Лариса Шкатула - Рабыня благородных кровей

Беспокоило его лишь одно: придется говорить неправду князю Всеволоду, который непременно сам наведается. Но тут шла речь о жизнях многих, и кто знает, как все сложится: чем меньше людей тайну знает, тем больше уверенность, что и не проговорятся.

Самих же холмчан Лоза ещё раз предупредил: молчать! А то приедет епископ, начнет дьяволом пугать, да убежище и засыпать прикажет. А этого селяне никак не могли допустить. Слишком много в это жилище сил вложили, да и полюбили его так, что и под пытками тайны своей не выдали бы!

Навстречу князю и его сопровождающим вышли всем селом, с хлебом-солью, как и положено, и посмеивались про себя удивлению и растерянности приехавших.

На призраков холмчане никак не походили, на больных тоже. Епископу кланялись, крест целовали, как и положено людям богобоязненным. Значит, дьявола здесь не было.

Князя пригласили в господский дом, где быстро накрыли столы, и Лоза, как бы между прочим, поинтересовался у бывшего воспитанника, не случилось ли чего с тиуном?

— Здоров. Что ему сделается? — вроде равнодушно ответил Всеволод, вглядываясь в спокойное, безмятежное лицо Лозы — не скрывает ли чего его дворянин? — Отчего у тебя такой интерес к тиуну?

— За данью не едет. Раньше, говорят, день в день наведывался, а теперь… Может, мне время дает, так я давно готов.

Епископ Нифонт сей разговор слышал и ему порадовался. Враг оказался повергнутым, ибо кто же теперь ему поверит?

Однако же епископ лично обошел Холмы и убедился, что селяне бога чтут, в каждой избе, как положено, икона висит, лампада теплится… Но что же все-таки привиделось Греку?!

А князь тем временем налегал на медовуху, которая у Прозоры вышла на редкость удачной. Всеволод навеселе увлекся пятнадцатилетней челядинкой с красивыми карими глазами и вьющимися волосами по прозвищу Ягодка.

— Ягодка и есть! — ловил её за руку князь, когда девушка в очередной раз доливала ему хмельной напиток.

Налили с поклоном и епископу. Тот выпил, помолчал, да и высказал князю, что хотел:

— Тиун Грек, княже, староват стал.

— Так он же не один был, — попытался защитить управляющего князь.

— Кто знает, какими посулами да уговорами склонил он дружинников к клятвопреступлению, — сурово заметил Нифонт.

— Что же ты, отче, моих дружинников в мздоимстве подозреваешь? вскинулся князь.

— Оно и верно, не пойман, не вор, — согласился епископ. — А только неладное здесь чую. Если чисты духом и помыслами твои люди, тогда сему происшествию лишь одно объяснение есть: тиун Грек знается с нечистым! И наслал на дружинников морок.

— А зачем ему такое понадобилось?

— Сие мне неведомо, но из тиунов его от греха подальше убери.

Всеволод хоть и с великой неохотой, но совету епископа последовал.

Новому тиуну, увы, не хватало дотошности Грека, которая так раздражала княжеских данников.

Лоза одно время пребывал в смятении, ведь из-за него пострадал ни в чем не повинный Грек, но ничего исправить не мог, потому что тогда пришлось бы открывать князю секрет подземного убежища, а этого делать было нельзя!

Как и ожидали, Анастасия родила девочку, которую назвали Ойле. Мама-уруска, правда, говорила на свой лад — Ольга.

Заира не загадывала, кого ей больше хочется: кто будет, тот и будет. Уже сама возможность родить ребенка от любимого мужчины казалась юной булгарке подарком судьбы. Ведь совсем недавно о таком она не могла и мечтать. Родился у неё мальчик, которого назвали Рустам.

Появился он на свет на неделю раньше Ойле, и теперь Анастасия помогала Заире, а уж потом пришедшая в себя Заира помогала ей.

Молодые женщины так привязались друг к другу, казалось, родные сестры не были столь близки.

Сестры сестрами, но Аслан все же в одном из набегов раздобыл шатер алого цвета, принадлежавший какому-то богатому кипчаку — благо, было лето, — и посмеивался в разговоре с Аваджи, что теперь больше не будет слушать его рычанья.

Аваджи сначала обиделся, но потом понял, что Аслан, по природе человек грубоватый, просто шутит, скрывая за этим чувство любви и преданности товарищу, благодаря которому стало возможным счастье Аслана.

Монгольские войска, состоящие из представителей завоеванных племен и самих монголов, перешли границы русских земель и теперь двигались по южным окраинам Руси, потихоньку направляясь на север. Малым ходом следом за войском двигались телеги с добычей, снедью, кормом для лошадей и верблюдов, на которых ехали жены военачальников, татарские муллы, шаманы.

Занятый собственными развлечениями, которые в избытке предоставлял ему Бучек, Тури-хан почти не вспоминал о юз-баши и их женах, то его любимца никак не устраивало. Пока юз-баши ходили рядом, сражались и вели себя так, что вызывали уважение своих нукеров, хан мог вспомнить о них в любую минуту и пожелать иметь рядом с собой.

Потому Бучек и беспокоил хана красочными рассказами о счастливой жизни сотников. Кто бы не разозлился на месте Тури-хана? Богатый, знатный человек не может того, что может чернь — продолжать свой род!

А эти чужеземные девки, которых хан своими руками отдал юз-баши, как назло оказались плодовитыми и, видно, собирались рожать детей каждый год, на зависть хану!

— Что же мне с ними делать? — вырвалось у Тури-хана.

Он уже привык не скрывать свои мысли от Бучека.

— Первым делом, разделить их, — посоветовал тот.

— Юз-баши и жен?

— Нет, самих Аслана и Аваджи. Завтра вы собираетесь послать тысячу джигитов в войско Бату-хану. С одной из сотен пусть пойдет Аваджи.

— А он возьмет с собой жену?

— Не сможет. Войско пойдет быстро. Но Аваджи надо успокоить, что Аслан вполне присмотрит за обеими женщинами. Потом отошлем Аслана. Ненадолго. Но по дороге его убьют. Я знаю одного надежного человека…

— Ты все знаешь! — усмехнулся хан.

— Если и не все, — скромно заметил Бучек, — то человека, который даст хорошие деньги за маленьких, здоровых детей, я точно знаю.

Тури-хан потер руки.

— А уж тогда придется уруске смотреть на меня поласковей, иначе… Ты ведь сможешь научить её покорности?

— Все женщины сделаны одинаково, — Бучек небрежно взмахнул бичом, с которым не расставался. — Среди них встречаются упрямицы, но их хватает лишь до хорошей трепки.

А друзья-побратимы и их жены ничего не знали. То есть, Анастасию одолевали неприятные предчувствия, но она старалась от них отмахиваться. Она ещё не могла поверить в то, что её видения сбываются…

Ей не было дела до других женщин, которые попадали в плен к нукерам Тури-хана. Она при всем желании не могла спасти их всех, подвергая опасности жизнь мужа и детей.

Сегодня Аваджи собственноручно варил плов из барана, которого прихватил в одном из набегов на селение кипчаков.

Заира хотела предложить свою помощь, но Аваджи и Аслан сказали ей:

— Запомни, женщина, готовить плов — занятие мужское.

— Побольше бы таких занятий! — ничуть не огорчилась Заира и поспешила к Анастасии, которая сидела с детьми в тени молодой ивы на берегу реки Итиль (Итиль — Волга (тюрк.).). Друзья выложили очаг из камней, а теперь пристраивали на него небольшой медный котел.

Ни Аваджи, ни Аслан не упоминали о том, что лагерь монголов расположен на земле урусов, Анастасия же об этом попросту не задумывалась.

Что-то случилось с нею в этот страшный и странный год её жизни. Воспоминания о родине, отце-матери, братьях, о муже-князе стали какими-то неотчетливыми, будто сказки, которые рассказывали ей в детстве.

Отчего это, Анастасия не знала. То ли страх, который она испытала в плену, заставил эти воспоминания уползти вглубь её естества и спрятаться подальше, то ли её душа, обеспокоенная больше здоровьем детей, берегла молодую женщину от мучительных и разрушительных раздумий.

Она родила ребенка от Аваджи, ездила следом за ним по свету, где и он, и его товарищи оставляли за собой лишь разрушения и смерть. Наверное, думай Анастасия все время об этом, она сошла бы с ума, но вместо этого она любила мужа и рожала ему детей…

Почти так же относилась к происходящему Заира. Только она отгораживалась от прошлого сознательно, упрямо поджав губы, и твердила:

— Не буду думать! Все равно ничего не исправишь. Буду жить, пока живется.

Кто ждал её на родине, где и родни-то в живых не осталось? Теперь, как считала Заира, её родина там, где рядом с нею Аслан и маленький Рустам…

Когда плов был готов, на траве расстелили скатерть и выложили его на серебряное блюдо аппетитной горкой. Сбоку Аслан положил огромный пучок зелени. Кто что высматривал для себя в чужих землях, Аслан первым делом заглядывал в огород.

Анастасия давно приучилась есть руками. И если первое время её желудок бунтовал против непривычной жирной пищи, то теперь она и к этому привыкла.

Глядя, как маленький Владимир ест плов из рук отца, она лишь улыбалась. И больше не вспоминала о том, что Аваджи ему неродной отец, а себя ощущала обычной женщиной Востока, которая не хочет в своей жизни хоть что-нибудь менять.

— Как приятно глазам созерцать такую отрадную картину! — раздался позади них насквозь фальшивый слащавый голос.

По темному загорелому лицу Аваджи разлилась бледность.

— Чего тебе, Бучек? — спросил он, не оборачиваясь, так и не донеся до рта сына щепоть с пловом, отчего тот, приоткрыв рот, удивленно уставился на отца.

— Хан желает видеть своего лучшего сотника! — нарочито бодро проговорил нукер, упиваясь ужасом на лицах женщин и сурово сведенными бровями Аслана.

Немного осталось жить этому здоровяку! Какой все же умный Бучек! Он не только нашел себе работу по вкусу, но и приобрел такую длинную руку, что может карать своих недругов, не пачкая собственных рук!

— Передай, сейчас приду! — Аваджи наконец дал плов сыну.

— Хан очень ждет! — почти по-женски хихикнул Бучек и исчез.

Тури-хан вовсе не высказывал желания видеть Аваджи немедленно, но его любимец не мог пройти мимо этих счастливых людей, которых он собирался погубить, не испортив им настроения.

— Ну, вот и все! — ни к кому не обращаясь, проговорил Аваджи.

— Как это все? — встрепенулась Анастасия. Одно дело, самой плыть по течению, не обращая внимания на жизнь вокруг, и совсем другое дело, когда овечью покорность проявляет твой муж, умный и сильный мужчина. — А как же я? А дети?

Аваджи перевел на жену растерянный взгляд. Даже на мгновение забыл о своих огорчениях. Впервые он видел свою мягкую нежную Ану по-настоящему разгневанной.

— Почему ты кричишь? Разве я тебя чем-нибудь обидел?

— Обидел, — тихо сказала она, судорожно вздыхая, чтобы не разрыдаться. — Обидел. Потому, что в трудную минуту подумал о себе, а не о нас!

— А как я подумал о себе? — нахмурился Аваджи. — Решил убежать и спрятаться?

— Нет, ты понял, что хан пошлет тебя на смертельно опасное дело, и решил покориться.

— А разве можно этого избежать? — смутился Аваджи. Ана была права: совсем недавно он читал ей притчу о том, что не стоит покорством уподобляться старому ишаку, а сам тут же решил покориться…

— Похоже, Тури-хан своего добивается, — насмешливо проговорил Аслан, переведя взгляд с Аваджи на его жену. — Наше счастье светлейшему как кость в горле, так давайте пойдем ему навстречу, переругаемся между собой!

Аваджи ошеломленно посмотрел на друга.

— А откуда ты это знаешь?

— То, что хан нам завидует? Разве юз-баши не должен разбираться в людях?

— Но хан… он же не обычный нукер.

— Он — хуже! Потому что пользуется властью, дарованной ему его богами, не во благо людям, а во вред… Одна надежда, что у нас есть ещё время.

Но времени не оказалось.

Всеволод терпеливо ждал, когда его вторая жена забеременеет, но проходили дни, а семя князя никак не хотело завязываться в лоне бывшей литовской княжны.

"Слишком холодно было в отцовском замке! — с горечью размышляла Ингрид. — Все, что делает женщину матерью, во мне, наверное, вымерзло".

Но князь Всеволод был не из тех, кто смиряется с неудачей. Потому он опять подумал о Прозоре.

О ней в Лебедяни болтали всякое. Объявилась спустя пятнадцать лет, когда её давно считали мертвой.

— Да та ли это Софья? — судачили кумушки. — Разве не сгорела она в избе с малолетними детьми? Кто поверит, что она и Прозора — одно лицо? Не чародейка ли, что навела на Лозу затмение? Да и тиуну, небось, она дорогу отвела. Побывал Грек в какой-нибудь чаще дремучей, а казалось, что в Холмах.