— Ну да. Помню время. Ой, змея…

— Это нормально, Роза Андреевна. А теперь — что за меня держаться, правильно? Тем более, родители в шоке. Мало ли что сделают, куда обратятся… Они даже мне не позвонили, — кивнула я на телефон, — не позвонили! Мы знаем друг друга сколько? С пятого класса Максима! Шестой год. Почему не прийти и не разобраться лично, зачем сразу к директору? До этого — любая фигня, но звоним даже в одиннадцать вечера! И поверить в такое…

— Вот и Нина Петровна возмущалась. Говорит, видала я Вероникиного хахаля, и даже двоих…

Кривлю лицо. Только этого мне еще не хватало.

Но Роза Андреевна не заостряет здесь свое внимание.

— Екатерина Львовна проигнорировала даже свою любимую Петровну. Знаешь, что я думаю? Непорядок в бухгалтерии у директорши. Боится проверок, заметает следы…

— Все, Роза Андреевна. Давайте больше не будем говорить, — прошу я, — все случилось. Я уволилась. Блин, — кривлюсь уже не от того, что мне противно слушать чужие сплетни, а от боли, полоснувшей мой живот.

Роза Андреевна наблюдает, как я, гримасничая, держусь за него рукой.

— Иди к врачу, Вероника. Это нервное, но оно опасно.

— Да…прошло, — боль становится тише. Я расслабляюсь и убираю руку с живота.

— И я бы порекомендовала тебе сразу в больницу. У меня мамочка есть — заведующая гастроэнтерологическим отделением. Мы с ней в прекрасных отношениях. Давай ляжешь туда? Собаку, если нужно, я могу взять к себе, пока ты в больнице будешь лежать.

— Да ладно вам, Роза Андреевна. Все пройдет и так, — если лечь все же придется, буду умолять Стаса взять Жужика, но чтобы уставшая после уроков Роза Андреевна еще гуляла с псом?

— А если не пройдет? Знаешь, что? Ты до завтра посмотри. Будет хуже — звони прямо в любое время. А вообще телефон отключи, мало ли, кто позвонит. Я за ситуацией смотреть буду.

— Уволилась и в больницу легла — это очень-очень плохо, Роза Андреевна. Тогда меня можно подозревать во всех грехах, не считаете?

— А ты не выпендривайся. Был у тебя приступ вначале года? Был. Сейчас самое время, когда все болячки вылезают. Еще бы, не вылезти с таким стрессом. Короче, иди домой. Не сиди здесь.

— Да. Сейчас.

— И не реви. Может, обойдется. Ленка пургу навела, не иначе. Максим — хороший мальчик, может, завтра пойдет на попятную. Поймаю-ка я его в коридоре…

— Роза Андреевна, ради Бога, не надо…

— Ленка твоя сегодня заявилась в школу все-таки, — не слушает меня Роза Андреевна, — Это ее ты караулить вышла в восемь утра в коридор? Ну. По первому этажу прошла и зашла к нашему психологу. Наверно, рассказать о своей трудной и тяжелой жизни…

— Вот как? — значит, разговор с Ладой Сергеевной у нее сегодня состоялся. Умненькая девочка, никто не спорит. Родители развивали с детства, два языка, музыкальная школа, хореография. Это сейчас она разленилась, жаловались они мне год назад, но раньше…

Что она выведала у Лады, неважно. Лично я уволена. Меня почти в школе нет.

Как это — нет? Я не верю, что не приду завтра к родному десятому и не спрошу, кто отсутствует сегодня. И Яна больше мне не принесет своих стихов, и Аня тоже. Ни их, ни Кристину, ни еще двадцать человек — родных и любимых крокодильчиков — больше не увижу. А мы планировали в Питер весной ехать, и я уже начала собирать списки — кто едет и кто нет…

Боль взорвалась где-то в глубине фейерверком, ощутимым ударом отозвавшись в животе. Зажмурившись, я вновь схватилась за живот. Пожалуйста, только не надо сейчас…

— Вероника! Тебе плохо? Моя девочка, да что ж такое… — переполошилась Роза Андреевна.

— Ничего, — тихо выдохнула я, — Это…это душа болит.

— А тело болит от души. Вероника, не смей расстраиваться! Я придумаю что-нибудь, подключу всех наших, тебя так просто не уволят, мы не дадим!

Роза Андреевна еще надеется, что я буду работать в школе.

— Я сама не останусь, Роза Андреевна. Даже если меня вернуться попросят…Не будет мне здесь ни житья, ни работы.

— Ладно, ладно, — отмахивается моя собеседница, — Потом. Все потом. Сейчас со здоровьем вопрос реши. Работа — работой, но здоровье важнее всегда будет. Деньги есть? Давай одолжу…

— Ро-оза Андре-евна, не надо мне ничего-о…


Домой я пошла где-то через полчаса. Роза Андреевна все настаивала взять у нее деньги и обратиться в больницу. О втором мне пришлось дать честное пионерское подумать до завтра, а от первого я отказывалась долго, мотивируя тем, что имеются отложенные на отпуск. Крым мне машет ручкой в этом году, как и в прошлом, конечно, но зато я могу пока не беспокоиться о деньгах.

Всю дорогу домой я запрещала себе думать о школе.

Нет — и нет. Закрыли тему, проехали.

Стас скоро выйдет из дома, чтобы отправиться на тренировку. Я-то знаю, когда он выходит: строго за полчаса до ее начала, то есть через пятнадцать минут. И если я пройду мимо его дома, может быть, пересекусь с ним, увижу его…

Без предварительного звонка мы со Стасом не встречались, даже при том, что наши отношения чуть изменились. Но, думаю, ничего страшного не будет, если я приду, не предупредив его. Я же не в гости, хотя очень хотелось бы.

Просто его увижу. Махну рукой, будто случайно встретились. Он не пройдет мимо, потому что тогда Стас не Стас. Обязательно подойдет, улыбнется чуть-чуть, так, как умеет только он, посмотрит пронзительными серыми глазами и скажет что-нибудь. Например: «Привет, дорогая. Как твои дела? А почему глаза красные? Случилось что?»

Даже сейчас мне стало немного теплее, и боль, напоминающая о себе почти на каждом шаге, слегка изменилась, словно переместилась за невидимую завесу.

Наверное, болевой синдром начался действительно из-за нервного потрясения. Ничего страшного, пройдет. Сколько раз уже было! Не так сильно, правда, но и увольняют меня не ежедневно.

Я рассчитала время верно: идти от школы до дома мне минут пятнадцать-двадцать. Выйди я пораньше, была бы около дома Стаса, когда он открыл подъездную дверь. Но я немного задержалась, поэтому увидела его, вышедшего из дома, на приличном расстоянии.

Перепутать невозможно: горнолыжная куртка, штаны цвета хаки (он часто одевается в тренировочное заранее), ежик светлых волос — мы опять без шапки, ага. Стас направился к своему белому джипу, припаркованному неподалеку.

Я ускорила шаг, мы должны были пересечься вот-вот, с минуты на минуту. Если бы он повернул голову, обязательно заметил меня — одинокую фигурку с тяжелой сумкой. Я решила именно сегодня потихоньку начать выгребать из школы годами копившееся там имущество.

Из синей иномарки (названия этой машины я не знаю), стоявшей рядом с белым джипом, выпорхнула женщина в черной короткой шубке. На высоких шпильках, не совсем красиво сгибая коленки, мелко-мелко перебирая длинными ножками, побежала к Стасу, который, видимо, услышал перестук каблучков: остановился, резко повернув голову, посмотрел туда, откуда слышался шум.

— Ста-ас! — ветер донес до меня вскрик девушки или она кричала так громко?

Девушка сдернула розовенькую шапку, замахала, счастливая, ею, не прекращая бежать.

Я будто натолкнулась на каменную стену. Замерла, силясь выдохнуть.

Не одна я знаю, когда у Стаса начинается тренировка.

Алиса. Вернулась. Из какой-нибудь неведомой дали. Из знойных Эмиратов, пропитанных песком и ветром пустыни. Из яркого пестрого Таиланда. Или из шумного Парижа, где она подвизалась фотомоделью?

Алиска все-таки поскользнулась на своих высоченных каблучках. Очень вовремя, кстати, на нужном расстоянии. Стас как раз ее подхватил, тонкую, лёгонькую, а она обвила его шею и прижалась к нему. Кажется, потом они поцеловались.

Какая мне разница, откуда. Просто. Она вернулась. А это значит, что я… что мне надо уходить.

Я развернулась и быстрым шагом направилась к своему дому.

Не помню, как дошла до него — скорее по привычке, выработанной годами каждодневного возвращения из школы.

Я ничего не чувствовала, пока шла. Как будто те несколько минут не просто не жила в мире — не существовала.

Меня в нем эти несколько минут не было.

Теперь в Веронике не нуждаются. А если и нуждаются, то быть одной из его любовниц не желаю. Точка.

Зачем было что-то предлагать? Зачем была поездка на дачу, зачем было все, что было?

А, да. Ему же было скучно! Развлекся не хило наш дружок, а Вероника вызвалась в аниматоры. Справилась на все десять баллов, молодец, девочка!

Поверила. Поверила в то, что люди, похожие на Стаса могут что-то испытывать к серым мышам, пусть и милым, добрым и искренним.

Жужик оглушительно гавкал и возил поводок по комнате, кухне и узенькому коридору. Это меня немного привело в чувство: я поняла, что давно стою на пороге своей квартиры, смогла закрыть дверь на замок, а дальше — сползти вниз по этой же двери. Сидя на корточках, таращилась на панели, которыми обита прихожая — одинаковый рисунок — завитушки нескольких цветов — и пыталась сообразить, что мне надо сейчас делать.

Раздеться. Вероника, надо раздеться. Боль напомнила о себе легчайшим покалыванием в животе.

Пока я шла домой, ее не замечала. Да ничего я вокруг не замечала! Слишком оглушило…

Зачем все было? Нечем было занять себя, пока Алисы не было?

Это Алиса, я не ошиблась. Длинные русые волосы, рост, манера одеваться…

Жужик устал бегать по квартире, бросил поводок и лег рядом со мной, тихонько поскуливая. Заглядывая мне в глаза, подполз поближе. Опять заскулил.

— Попозже, Жужа, — проговорила я, еле разлепив губы.

Медленно разулась, сняла куртку и шапку.

Словно в тумане, добрела до кухни и посмотрела на березу за окном, на ветках которой лежал снег.

Старый учительский прием здесь не поможет. И сегодня я выбыла из рядов учителей.

Осторожно, будто оберегая открытые раны, опустилась на табуретку.

Пойти вечером к Стасу, спросить об Алисе? «Знаешь, я случайно заметила вас вдвоем, она бежала к тебе так, будто не видела сто лет, и вы целовались с ней. Стас, а я? Что я значу для тебя?»

Хватит быть униженной и оскорбленной, Вероника! Почему бы тобой не попользоваться, если сама позволяешь? Бывшему мужу, Стасу, Лене, Максиму, Екатерине Львовне, да всем! Позволяла и позволяешь.

Подпрыгиваю на стуле, несусь в прихожую за сотовым. Откуда только резвость взялась…

Я знаю, как сожгу мосты. Они и так уже горят вовсю, но не хватает одного, самого главного штриха.

Я больше не буду жертвой и несчастной брошенкой.

Мне осточертело быть всем этим.

— Стас, привет, — даже не слышу, что он мне говорит в ответ. Набираю в грудь побольше воздуха, чтобы выпалить на одном дыхании:

— Стас, мне Роберт сегодня сделал предложение. Я выхожу за него замуж. Извини, что все так вышло. Мне будет лучше с ним, понимаешь? А с тобой… с тобой у нас не получится, скорее всего, ничего. Ну… Всего хорошего тебе. Извини.

— Да… — слышу в трубке родной и знакомый хрипловатый голос. И тут же нажимаю кнопку отбоя.


Меня трясет, и я вновь сползаю вниз, и сажусь на холодный кафель. Плакать не могу, изредка громко всхлипываю и ловлю ртом воздух.

Рядом наскуливает Жужик, вертится на одном месте, нервничая, заглядывает в лицо. «Хозяйка, что с тобой?»

Поднимаюсь и добредаю до кухни. становится сильнее. Открываю шкафчик и вытаскиваю любимые таблетки: запаслась с прошлого раза. Добавляю приличную порцию успокоительных — как раз хватит.

На улице давно стемнело, приходится включить свет. Жужик недовольно ходит по кухне и таскает поводок: с ним не погуляли.

Выходить на улицу мне не хочется, но собаку жалко. Пережидаю минут пять около окна, пока живот немного успокоится, затем иду в прихожую. Натягиваю старенькие сапоги и куртку и открываю дверь.

Жужик быстро обегал все кусты, пока я стояла около подъездной двери и ждала его. Радостно подбежал, виляя хвостом, ко мне, и поднял кверху мордочку: «Я все сделал, холодно, идем домой!»

Я открыла для него дверь, и пес юркнул в подъезд. Я за ним заходить не торопилась, оглянулась на пороге: может, Стас случайно проедет мимо… так, случайно…

Какое мне до него теперь дело? Никакого…

Мы с Жужиком вернулись домой. Я наложила ему корма и устроилась около окна на табуретке. Опершись локтями о подоконник, сидела и смотрела во тьму за окном. Делать мне все равно на завтра нечего. Контрольные листочки моих учеников, которые лежат непроверенными, можно смело выбрасывать.