Но, видимо, то, что я все-таки сообщила о новом номере, изменило его взгляд на весточки для меня. Будто получив негласное разрешение, он начал писать чаще, и даже звонить.

Тридцать первого декабря в десять часов вечера Роберт позвонил из Петербурга, и мы проболтали полчаса о том о сем. Даже Марк меня поздравил, зачитав в трубку детское стихотворение о Новом годе. Это единственное светлое пятно за все нынешнее время для Вероники, но все-таки здорово, что оно у меня случилось.

«Мы приедем девятого января с Марком, Вероника. Десятого Марк пойдет в школу как раз. Что ты делаешь десятого вечером?»

«Ничего. Я вообще безработная уже. Решила из школы уйти».

«Да? У тебя грустный голос, это не телефонный разговор, так? Расскажешь, когда я приеду? Нас, надеюсь, не бросишь? Вероника, с Марком ты не перестанешь заниматься? Прошу тебя…»

«Нет, конечно».

«Тогда — до десятого. Целую…»

Никогда не плюй в колодец.

Кто, как не тактичный интеллигент Роберт, поддержит в трудную минуту?

Вероника, встретив его, вспомнит о постигшем Роберта горе и еще сто раз усовестится своего маленького несчастья.

С другой стороны, зачем человеку давать ненужную надежду?

Я не стала размышлять дальше. И так уже за эти больничные дни передумала и поразмышляла отменно. Мне удалось понять и Екатерину Львовну, и даже Лену с Максимом. Примириться с ситуацией, в которую попала сейчас. Примириться через пень-колоду, разумеется: увы, я не умею все вот так сразу прощать и принимать. Но я очень- очень старалась.

Если со школой мне удалось худо-бедно разобраться, то о Стасе вспоминать было больнее, чем о работе. Нет, передумала я о нем достаточно. И о своем глупом поступке — тоже.

За мормона я замуж не собираюсь, зачем мне это надо было говорить, зачем? Чтобы доказать Стасу, что я не неудачница и у меня, как и у него, есть козырной туз в рукаве? Что я нужна еще кому-то, кроме него… Глупо, конечно. И так по-детски.

Если было бы можно прокрутить все назад, я бы сделала по-другому. Просто спросила про Алису и ушла с гордо поднятой головой, не припрягая Роберта. Просто — ушла. И начала новую жизнь.

А с другой стороны — ну и что? Мы расстались бы все равно, верно? Какая разница, что я сказала…

Очень хотелось увидеть Стаса, до безумия, и услышать вечно чуть насмешливый тон голоса, почувствовать на своем теле его руки…

Иногда я днем ложилась на кровать, отворачивалась к стенке и тихо плакала. Ночи тоже были невеселые.

Не поговорили… Мой необдуманный звонок не в счет. Может, он бы мне сказал что-нибудь в свое оправдание, а может, даже бы соврал. Может, я бы сделала вид, что поверила, и наши встречи продолжились. Плохой мир лучше доброй ссоры. Или ушла… Зато не преминула бы ему высказать наболевшее. Особенно про его слишком задранный ввысь нос.

Вот про нос — всенепременно.

Высказать… и поблагодарить. За то, что он для меня сделал. А потом уйти…

Вместо этого я, лежа на больничной койке, мучаюсь раскаянием. Он хороший человек, он лучший из муж… О-ой, оставим патетику!

Короче, если убрать его спесь и злой язык, и еще некоторые недостатки, я бы сказала, что он…

Он просто самый любимый. Со всеми недостатками.

А теперь, Вероника, забудь. Все вышло так, как вышло.

Новый год ты встречаешь в больничной палате, в полном одиночестве.

Ничего страшного.

У меня есть небо и звезды. В палате темно: я специально выключила свет, иначе не различить ничего за окном.

Ближе к двенадцати я все еще сидела на подоконнике (благо это старые, еще советские, а не новомодные пластиковые, и мой вес легко могли выдержать), куталась в теплую шаль и смотрела в ночное небо, полное мерцающих звезд.

Смотрела вверх и думала о том, что и над Стасом это же небо, и я, вопреки всему, что произошло, испытываю к нему самые теплые чувства.

Спасибо, Отче, что он у меня был.


Новогоднюю ночь Стас одиноко проскучал дома.

Его звали многие: Туз с усмешкой предложил остаться, уже ожидая отказа, Димыч рекламировал встречу Нового года с его шумной семьей, обещая незабываемую ночь с нервной Дианкой и вопящими детками («Чтобы ты, Стасон, не обольщался: с детьми о-очень тяжко»), парни с тренировки, Михалыч — все как один зазывали Стаса. Раньше Стас сам приглашал всех на дачу — или Новогодние ночи проводил в ресторанах, а еще раньше — в гостях у Алексея Георгиевича. Теперь он не мог поехать за город — пока не зарубцевались раны, в коттедже не появится. С ним связано слишком много, и все произошло недавно.

Пить в новогоднюю ночь Стас не стал: пристыдил презрительный взгляд Туза. Побрился, надел праздничную рубашку, новые джинсы, заказал себе японской еды — чисто символически.

Снял со стены фотографию, поставив на подоконник, зажег перед ней церковную свечку: зашел в храм сразу как из Москвы приехал, постоял перед иконами.

Пусть им будет потеплее: одному — живому, другому — умершему.

Такого Стас еще не делал никогда в жизни.

Приглушил свет и разложил на столе роллы — все как надо — достал из принесенного пакета палочки.

«Живем, блин», — сказал бы Пуля, если бы в их тушеночные учения где-нибудь в горах, полях или болотах кто-нибудь завез японские роскошества, а не выдавались бы надоевшие сухпайки с вечным «Адаптоном», яблочным пюре, кашами с мясом, незабываемой военной тушенкой да витаминками — по одной на сухпаек.

Иногда вместо тушенки попадался зеленый горошек (обычно в банках без маркировки). Вот тогда было свинство, и приходилось жрать несчастный горох под приколы более удачливых товарищей. А иногда не везло всем, и ржали над этим, изощряясь в приколах, вместе…

За прошедшие дни Стас чего только не передумал. Главное: как занять себя, чтобы отпустило. Москва не помогла. Уже рассматривал и Египет, и Турцию, и Доминиканскую республику. Была даже залетная идея вернуться в армию, а еще лучше — поехать на Кавказ, отыскать там Пулю, набить ему морду за то, что связался с моджахедами, и увезти сюда. Совершенно бредовая идея, но Стаса она развлекла: он начал было строить планы по возвращению блудного Пули, но потом признался себе, что вряд ли ему позволят аферу провернуть. Да Пуля сам его отправит домой первым же поездом, и хорошо, если не грузом двести! Что ему стоит, первоклассному снайперу, нажать курок? С придурка станется.

А Вероники вновь не было дома. Не было дома и Жужика: Стас звонил долго, но из-за двери никто не залаял. Как и в первый раз.

Отмечать праздник вдруг расхотелось: роллы показались невкусными, мидии горчили. Наверно, надо было идти к Димычу и Дианке, там хотя бы он развеялся рядом с детьми и старым другом.

Стас подошел к окну. Черное небо посверкивало яркими крупинками звезд. Стоит прогуляться, подышать воздухом. Тогда будет легче. Сидеть рядом со свечой и старыми армейскими фотками — это ж совсем свихнешься.

Он задул свечу, быстро оделся. Снял с вешалки горнолыжную куртку.

«У тебя есть шапка, Стас? Как ты без шапки все время ходишь…». Стас до скрипа сжал зубы. Ну вот, опять! Мать твою, нет ее! Нет! Забудь!

Сбежал с лестницы и, кивнув консьержу, крикнувшему: «С наступающим!» толкнул подъездную дверь.

Холод и высокое небо над головой отвлекли Стаса. Он, задрав голову, смотрел на звезды, и память возвращала его в сотни ночей в палатках — тех, что были на учениях. Тогда он и не знал, что переживает самые радостные дни своей жизни, да, сложные и неоднозначные, но еще не заполненные памятью о потерях, глодающих душу не хуже прожорливого зверя.

Глава 31

Твою мать! Опять она! Работает на трассе!

Стас не мог ошибаться. Светленький хвостик, высокие лаковые сапоги на шпильке, очки в пол-лица.

Ну что, мадам? Вы боролись, но это ни хр. на не работает!

Злорадства хватило Стасу ненадолго. Он проехал немного и остановился. Не двигаясь, сидел в машине.

Она столько переживала из-за девчонки…

Пусть ее Лена стоит здесь. Стас проедет мимо, ему без разницы!

Руки не слушались. Он уже вытаскивал из кармана телефон и набирал номер Вадима.

— Вадим, не хочешь прикрыть малолетнее бл. ство? Меня возьмешь в команду? Помогу, чем смогу…

Поступок будет подарком ей, хотя она никогда не узнает об этом. Больше мелкая стоять на трассе вряд ли станет. Стас устроит шалаве такую рекламу — мало не покажется. А девчонка, как он помнил, пиариться боялась.

Стас это сделает для той, которую он…ладно, уже неважно.


Меня выписали девятого января. Десятого дети пойдут в школу, их родители — на работу, Вероника же останется дома.

Я вольна искать место или устроить отпуск за свой счет, предаваясь блаженной лени.

Надумала все-таки выбрать первый вариант: за любую работу, лишь бы была, хвататься не хотелось, плюс лучше найти поближе к дому и не с символической зарплатой.

Как несколько месяцев назад, я забрала Жужика. Теперь у Розы Андреевны, не у Стаса.

После душещипательного приветствия (в конце его Жужик все-таки залез ко мне на ручки, позабыв, что он уже упитанная дворняга, а не крошечный щенок с переломанными лапками, который сильно болел и которого Вероника долго носила на руках) мы с Жужиком простились с Розой Андреевной и вернулись домой.

В подъезде столкнулись с соседкой.

— Вероника, здравствуй! К тебе приходил мужчина раза два. Высокий такой, большой, светловолосый… Ты уезжала, что ли? И собачки не было…

— Я была в больнице, Жужик жил у знакомой.

— Ох ты…

Соседка заахала, нажелала мне здоровья и хорошего жениха в придачу. С трудом улыбнувшись, я обещала, что так и будет, потом поднялась с Жужей на второй этаж и открыла ключом дверь своей квартиры.

Значит, он приходил. И звонил на старый номер, наверно. Не вернуть ли мне старую сим-карту в телефон и позвонить?

Так хотелось это сделать. Даже больше: набраться наглости и постучать в его дверь.

Стоять на пороге и смотреть. Потому что за порог Стас вряд ли меня пустит.

Или сказать: «Стас, я все выдумала, с Робертом меня ничего не связывает…». И тут выходит в прихожую Алиска…

Никуда я не пойду. С мужем хлебнула горя, когда узнала, что у него есть любовница и я стала лишней… Странно, что он вообще здесь побывал. В шахматы не с кем играть, наверно.

Вынужденное безделье (не знаю, что посулила Роза Андреевна матери своего ученика, но держали меня в больнице до последнего, переплюнув все положенные для этого сроки, хотя у меня со здоровьем было далеко не плохо) порядком меня расслабило. В ближайшие дни я займусь домашними делами: выкину из квартиры все лишнее, устрою дома уборку, затем начну искать работу.

Не забыть бы еще: завтра мы встречаемся с Робертом, и репетиторства с Марком продолжатся, а это значит, небольшие деньги у меня будут.

Кроме того, я обзвоню всех моих детей, с которыми я индивидуально занималась русским языком. Всех тех, кто не учится в школе, где я работала, разумеется: в моей, наверно, скабрезную историю знает каждый первоклассник. Поражаюсь, что ко мне не пришел никто из полиции, министерства образования, прокуратуры — откуда там приходят, если учителя подозревают в приставаниях к ученику?

Скорее всего, делу сразу же дали задний ход: Максиму тоже не нужна широкая огласка. Веронику обвинили, убрали из школы — и будет.

Не пропаду, подработки есть. Я начала тратить отложенные деньги, но увлекаться не стоит. Неизвестно, сколько времени займет поиск новой работы, придется растягивать накопления.

Так или иначе, Вероника начинает новую жизнь. Без школы, лишних друзей и воспоминаний.

Вечером десятого числа, прямо перед встречей с Робертом, я вдруг почувствовала непонятную тревогу. Она пришла из неоткуда, заставив отставить утюг, которым гладила высохшие вещи. Прислушалась к себе и снова потянулась к утюгу. Глупости. Делай свое дело, Вероника. Только всяких дурных предчувствий тебе не хватало.

За окнами порядком стемнело. Так как мы с Робертом должны сегодня встретиться, я оделась заранее: не собиралась заставлять его ждать.

Время тикало, а Роберт не звонил.

Забыл? Из Питера еще не вернулись? Устал с дороги?

Я перебрала огромное количество оправданий. Но можно же было предупредить, верно?

Отложила последние джинсы, которые гладила, выключила утюг. Невидящим взглядом посмотрела на стопку.