Я сел в такси и попросил подвезти меня до начала проспекта X***. Дальше я пошел пешком, ночь была холодная, от ледяного ветра ломило виски. По дороге я зашел в первый попавшийся бар и выпил с единственной целью согреться. Алкоголь медленно начинал действовать, мрачные мысли не уходили, но просто путались, аннулируя друг друга, я радовался всему, что видел вокруг, и, с удовольствием глянув на часы, обнаружил, что было уже два ночи. Никто в этом городе, да и во всем мире, даже подумать не мог о том, что автор текстов, получивший за свою работу гонорар в размере трехсот тысяч долларов, тащился пешком навеселе к своему звездному любовнику от его пятнадцатилетней поклонницы. Войдя в холл, я увидел Харди стоявшего и курившего, рядом стоял Бобби, сунув руки в карманы своего темного костюма. Я остановился в нескольких шагах от них с идиотской фразой и не менее идиотской улыбкой, скорректировать которую я не мог как ни старался:

— А вот и я.

Крис резко повернулся. Выражение его лица описать было невозможно, он подошел ко мне, положил мне руку на плечо и сказал:

— Бобби, я тебя больше не задерживаю.

После чего он стиснул мое плечо и повел меня к лифту.

В лифте он не смотрел на меня, продолжая курить. Я молчал, чтобы не вызвать бурю, раньше, чем мы окажемся наедине без свидетелей. Он не говоря ни слова, втащил меня в гостиную и толкнул в кресло. Я сел, постепенно приходя в себя.

Крис потушил сигарету и наклонился ко мне.

— Ну как подружка, Стэн, хорошо развлекся? — спросил он, дотрагиваясь горячей рукой до моей щеки.

— Перестань, — возразил я, с трудом выдерживая его взгляд, — она же ребенок.

— Да, я забыл, — глухо продолжал он, — извини, ты же любишь ученик-учитель, или как там еще, да?

Я промолчал.

— С папашей не вышло, — продолжал он, — ты решил с дочкой. Ты помнишь нашу клятву?

— Я все помню, Крис, я не могу сейчас тебе это разъяснять, ты дурак.

— Да, я знаю, — сказал он, наклонясь ко мне совсем близко, — я кретин, мне до тебя далеко. Я после тебя девок не трахал. Не сложилось как-то.

— Ну и зря, — сказал я, начиная злиться и чувствуя, что готов довести его до полного бешенства.

— Да, зря, — согласился он, — ты прав.

Он молча смотрел на меня, а я сидел, закрыв глаза.

— Прикури сигарету, пожалуйста, — попросил я наконец.

Он послушно выполнил мою просьбу и протянул мне сигарету, я затянулся, а он сел на подлокотник кресла.

— Ты не правильно все понял, — начал я, — Виола девочка, я к ней и пальцем не притронусь, мне ее жаль, она в тебя влюблена и в меня, матери она, видно, не нужна, она все время одна, я ей должен был про отца рассказать.

— И что, рассказал?

— Да, но наверное напрасно, не стоило этого делать, она еще мала, чтобы с такими вещами сталкиваться.

— Что ты о ней так беспокоишься?

— Я ей обещал, что ты с ней познакомишься. Не хотелось бы ее обманывать.

— Даже не рассчитывай. Я этих девок сопливых навидался, блевать от них тянет.

— Нет, она не такая, она ничего не хочет, только познакомиться, Крис.

Харди встал и покачал головой с таким упорством, что я понял, спорить бесполезно.

— Не хочешь, черт с тобой, — согласился я. — Ты меня извини, я тоже не могу все время здесь торчать. Я хотел побыть один. Ты меня понимаешь.

Крис присел передо мной на корточки.

— Понимаю, малыш, — сказал он с таким страданием в голосе, что я опустил глаза.

— Мы в бильярд сыграли, она заказала «Черную магию». Я проиграл.

Харди улыбнулся.

— Я для вас напишу песни, — сказал я, чувствуя, что должен хоть как-то искупить свою вину, — все, что захочешь.

Крис смотрел на меня, не переставая улыбаться. Наконец он поднялся сам и вытянул меня с кресла, мы прошли в ванную.

— Мы с тобой на следующей неделе в Лос-Анджелес летим, — сказал он, включая воду.

— Значит разрешили все-таки? — спросил, не веря в нашу удачу.

— А то как же, тебе надо будет подписаться там, ну что обязуешься вернуться, — отозвался он.

Когда я погрузился в горячую воду, кровь с дикой силой хлынула мне в голову. Я был в том состоянии, которое возникает у человека от безграничной усталости и сопровождается абсолютной невозможностью сконцентрироваться на чем-либо, кроме ощущения своего собственного бессилия. Неужели Хайнц оставит меня в покое? Я не мог в это поверить, Инфернальный детектив, казалось, был приставлен ко мне до судного дня, чтобы вечно задавать мне на все лады один и тот же вопрос: «Вы испытывали сексуальное влечение к господину Харди?». Да, я испытывал к нему неудержимое влечение, я жаждал его, как самое запретное и драгоценное, что мог только себе вообразить.

Крис лежал на постели в темноте. Я лег рядом и подумал о том, что Хайнц в сущности был не так уж далек от истины, когда сказал мне, что имеет право задавать любые вопросы, которые сочтет необходимыми. Священник, врач и слуга правосудия облечены полномочиями выворачивать наизнанку человеческую душу. Решись я исповедаться, мне пришлось бы говорить обо всем, что я скрывал даже от самого себя. Я желал его так сильно, как позволительно желать только Бога. Когда я шел по улице, сопротивляясь ледяному ветру и собственному малодушию, меня вела страсть, я не мог даже помыслить себе, что через час или два после этого я не буду прикасаться к его разгоряченному телу, не буду стонать от невыносимого предчувствия обладания, сжимая его руки в судорожном стремлении отдаваться и брать до полного изнеможения.

— Я познакомлюсь с твоей девчонкой, если ты этого хочешь, — тихо сказал он, поглаживая меня по спине, — что угодно, Тэн, только будь со мной, я думал, что у меня крыша съехала, а потом пройдет, но сегодня я понял, что я ничего не могу без тебя, — его рука скользнула ниже — хочешь меня? Скажи, Тэн, — он прижался ко мне всем телом. — Сядь на него, я знаю, тебе нравиться.

Он откинулся назад и потянул меня за собой. Я сел, и он крепко обхватил меня за плечи.

— Не бойся, — прошептал он, — я его смазал, ну…

Я приподнялся, и сердце у меня замерло от безумного желания. Положив голову ему на плечо, я почувствовал, как он с усилием, медленно входит в меня, он прижимал к себе все крепче.

— Нет, Крис, не надо, стой, — я просил его, чувствуя, что больше не выдержу.

— До конца, давай до конца, я так долго ждал тебя, — приказал он.

Я дал ему войти так глубоко, как только смог вытерпеть. Хотя и половины этого было уже довольно, чтобы потерять рассудок. Если бы в ту минуту он захотел перерезать мне горло, я бы не стал возражать, мне было все равно, что случиться после, сейчас он трахал меня и это было для меня достаточным оправданием даже перед лицом смерти. Он поддерживал меня подмышками, заставляя меня двигаться и двигаясь вместе со мной. Наши стоны сливались в исступлении от которого напряжение уже достигшее своего предела готово было разрешиться в сжигающий сами основы сознания и плоти огонь полного уничтожения.

Крис дал мне кончить, и только потом кончил сам, горячая струя ударила внутрь, я вскрикнул от невозможности больше удерживать его и дернулся вперед.

Но он неожиданно резко, до боли сдавил мне горло, не позволяя освободиться.

— Помнишь клятву, — хрипло произнес он, — ты покойник, если захочешь от меня избавиться. — Внезапно он разжал руку и выпустил меня. Я упал на кровать, пытаясь отдышаться, меня била дрожь. Крис неподвижно сидел рядом, обхватив руками колени и глядя на меня. Я встал, и подойдя к бару, достал оттуда нож.

— Сделай это сейчас, — сказал я, протягивая его моему другу, — ты все равно это сделаешь когда-нибудь, — я произносил эти слова без сожаления и страха, я знал, что говорю правду.

Крис внимательно смотрел на меня, он не решался.

— Бери, чего ждать, у меня ничего не осталось, — продолжал я, — одна смерть или две, какая разница.

Я положил нож рядом с ним и лег.

Все произошло так быстро, что я увидел перед собой только залитое кровью запястье Криса.

— Пей, — велел он, приподнимая мою голову, — пей. — он поднес руку, из раны на которой тихо вытекала кровь.

Мною овладело какое-то безумие, я взял его руку и с жадностью стал высасывать и глотать кровь.

— Нет, Крис, нет, надо остановить ее, — воскликнул я, опомнившись. Я потащил его в ванную и подставил его руку под ледяную воду. Кровь продолжала течь еще минуту, затем постепенно начала униматься. Но рана была довольно глубокая.

— Я люблю тебя, — сказал он с таким отчаянием, что я отвернулся.

Я перевязал его руку, и мы вернулись в спальню. Через двадцать минут Крис уснул, казалось, он отключился мгновенно. А я полночи лежал и размышлял над странной природой наших отношений и не менее странным ощущением моей полной тождественности всему, что он делал. Мне не только не казалось ненормальным его поведение, напротив, я понимал, что никак иначе и быть не могло.

25 ноября 2001

Внизу океан. В салоне немного прохладно. Девушка, кормившая нас всех четверых обедом, сидит и смотрит какой-то старый фильм. Самолет удобный и как сказал Крис «более чем надежный». Разумеется, настолько, насколько это возможно. Кроме нас двоих, тут Джимми и Даншен. Присутствие последнего отравляет всю радость поездки. Крис не пьет, а Джимми, наоборот с удовольствием прикладывается к шампанскому. Даншен возится с какими-то бумагами. Мое отношение к нему изменилось не сразу. Вначале он мне даже понравился. Не понравилась только его манера смотреть на собеседника, холодная и ироничная. Мы практически не сталкивались до того момента, как я не переехал к Крису. Тогда мы стали встречаться чаще. Впрочем, надо отдать ему должное, он никогда никому не навязывает свое общество. Закончив все деловые вопросы, немедленно удаляется. Крис не хочет и слышать о том, что у него были какие-то темные дела с Шеффилдом. Он ото всего открещивается, — не мое дело, пусть занимается чем хочет. Какие конкретно дела, я не знаю, вероятно, в результате этого взаимовыгодного сотрудничества на счету Генри и появились деньги. Трудно себе представить какие у них могли быть общие интересы, Даншен явно не жалует астрологические прогнозы. Его обязанности как менеджера по развлечениям давно уже потеряли всякий смысл, Крис не только не нуждается в развлечениях, он, пожалуй, не знает, как от них отделаться. Логично, что Даншен нашел себе другое поле деятельности, что-то вроде пресс-атташе «Ацтеков». Крису это понравилось, он считает его опытным профессионалом, который будет защищать нас от нападок и чрезмерного любопытства журналистов, а я в этом сомневаюсь. Особенно, если учесть, что, скорее всего, это он подал Генри идею поделиться информацией с публикой.

26 ноября 2001

Назавтра назначена встреча в офисе корпорации. День прошел весело и без особых приключений. Я в Америке впервые, и мне все тут кажется забавным и немного диким. Лос-Анджелес прекрасен, и я постоянно пытаюсь, как сам для себя сформулировал, отобразить его концепцию на бумаге. Пока что безуспешно. Вместо стены у нас окно и приближаясь к нему испытываешь такое чувство, что взошел на самую высокую точку на том месте, где ведутся раскопки какой-то древней заброшенной цивилизации. Вообще Америка произвела на меня совершенно обратное впечатление тому, которое считается общепринятым. Она показалась мне не слишком новой, а напротив, слишком старой относительно Европы. Ее древность — это не древность культуры и не древность мифа, это истоки, сведения о которых утрачены. Джимми согласился со мной, когда я поделился с ним своими соображениями на этот счет. Крис выслушал нас скептически, при его нелюбви к философии, это было закономерно.

— Ты ничего не понимаешь, — возразил Грэмм, — есть многое, дорогой Крис, что и не снилось твоей наивной фантазии.

Крис, опешив от такого дерзкого заявления, даже не нашелся, что ответить, и только беспомощно взглянул на меня в поисках поддержки. Но во мне был разбужен зверь, жаждавший интеллектуальной оргии, и я с удовольствием поддержал гитариста:

— Джим прав, ты отмахиваешься от того, что тебе кажется не важным, но это не значит, что его нет.

— Это чего нет? — язвительно поинтересовался Харди, — пылающей комнаты, что ли?

— И ее тоже, — подтвердил я.

— Вы о чем, Тэн? — недоумевая спросил Грэмм, следя за тем, как мы переглядываемся с улыбкой.

— Да, вот объясни ему, что это за комната, а то он так и помрет и не узнает, — сказал мне Крис, требуя, чтобы я просветил Джимми, относительно этого оккультного феномена.

— Да, объясни же наконец, — напал на меня уже Джимми, сгорая от нетерпения.

Я взял сигарету, прикурил и затянулся, двое приятелей смотрели на меня в напряженном ожидании. Все это напоминало не разговор в номере на двадцать восьмом этаже, а тихую абсурдистскую пьеску в провинциальном театре.