе, Крис не сделал ни единого движения. Я наклонился к нему совсем близко, его губы едва шевелились.

— Любовь моя, — он говорил так тихо, что казалось его голос идет издалека. — ничего больше…

Я не стал двигаться, но только, положив руки ему на бедра, медленно раскачивал их, испытывая невероятно наслаждение от каждого его прерывистого вздоха, я не видел ничего вокруг, казалось, внезапно наступила ночь, освещенная лишь ярким пламенем костра, я чувствовал, как языки пламени лижут меня, причиняя боль, похожую на ту, что возникает при соприкосновении со льдом. Я ясно слышал голос не свой, но и не моего любовника, голос, звучавший отчетливо, произнес: «Открой врата, войди в Пылающую комнату».

Сколько это продолжалось неизвестно, но обнаружил я себя в обнимку с Крисом, лежащим на постели, его глаза были открыты, но выражение их было непостижимо. Это не был гнев, сострадание, восхищение, это был взгляд, выражавший одновременно все и ничего.

— Ты псих, — почти весело заметил он, — я думал умру, когда ты так зацепил меня.

— Я не все помню, — пояснил я, понимая насколько нелепо мое признание.

— То есть как? — удивился Крис, — ты же вроде не отключался.

— Да, но я не помню. — уже с раздражением сказал я.

— Ладно, не трепыхайся, ты со своими штучками меня задолбал уже, «Войди в Пылающую комнату», это ты нес, мы же любовью занимаемся, а не этой вашей хреновой астрологией.

— Я не говорил ничего, Крис, — повысил я голос, — ты можешь меня понять, это говорил не я, если хочешь!

— Вот кайф, ну это шоу, почище, чем в Лас-Вегасе, — он смеялся и кашлял, задыхаясь от сигаретного дыма.

— Слушай ты, — продолжал он, — предсказатель, а если эта комната в нас с тобой, а?

Он высказал это предположение настолько просто и открыто, что я вздрогнул. Эта мысль не раз приходила мне в голову.

— Ну, то есть, — продолжал он все тем же небрежным тоном, — что, когда мы в процессе, мы там, а потом назад возвращаемся?

Меня разобрал смех, я не мог сдержаться, на память мне пришли десятки цитат, перекликавшихся с этим странным предположением, Крис пожал плечами, видно, решив, что я не оценил его догадливость.

— Тебе выпить надо, — мрачно заметил он, явно не одобряя моего веселья.

Он встал с постели, достал из корзины виски и, открыв, протянул мне. Пить мне не хотелось, но я знал, что если я проявлю упрямство, то ссора будет неизбежна.

Я взял бутылку и сделал несколько глотков. Крис наблюдал за мной с выражением неудовлетворения на лице.

— Ты пить не умеешь, — сказал он и взяв у меня бутылку за один раз выхлебал четверть. — Я Джимми учил, как надо, теперь пьет и глазом не моргнет. На, держи.

Я попробовал последовать его примеру, но отвращение оказалось сильнее. Я действительно не умел пить. В моей семье спиртное приветствовалось исключительно по праздникам, и то в весьма ограниченном количестве, все остальное время отец цедил за обедом свой традиционный стакан красного вина для поддержания функции крови, как он выражался. За то, что однажды моя сестра пришла домой чуть навеселе, ее лишили всех развлечений на две недели. О своем пиве раз в неделю я никому не заикался. Пить более или менее много меня научил Генри, никогда не напивавшийся до бесчувствия, но с легкостью выпивавший за вечер бутылку бренди. Впрочем, даже живя с ним, я избегал по возможности этой практики.

— Я вот что подумал, — начал Крис, открыв ящик комода, — я его здесь храню, хотел тебе показать, — он подошел ближе и протянул мне так называемый английский нож, о котором я немало слышал от друзей отца, профессиональных военных.

У него была прямая рукоять в точности соответствовавшая ширине ладони, черная и гладкая, сделанная из материала похожего на камень, но гораздо легче камня. Лезвие было узким, сантиметров двадцать в длину, обоюдоострое, отливавшее густым стальным блеском. На рукоятке стояли инициалы ДХ. Вообще-то он был больше похож на кинжал, чем на нож. В этой смертоносной вещи была завораживающая притягательная сила. Крис с удовольствием наблюдал за восхищенным выражением моего лица.

— Хорош, правда? — спросил он, — это моего деда. Его Джордж звали. Он с ним прошел всю войну, и всю жизнь не расставался, хотел подарить сыну, но у него только две дочери было, моя мать — старшая, ей и достался. А она его мне дала, еще за три года до смерти, почему мне даже не знаю, я ведь был не старший, но она меня очень любила. Когда я из дома ушел, только его с собой прихватил, ничего больше брать не стал. Пока по улицам шатался, чуть с голоду не подох, даже продать его подумывал, но потом решил, сдохну, но с ним не расстанусь. Я прав был.

— Да, прав, — подтвердил, я и, крепко сжав нож, поднял голову и посмотрел на моего друга. Не знаю, было ли это дьявольское искушение или просто у меня помутился рассудок, но в эту минуту в голову мне пришла пугающая мысль, соблазнительная и чудовищная. Крис лежал на постели, голый, с рассыпавшимися темными волосами, закинув руки под голову. Я наклонился над ним, и наши глаза встретились. Он смотрел растерянно, но упрямо, я бессмысленно пристально. Я опустил руку и приставил острие к его горлу. Он продолжал смотреть на меня.

— Знаешь, — сказал я, не понимая, что со мной твориться, — я могу это сделать, ты даже не успеешь произнести мое имя.

И вдруг он, внезапно рванувшись ко мне, схватил меня одной рукой за шею, а другой за руку, в которой я держал нож. Его глаза горели не ненавистью, а безумием, и тут уже лезвие было прижато к моему горлу.

— Я тоже могу, — хрипло сказал он мне на ухо, — но перед этим я заставлю тебя повторять мое имя, пока оно мне не опротивеет.

Наступило полное молчание, ни единого звука не доносилось с улицы, Крис странно улыбнулся и разжал руку.

— Прости меня, — сказал он, — я… не хотел, я люблю тебя, так сильно, что иногда мне кажется, что с удовольствием убил бы тебя, Тэн.

Он признался мне в этом без тени самодовольства, это было страшное откровенное признание, тем более страшное, что я прекрасно его понимал. Он сунул нож под подушку и навалился на меня всей тяжестью своего тела.

— Ты для меня все, — проговорил он, с трудом справляясь с собственной гордостью, а он был изрядным гордецом, и я это чувствовал, — ничего не хочу без тебя.

— И что ты хочешь? — спросил я.

— Ты дашь мне клятву на крови, — сказал он тоном, не терпящим возражений.

— В чем я должен поклясться? — поинтересовался я.