Выйдя из кафе, они попрощались, и Алекс отправился на улицу Шартр-стрит, где отыскал небольшую пекарню на первом этаже милого частного домика. Расположенная рядом калитка вела в глубь небольшого дворика.

В лавке его встретила молодая мулатка.

— Чего изволите, месье, свежего хлеба? — дружелюбно спросила она.

— Нет, благодарю тебя. Я пришел сюда не за хлебом… я хотел бы узнать, кто является владельцем данной собственности?

— Владельцем этой собственности является месье Иван Кроули, — четко ответила она.

— Живет ли здесь его старая няня?

— Простите, о чем вы?

— Я имею в виду ту старую женщину, которая прежде управляла пекарней. Она еще жива?

— Ах, нет, месье. Эта старая женщина давно умерла, еще до того, как мы сюда приехали.

— Кто такие мы?

— Я с матерью. Месье Кроули нанял нас после ее смерти.

Алекс, поблагодарив девушку, вышел на улицу. Сидевший на тротуаре, прислонившись к стене соседнего дома нищий бросил на него косой взгляд и протянул дрожащую руку. Солнечный свет ярче очерчивал глубокие морщины у него возле узких глаз, в которых бегали насмешливые искорки.

— Вам не понравился хлеб, месье?

— Я пришел не за хлебом, а за информацией, — ответил Алекс по какому-то наитию. Он вынул из кармана монету. — Вы знали старую женщину, которая выпекала здесь хлеб? Старую женщину, приехавшую сюда из Вирджинии?

— Старуха, которая умерла? Да, месье, но она не пекла хлеб. Этим занималась другая, та, которую забрала полиция.

— За что? — торопливо осведомился Алекс.

— Она погналась за кем-то из пекарни с кухонным ножом в руках, — гоготнул он. — Все люди сразу разбежались, правду вам говорю!

— Когда это произошло?

— С тех пор много воды утекло, месье. — Хитрая улыбочка пробежала по его губам. — Мои старые глаза многое повидали на белом свете.

"Поножовщина на территории принадлежавшей ему собственности могла стать причиной внезапного отъезда из дома, в котором давали званый обед в его честь, задержавшего его там почти всю ночь", — подумал Алекс, получая удовольствие от мысли, что ему предстоит распутать эту старую историю для отца.

Бросив нищему монетку, он отправился в отцовскую контору.


На следующее утро он, взяв одну из семейных карет и захватив с собой грума, отправился на плантацию, расположенную вдоль бывшего притока реки, который теперь превратился в один из самых живописных ручьев в этой местности.

Он нашел плантацию семьи Будэн без особого труда. У них был небольшой, скромный, но ухоженный домик. Мадам Будэн оказалась толстой домохозяйкой, кайюнкой по происхождению, которая обстоятельно ответила на все его вопросы.

— Месье, я потеряла ребенка, когда он еще был младенцем, и постоянно испытывала ужасные боли от распиравшего груди молока. Тогда мы жили в городе. Я обратилась с жалобой к своему доктору, и он пообещал мне человека, которому требовалась кормилица. Вот так в один прекрасный день на пороге моего дома появилась женщина под черной вуалью с девочкой на руках, которой, вероятно, исполнился месяц. Месье, я сочла это благословением Пресвятой Девы! Те деньги, которые мне заплатили за заботу о ней, позволили моему мужу приобрести небольшой участок земли, на котором мы выращиваем тростник и живем безбедно. Но как мне было трудно расстаться с крошкой Орелией, когда ее отец решил отдать ее на воспитание монахиням в монастырь. Она жила у нас шесть лет, месье.

— Вы сказали, что ее сюда привезла женщина под черной вуалью? — уточнил Алекс. — Это была белая или цветная женщина?

— Это была белая женщина, месье. Да, я это ясно видела. Она явно не была чернокожей нянькой, но и не матерью девочки. Я точно помню.

— Кто забрал ребенка от вас? Отец?

— Да, месье Кроули. Он сказал, что ее отец хочет отдать ее на воспитание в монастырь. Месье, как я по ней скучаю до сих пор! Сначала я посещала ее в монастыре, но монахини заявили, что мои визиты очень расстраивают девочку и что месье Кроули потребовал прекратить мои визиты. — Слезы выступили у нее на глазах. Алексу стало жаль эту несчастную женщину.

— Кто был тот доктор, который все для вас устроил, мадам?

— Все это уже в далеком прошлом. Мне пришлось потом найти другого врача.

Больше она ничего не могла ему сообщить. Алекс, чувствуя себя обескураженным, в растерянности проделал весь долгий обратный путь до Беллемонта.


В одно из воскресений после отъезда Алекса, когда мадам Дюкло с Орелией выходили из церкви, к ним подошла расфранченная креолка и представилась:

— Меня зовут Клэр Пуатевэн. Отец Виго намерен зайти к нам в среду на чашку кофе. Там будут члены моей семьи и несколько женщин, моих соседок. Мы были бы счастливы, если бы вы с вашим стражем, — она сделала деликатную паузу, — к нам присоединились.

— Вы очень добры, — ответила мадам Дюкло, — но мы носим траур, в чем вы сами можете убедиться.

— Вам нечего опасаться, мадам, там не будет никаких развлечений. Просто мне хочется предоставить вам возможность получше познакомиться с отцом Виго, а также с несколькими дамами из его конгрегации, которые вам глубоко соболезнуют.

— В таком случае, — мы будем, — любезно согласилась мадам Дюкло.

— В десять часов, в Розвуде, — сказала мадам Пуатевэн и отошла от них.

Когда они в наемной карете возвращались в пансион, Орелия сказала:

— Интересно, будут ли там мадам Кроули с Нанетт?

— Думаю, ты напрасно тревожишься по этому поводу. Они не придут на встречу с отцом Виго, так как они протестанты.

— Но Нанетт намерена выйти замуж за месье Арчера, а он ведь католик.

— Я здесь ничего не понимаю, — призналась мадам Дюкло.

— В возникшей ситуации возможны какие-либо изменения, поправки. Да, ты права, Отец Виго вполне может оказаться причастным к этому делу.

Среди небольшой группы приглашенных, собравшихся на галерее колониального дома в Розвуде за чашкой кофе в среду, не было ни мадам Кроули, ни Нанетт. Но компанию разделял, кроме отца Виго, еще один мужчина. Это был Чарлз, сын мадам Пуатевэн. Он вместо матери разносил чашки с кофе, а потом, придвинув к Орелии поближе стул, сел рядом.

— Вы почувствовали, как я, не отрываясь, смотрел на вас в церкви? — спросил он с улыбкой. — В воскресенье я пропустил почти всю проповедь, так как глазел на вас.

— Какой стыд! — сурово ответила Орелия, чувствуя, как в горле у нее застрял смешок. Подавив в себе желание рассмеяться, она лишь прошептала: — Мне известно это ощущение, месье. Когда я была в монастыре то в храме, когда проповедь оказывалась очень длинной, я ее почти не слушала, думая о своем.

— Если бы вы не носили траур, я бы настоял, чтобы матушка послала вам приглашение на свой бал, который состоится в следующем месяце. Тот, по которому вы носите траур, ваш близкий родственник?

— Очень, месье. Боюсь, что мне еще рано появляться на балах.

— Позволит ли ваш дракон зайти к вам когда-нибудь?

— Только не сейчас, — мягко ответила она, бросая на него косой взгляд. Ее похожие на миндалины глаза произвели на него ошеломляющее впечатление. Он был очень молод, достаточно смазлив, но не производил особого впечатления в сравнении с теми мужчинами, которых она встретила в своей жизни, — отцом и Мишелем Жардэном. Даже молодой месье Арчер был куда более светским. Сейчас она чувствовала свою женскую зрелость.

Пара бабочек, хлопая крыльями, беспорядочно носилась по галерее, потом, проникнув через ставни дверей, исчезла в комнатах. Морской бриз через чугунную решетку доносил до них тонкие запахи распустившихся цветов. Орелия держала в руке чашку из тонкого французского фарфора, а кофе в ней был горячий и крепкий. Вот перед ней мир ее матери, мир, которого она ее лишила, отказавшись признать факт ее рождения. Впервые в жизни она почувствовала, что находится на принадлежащем ей месте.

Она улыбалась молодому Чарлзу Пуатевэну, с интересом наблюдая, как его нежные гладкие щечки покрывались пунцовыми пятнами. Она пресекла все попытки дам, членов конгрегации, проникнуть в тайну ее генеалогии, давая им понять, что она лишь далекая родственница семьи Кроули, так как все они "не католики".

Когда они возвращались в карете к себе в пансион, мадам Дюкло сказала:

— Ну, теперь нам известно, кому мы обязаны этим приглашением.

— Кому, мадам?

— Тому молодому человеку, который, увидев тебя в церкви, был поражен твоей красотой. Вероятно, он с помощью угроз заставил свою мать пригласить тебя к ним, чтобы таким образом получить возможность должным образом представиться и спросить, может ли он навестить тебя.

— Вы так считаете? — спросила довольная Орелия.

Но по приезде в пансион они увидели внизу в прихожей поджидавшего их возвращения Мишеля Жардэна, и она тут же забыла о молодом Пуантевэне.


Алекс проснулся рано после своего путешествия к Обманчивой реке. Его разбудил какой-то тревожный, неясный сон, и, открыв глаза, он где-то в подсознании чувствовал все время повторяющиеся слова отца: "Расспроси свою мать о ее кузене Жане-Филиппе". Тогда его совет не оказал на него должного впечатления. Теперь он этим заинтересовался.

Жан-Филипп был тем самым кузеном, который был похоронен в фамильной усыпальнице в могиле с мраморным надгробием возле старого поместья, расположенного на других, принадлежавших его отцу плантациях, и этот дом в колониальном стиле назывался "Колдовство". Он наткнулся на его руины, когда еще мальчишкой катался там на лошади. Могила была запущенной, как и сам дом, а противные, высохшие ползучие растения почти закрывали от взгляда выбитую на камне надпись.

Расчистив траву перочинным ножом, он прочитал такую надпись:

Жан-Филипп де ля Эглиз

(Родился в Париже 5 мая 1804 г.

Умер 23 сентября 1822 г.)

Позже он поинтересовался у своей матери, почему кузен Жан-Филипп не был похоронен вместе с другими родственниками на кладбище Святого Луи.

— Он умер молодым. Его мать хотела, чтобы он лежал рядом, в ее "Колдовстве".

— Как он умер? — В одиннадцатилетнем возрасте Алекса больше интересовало, как люди умирают, а не почему. Но он не ожидал такой реакции с ее стороны, как и ответа, который она ему дала. Лицо у нее стало восковой бледности.

Замерев на месте, она долго-долго молчала. Потом резко выпалила:

— Его случайно застрелила мать, приняв его за злоумышленника, когда он привел в дом группу буянивших друзей.

— Его мать? — пришел в ужас Алекс.

Мелодия быстро его обняла.

— О, дорогой, она так в этом раскаивалась. Вот почему кузина пошла в монастырь, понимаешь?

Алекс чувствовал, что она что-то ему не договаривает по поводу одинокой могилы Жана-Филиппа, но не стал задавать больше вопросов, чувствуя, как трудно было матери говорить. Этот случай вызвал тревогу у него в сознании и навсегда изменил его чувства к кузине Анжеле, которая фактически воспитала его мать.

Теперь отец предложил ему расспросить ее обо всем, а он все же не хотел этого делать.


Спустившись к завтраку в столовую, он, как это часто бывает по велению, увидел мать, в одиночестве сидевшую за столом.

— Отец поехал в город, а Тереза отправилась на утреннюю прогулку верхом. Она хотела разбудить тебя, чтобы ты составил ей компанию, но отец не позволил.

— Я ему за это весьма благодарен, — сказал он, поцеловав мать в щеку. — И я рад, что нам представилась возможность поговорить, маман.

— Я тоже, дорогой, я так по тебе скучала.

Алекс рассказал ей все о той девушке, которая называет себя Орелией Кроули, о своих двух встречах за последние два дня и, закончив рассказ, добавил:

— Папа сказал мне попросить тебя рассказать мне о твоем кузене Жане-Филиппе.

Мелодия после некоторого колебания спросила:

— У этой девушки есть примесь цветной крови?

— Это невозможно! Но… — Алекс вдруг почувствовал, как легкая судорога пробежала по его телу, — ты хочешь сказать, что твой кузен?.. — Губы его не слушались, и он не смог закончить фразу.

Мелодия кивнула. Пальцы ее сильно сжали ручку чашки. Она осторожно поставила ее на стол. Затем, сцепив руки, сказала:

— Я это узнала с тех пор, как родился ты и появились на свет твои сестры, что когда-нибудь мне придется рассказать историю могилы с мраморным надгробием в "Колдовстве". Вероятно, твой отец считает, что такой момент наступил.

Он видел, как она ломает себе пальцы.

— Ты однажды уже спрашивал меня об этом. Помнишь? Но ты еще был тогда совсем маленький. Я не могла заставить себя. Я рассказала обо всем только одной Антуанетте. Они с Робером должны были узнать всю правду до своего бракосочетания…