Арина Ларина - Пышка с характером

В начале ноября у Маруси начались проблемы с почками. Участковая выписала направление и вынесла свой суровый вердикт:

– Самой тебе рожать нельзя. Не сможешь. Раскормила ребенка! Теперь только кесарево.

Маруся долго плакала – сначала в коридоре консультации, потом дома. Виктор, пришедший в темную квартиру, решил, что там никого нет. Он что-то долго бубнил сам с собой в коридоре. Судя по голосу, муж был навеселе. Вставать и даже просто подать голос у Маруси не было сил. Она молча лежала и слушала, что «эта корова где-то шляется, а он, похоже, без ужина, и куда можно уйти из дому в таком виде, менты заметут…». Похоже, он забыл, что жена должна со дня на день родить и в данный момент вполне могла находиться в роддоме.

Включив свет, Виктор на мгновение смутился, но сразу взял инициативу в свои руки.

– Чего ты тут спряталась? Делать нечего? Муж с работы усталый пришел, а она резвится!

«Резвящаяся» Маруся кулем лежала на диване и заливалась слезами.

– Ну, хватит уже, – поморщился Виктор. – Что опять? Надоели мне твои капризы!

Она подавилась последним горестным всхлипом и недоуменно посмотрела на мужа. Какие капризы? О чем он вообще говорит? Ей так не хватало сейчас сильного надежного плеча, в которое можно было бы уткнуться и поделиться своей бедой… То, что стояло сейчас перед ней, неуверенно покачиваясь, на опору явно не тянуло. Но иные варианты отсутствовали.

– Вить, мне кесарево будут делать. – Маруся протяжно вздохнула, пытаясь удержать рыдания.

Само это слово звучало страшно, пугающе, опасно для малыша. За себя Маруся не боялась, но ребенок… Что такое кесарево? Наркоз, сон. Она не увидит ребенка. А вдруг его уронят? А ей потом ничего не скажут! А если подменят или вообще украдут, пока она спит? Ее начало трясти. Искомой поддержки от плохо соображающего мужа Маруся не получила.

– Ну и дальше что? – огорошил ее любимый. – Почему впотьмах сидишь?

– Ты что, совсем тупой! – воскликнула она. – Мне страшно! Понимаешь ты, олух?

– Если страшно, включи свет! – поставил логическую точку муж.

– Ты хоть слышал, что я сказала? – в отчаянии выдохнула Маруся. – Наш ребенок не сможет родиться сам!

– Да делов-то… Разрежут, достанут, зашьют! Больше разговоров! – Виктор недовольно плюхнулся на стул, чуть не промахнулся и схватился за край стола.

Маруся, не шевелясь, смотрела на мужа, мысленно повторяя его последние фразы. Суть сказанного с трудом доходила до ее сознания. Виктор таращил на нее мутные глаза, готовясь выступить с очередным заявлением.

«Это любовь? Это чудовище – отец моего ребенка? Что делать? Кажется, я его ненавижу», – думала Маруся.

Заболела голова и сильно заныла поясница. Она повернулась спиной к хмельному супругу и задремала. Маруся слышала какие-то отдельные слова, выплевываемые голодным и злым мужем, он даже потряс ее за плечо, но дрема не отпускала, и она крепко уснула.

– Где я?

Вокруг была кромешная темнота. Вдруг на стене появилось пятно света, оно проползло по книжным полкам, блеснуло на зеркале и пропало в дальнем углу. Свет фар какой-то машины. Она в гостиной. Почему? На улице ночь. Все тело трясло в ознобе. Маруся попыталась подняться и немедленно рухнула обратно, согнутая пополам жуткой режущей болью. Несколько секунд она молча хватала ртом воздух, в одно мгновение ставший тугим и плотным. Наконец вдохнула полной грудью и прислушалась к себе. Ничего не болело, но было очень холодно. Маруся попыталась опереться рукой о диван и ощутила под пальцами холодную влагу. Голова кружилась. Ноги подкосились от ужаса:

«Кровотечение. – Эта мысль полоснула ее, как хлыстом, едва не расколов сознание. – Надо дойти до выключателя».

Позвать Виктора она не могла. Воздуха не хватало. Все-таки попыталась крикнуть. Не получилось даже шепота. Встав на четвереньки, Маруся медленно двинулась к выходу:

«Включить свет, найти телефон, вызвать «Скорую». – Сознание пыталось мобилизовать усилия бунтующего тела. Голоса не было. Казалось, что горло забито жесткой шершавой пробкой.

Маруся была уже почти у цели, когда ее накрыла новая волна дикой боли. Она ничком свалилась на бок и зашлась в немом крике. Этот приступ отнял последние силы.

«Я умираю», – отстраненно подумала Маруся, лежа на ледяном полу.

На память вдруг пришла сказка, которую она много раз перечитывала в детстве. Про двух лягушек, попавших в молоко. Одна сдалась и утонула, а вторая билась до конца и выплыла. Несколько секунд она лежала неподвижно, вяло собирая в кучку осколки сознания, потом пошарила руками за головой. Пальцы уперлись в гладкую полировку.

«Стенка», – сообразила Маруся и подцепила дверцу. Это оказалась посудная секция. Взяв какую-то стеклянную плошку, она с размаху швырнула ее вдаль. Посудина глухо грохнула об пол. В квартире продолжала висеть тишина. Маруся потащила на себя коробку со столовыми приборами. Она шлепнулась на пол, громко звякнув своим содержимым. От удара вздрогнул пол, наверняка проснулись соседи снизу, но Виктор не появлялся.

«Господи, да он же, видимо, опять ушел, – с тоскливым ужасом подумала Маруся, по щекам потекли злые слезы. – Сейчас сдохну тут, только утром найдут».

Новый приступ боли вернул пропавший голос, и она огласила квартиру звериным воплем.

«Наверное, так пугают прохожих путников вурдалаки, – усмехнулась, когда боль отступила. Виктор признаков жизни не подавал. – Может, он все-таки дома. Просто боится выйти, думает, что у меня клыки режутся и шерсть растет».

Мысли путались, как у пьяной, почему-то стало смешно, и Маруся начала тоненько хихикать. С организмом творилось что-то странное. Это не могли быть роды, до них еще долго. Ребенок мягко повернулся внутри и осторожно толкнулся.

«Я даже не знаю, кто там», – подумала она. На УЗИ малыш прикрылся и не дал определить свою половую принадлежность.

– Стесняется, – смеялась тогда Маруся, – похоже, девочка.

И вот теперь она лежит тут, как куль с мукой, а ребенок, возможно, умирает.

– Фиг тебе, – неизвестно кому сказала Маруся. – Врагу не сдается наш гордый «Варяг», – затянула мать-героиня и с этой революционной песней поползла к выключателю.

Почти час понадобился ей на то, чтобы включить свет, обнаружить, что кровотечения нет, и вызвать «Скорую».

Приехавшая бригада обнаружила скрюченную Марусю у порога. Входная дверь была распахнута.

– Ты что, одна, что ли? – сочувственно спросила пожилая докторша. – Так же застудиться можно! Карта твоя где?

– В спальне, – прошелестела Маруся. Губы высохли и потрескались, онемевшее тело периодически скручивала боль, ставшая уже совсем нечеловеческой.

В спальне, кроме карты, обнаружился спящий муж. Врач что-то сурово выговаривала ему, он невнятно мычал в ответ.

Явственно выругавшись, доктор появилась в коридоре:

– Давай, милая! Муж твой завтра придет.

Идти сама Маруся не могла. Ее долго грузили на носилки. Было ужасно стыдно смотреть на бордового санитара, выкатившего глаза под тяжестью ноши.

«Я жирная тупая корова, – в отчаянии думала Маруся, глядя на пыхтящего санитара. – Почему они ничего не говорят. Что с ребенком?»

Ее сомнения развеяла веселая шустрая сестричка в приемном покое неизвестной больницы:

– Кесарить тебя некому, сама рожай! Ладушки!

– Рожать? – не поверила Маруся. – Но мне еще рано!

– Надо было с ребеночком договориться. Теперь уж нечего, давай сама! – Весело болтая, она шустро раздевала обалдевшую роженицу. – Так, дыши-дыши глубже, схваточка пошла, – подбадривала медсестра позеленевшую Марусю. – Чего так поздно приехала? Кто ж так делает? Воды отошли, чего высиживала?

Она говорила и говорила, явно не ожидая ответов.

«Не может быть, – соображала Маруся. – Я рожаю? Как это? Никто не знает. Мама с врачом договаривалась…»

– А какой это роддом? – спросила она.

Девушка назвала номер, но цифра Марусе ни о чем не говорила. Рожать без блата было страшно. Одна радость, что не кесарево. А вдруг не получится?

– Девушка, – жалобно позвала Маруся, пережив очередную схватку. – А мне доктор говорила, что я сама не смогу. Вдруг с ребенком что…

– Сплюнь, – посоветовала сестричка. – Глупостей не говори. Освободится доктор, прокесарят тебя, если надо.

Марусю затрясло от страха. А вдруг она не сумеет? Сделает что-нибудь не так?

Родильный зал наполнялся людьми. Началась сдержанная суета. Пожилая акушерка громко рассказывала секреты засолки белых грибов, кто-то, готовивший капельницу, начал с ней спорить по поводу количества соли и приправ. Люди делали свою привычную работу. Маруся лежала посреди огромного зала, смотрела на потрескавшийся потолок и мечтала об одном: чтобы этот кошмар поскорее закончился.

Яркий белый свет проник сквозь опущенные ресницы. Где-то тихо переговаривались две женщины. Неторопливо, спокойно. Слов не разобрать, но тон такой умиротворенный, что у Маруси защипало в носу от ощущения какого-то безграничного детского счастья. Случилось что-то хорошее, но не вспомнить, что именно. Глаза открывать не хотелось. Она лежала и ни о чем не думала. В ушах гудело, но во всем теле ощущалась небывалая легкость.

Первое, что увидела Маруся, была железная спинка больничной кровати. Через нее перекинуто белое вафельное полотенце. Справа красовалась здоровенная бирка с номером.

Ребенок! Это воспоминание взорвалось в ее голове радужным салютом. Эмоции затопили, и из глаз хлынули счастливые слезы. Мальчик! Синенький, жалкий, слабо шевелящий тонюсенькими ножками, такой красивый и желанный, слабо скрипящий в руках акушерки. И веселый голос:

– Ну, мамаша, смотрите! Кто у вас?

– Мальчик!

– Поздравляем, сын!

«Господи, где он?» – Маруся начала судорожно ворочаться и попыталась привстать. С соседних кроватей ей улыбались два приветливых лица.

«Наверное, тоже мамы», – подумала Маруся и неуверенно улыбнулась в ответ.

– Не волнуйтесь, – сказала черненькая девушка с двумя весело торчавшими хвостиками. – Сейчас доктор придет и все про малыша расскажет.

Соседки пытались поговорить с ней, но Маруся не слышала вопросов. «Где этот доктор, ну где?!»

Примерно через час, когда обессилевшая от волнения молодая мать уже буквально лезла на стенку, в палату вошла высокая женщина в халате и шапочке.

– Кто у нас Брусникина?

– Я, – хрипло ответила Маруся, замерев в напряженном ожидании.

– Мальчик, три восемьсот пятьдесят, пятьдесят один сантиметр, здоров. На следующее кормление принесут. Ждите.

С этими словами она вышла, а Маруся рухнула на подушку, блаженно улыбаясь перегоревшей лампе дневного света.

Через пять дней счастливая, но сильно ослабевшая Маруся стояла в вестибюле роддома. Мама тихо ворковала, периодически откидывая кружевной уголок и сердито выговаривая мужу, чтоб не дышал на ребенка «своим вчерашним». Судя по помятому папиному лицу, празднование рождения внука приобрело затяжной характер. Поймав расстроенный взгляд дочери, Игорь Борисович виновато пояснил:

– Так на работе, да дома, да с зятем…

Да. С зятем. Новоиспеченный папаша стоял, растерянно улыбаясь. Неприятно поразило отсутствие букета и то, что он даже не попытался посмотреть на личико сына. Похоже, ему эти несколько дней тоже дались нелегко. Мешки под глазами, щетина и стойкий запах перегара, явственно ощутимый даже на расстоянии. Маруся вспомнила, как готовилась умирать, пока пьяный муж спал в соседней комнате, и ощутила неприязнь к похмельному Виктору. Сверток в ее руках тихо закряхтел.

– Дай сюда, тяжело же, – опомнилась мама. – Ребенка должен нести отец.

– Уронит еще, – тихо произнесла Маруся, намертво вцепившись в одеяльце.

С ней творилось что-то странное. Хотелось остаться одной, с малышом, чтобы никто не смотрел на него и не трогал. Мама почувствовала ее состояние и легко сдалась:

– Только я тебя поддержу на всякий случай. Скользко очень. На улице-то зима настоящая.

От морозного воздуха у нее закружилась голова. В висках стучало, перед глазами плавали темные расплывчатые пятна. Маруся шла, едва переставляя ноги от слабости, и боялась одного – уронить Максимку.

Имя она придумала сама. Не было у нее возможности посидеть с мужем, мечтательно перебирая имена и весело споря на тему, Машенька или Ванечка толкается внутри. Вообще, у нее много чего не было. И уже не будет. В одну ночь она стала взрослой: когда ползла по темной комнате, воя от боли и ужаса, смотрела сквозь слезы на круглые лампы родильного отделения, увидела сына…

Маленькую комнату отдали малышу. Родители все купили. Маруся почему-то была уверена, что именно родители, а не Виктор, который, скорее всего, был не в состоянии. Но спрашивать не стала.

Едва они переступили порог, Виктор, быстро глянув на тещу, сказал:

– Пойду на стол накрою.

Валентина Макаровна промолчала, презрительно отвернувшись. Зять с утра получил от нее по полной программе. Предупрежденный, что если выпьет до роддома хоть грамм, то пусть пеняет на себя, он все это время маялся похмельем. Поэтому когда все двинулись в комнату, он влетел в кухню и жадно глотнул водку прямо из горлышка. Захрустев огурцом, счастливый отец пошел изображать радость. Никаких чувств к ребенку он не испытывал. Смутные воспоминания о бессонных ночах, вечных болячках и проблемах, обкаканные тряпки, пеленки, развешанные по всей квартире, не вызывали энтузиазма при виде очередного «свертка» в его жизни. Сын – это хорошо. Но позднее, когда с ним можно будет поговорить, сходить на футбол, поехать на рыбалку, в конце концов… А сейчас это сплошная головная боль. Навесив на лицо сладкую улыбку, Виктор нагнулся к кроватке под настороженным взглядом жены и оторопел, увидев страшненькое сморщенное личико.