Лариса Шкатула - Рабыня благородных кровей

— Не обманешься, — отчего-то вздохнул князь.

Джурмагун слушал молодого юз-баши не перебивая. Потом он легонько хлопнул в ладоши, и молчаливый нукер внес в шатер кувшин с кумысом и поднос с горячими лепешками. Движением бровей Джурмагун указал на Аваджи, и тому подали то же, чем завтракал он сам. Этот скромный завтрак больше всего другого рассказал юз-баши о великом багатуре. Он вспомнил яства, которые в больших количествах потреблял Тури-хан, и подивился, почему такие мысли прежде не приходили ему в голову? Оказывается, настоящий воин должен следить за своим телом, вкушать скромную пищу и уметь выслушать нижестоящего, чтобы поступить с ним по справедливости.

— Почему ты решил поселить своих людей именно в этом урусском селе? насытившись, спросил его Джурмагун.

— Мои люди устали. Много дней и ночей провели они под открытым небом, в мокрой одежде, не имея возможности её высушить…

— Разве джигиты великого Покорителя Вселенной не привыкли переносить лишения?

— Привыкли, — склонил голову Аваджи, — но уставший воин сражается не так хорошо, как отдохнувший.

— И что ты хочешь от меня? — полководец сузил свои и без того узкие глаза так, что они превратились в щелочки.

— Наказания, — просто сказал Аваджи. — Я потерял шестерых воинов, ещё не приступив к сражению.

— А если я прикажу отрубить тебе голову?

— Я приму это решение как справедливое, — юз-баши смело встретил испытующий взгляд Джурмагуна.

— Видно, ты — смелый человек, — усмехнулся Джурмагун. — Мне как раз такой и нужен. Пошли гонца к своим людям — пусть немедля уйдут из села. Дожди прекратились, а обсушиться они могут и у костра. Лучше быть мокрым, но живым. Разберемся мы с этим селом позже, когда город возьмем. Никто не смеет угрожать нашим багатурам: ни человек, ни злой дух!

Он скупо улыбнулся и жестом отослал Аваджи прочь.

В ожидании своей участи тот присел у костра неподалеку от шатра, потому что едва он направился вниз с пригорка, намереваясь встретить своих джигитов, как был остановлен незнакомым нукером.

— Джурмагун приказал тебе остаться и ждать. Он позовет. О твоих людях позаботятся.

Аваджи сидел, глядя на огонь, а мимо неспешно проходили богато одетые воины и скрывались в шатре Джурмагуна.

Прошел час. Или больше. Аваджи перестал замечать бег времени. Он словно превратился в одну из каменных баб, которые веками торчат на вершинах степных курганов и смотрят вдаль пустыми глазницами. Что час для них, что год — все едино!

Пришел он в себя оттого, что тот же самый нукер тронул его за плечо.

— Полководец зовет!

Аваджи поспешно встал. Сейчас он узнает свою судьбу.

В шатре, кроме Джурмагуна, был ещё один человек, напоминавший лицом кого-то из северян. Говорил он по-монгольски совершенно свободно.

Северянин — кто он, помор, ливонец? — посмотрел на Аваджи вроде мельком, но от его взгляда сотнику стало не по себе, как если бы по обнаженной груди его вдруг проползла змея.

— Познакомься, юз-баши, с великим человеком, — проговорил Джурмагун, указывая на своего гостя. — Он — рыцарь и наш большой друг. И так же, как мы, ненавидит урусов. Я не могу назвать тебе его имени…

— Зови меня Литвином, как урусы.

— Рыцарь — не волшебник, — продолжал между тем Джурмагун, — но он умеет много больше, чем обычный человек. Например, нарядиться в любую одежду и быть своим среди чужих или пройти незаметно мимо любого поста. Он — везде и нигде!

— Великий багатур льстит мне, — скривил тонкие губы Литвин. — Именно в Лебедяни я чуть не дал себя раскрыть… Но ещё не все потеряно. В Лебедяни остался человек, который по моему знаку откроет ночью городские ворота.

— Твоя задача, сотник, будет посложнее… — Джурмагун потрогал свой тонкий ус. — Ты постараешься вытащить за ворота Лебедяни коназа Севола…

Аваджи вздрогнул: так звали мужа Аны. Но, может, на Руси много князей по имени Всеволод?

От Литвина, однако, не укрылось его замешательство.

— Ты знаешь князя?

— Слышал, — кивнул Аваджи, решив, что скрывать ему нечего. Кроме самого малого. — Однажды к Тури-хану, нукером которого я был, привезли рабыню. Говорили, она жена коназа Севола.

— Как тесен мир! — Литвин доверительно обратился к Аваджи. — Слышал я эту историю. Молодая жена князя напросилась с мужем в поход к южным границам. Там на них напал отряд какого-то хана. Его называли султаном степей. Княгиню увезли в плен. Князь долго тосковал по ней, даже заболел, но потом выздоровел и женился на литовской княжне. Правда, мне говорили, бывшая жена недавно вернулась домой. Думаю, это всего лишь слухи. Может ли женщина без посторонней помощи убежать из плена с двумя детьми? Проехать на верблюде половину Руси…

Аваджи показалось, что ему не хватает воздуха. Что такое говорит этот иноземец? Слухи слухами, но упоминание о бывшей жене, о двоих детях… Так похоже на правду! Только бы ему ничем не выдать себя!

Но Литвин уже и так потерял к нему интерес. Он не сомневался, что нукер — он знает этих преданных воинов — выполнит все, что ему скажут.

Теперь говорил Джурмагун.

— Как раз в это время рабы заваливают деревьями ров с водой, который кольцом опоясывает городскую стену. Я всегда говорил, что урусы слишком мягкосердны: они жалеют женщин, жалеют стариков и детей. Теперь вот жалеют рабов. Они не стреляют в них лишь потому, что те безоружны! А нам того и надо… Еще немного, и наши пороки смогут подойти к городской стене почти вплотную. Конечно, если рыцарю удастся открыть ворота, стенобитные машины нам не понадобятся.

— Великий Джурмагун слишком близко к сердцу принимает такой ничтожный городишко, как Лебедянь, — заметил Литвин.

— Жители этого города посмели выказать неповиновение багатурам самого Бату-хана! — гневно процедил монгол. — Если им удастся противостоять нам, то и другие подумают, будто перед монгольским войском можно устоять. И уйдет из сердец урусов страх. Тот, что ведет за собой наши победы.

Ничего странного для себя в словах Джурмагуна Аваджи не услышал. Он и сам часто видел этот животный страх в запрокинутых лицах побежденных. Так, наверное, боится дикого зверя человек, столкнувшийся с ним на тропе безоружным и видя в глазах кровожадного свою смерть.

Но знал он и ярость зверя загнанного. Как живой встал перед глазами урусский багатур, сражавшийся один с десятком напавших на него джигитов.

Даже непосвященному было ясно, что битва его давно проиграна. Нападавшие рвали воина на куски, как стая шакалов истекающего кровью медведя. А он все бил и бил их, окруженный уже горой трупов, но не желающий сдаться. Страшный, окровавленный и… первобытно красивый! Так восхищался картиной сражения Аваджи-поэт.

Он чуть было не пропустил объяснения полководца. Тот рассказывал ему свой план: если удастся разозлить урусских воинов упреками в трусости — а это как раз брал на себя Литвин, — то они выедут из ворот города, чтобы ответить на вызов, который должен им бросить Аваджи. Для этого в помощь сотнику Джурмагун выделял лишь небольшой отряд джигитов. Ради дела он брался отвести подальше свое многочисленное войско, чтобы пока не пугать урусов.

— Горячи головы урусские, — говорил Джурмагун. — Увлекаются они битвой и обо всем забывают. В том и задача юз-баши: сделать вид, будто дрогнули его воины. И побежать прочь сломя голову. Как бы от страха. Разгоряченные битвой урусы кинутся следом, а убегающий отряд приведет их прямо к засаде! Говорят, урусский князь смел. И в бой своих воинов сам ведет. Может, он сам и станет преследовать бегущих.

Такая хитрость нужна на тот случай, если верному человеку не удастся почему-либо открыть ворота. Оставшись без князя, жители города вряд ли долго продержатся. К тому же, Джурмагун собирается объявить им свою милость, пообещать всем жизнь, если горожане сложат оружие. Правда, Аваджи знал, чем обычно кончаются такие обещания, но война есть война!

На взгляд юз-баши, план был хорош, и он вполне был готов его выполнить. Вот только что его гложет?

Аваджи подтягивал подпругу, чистил свое платье, а в голове билась мысль: Ана! Неужели Ана бросила его, чтобы вернуться к князю? Неужели она согласилась выйти за него замуж лишь для того, чтобы выждать минуту, когда сможет от него убежать?!

Но нет, как можно думать так об Ане!.. А что если ей пришлось бежать? Если Тури-хан посягнул на её честь? Или угрожал жизни детей? Аваджи даже заскрипел зубами от такого предположения. Он дорожил своей семьей, как никто другой. Он никогда не вспоминал, что Владимир ему неродной сын, а когда в первый раз увидел глаза Ойле, тут же отдал ей свое сердце…

Ана принесла ему счастье, дала семью, которую он прежде не имел, и если Тури-хан посмел хоть чем-то её обидеть, Аваджи вернется и убьет его!

Странная процессия приближалась к Лебедяни. Сидевший на белом коне, сам весь в черном, впереди ехал человек, похожий на кого угодно: на норманна, на викинга, но только не на одного из монгольских воинов, которые его сопровождали.

Когда воины подъехали к городу на расстояние полета стрелы, странный всадник вытащил большой белый платок и теперь размахивал им, предупреждая: едут послы.

Однако русские ворота открывать не спешили, потому всадникам пришлось остановиться перед рвом и осуществлять переговоры, крича во всю глотку.

— Варвары! — презрительно проговорил Литвин, понизив голос. — Они даже не знают, что такое страна, управляемая одним королем. Здесь каждый защищает свой огород, вместо того чтобы объединяться!

— Мы хотим говорить с князем Всеволодом! — крикнул он.

А в это время князь, стоя за выступом стены, возбужденно переговаривался с воеводой Астахом. Посольство монголов прибыло так вовремя! Его как раз можно было использовать в задумке воеводы: вызвать монголов на бой, подраться, а когда они побегут, для виду кинуться следом, уводя их от стен города.

— Все надо будет делать быстро, — напутствовал Астах. — Эти желтолицые собаки сами любят заманивать в засаду. Биться один на один они обычно не хотят. С собой надо взять самых выдержанных, чтобы погоней не увлеклись и от стен города не ушли далеко. В это время оставшиеся в городе дружинники смогут спокойно поджечь деревья, которыми уже переполнен ров. Вон, нехристи подтащили ближе свои тараны…

— А дозволь, княже, судьбу испытать, да пороки эти поджечь, — не выдержав, вмешался в разговор Глина.

— Поджечь стенобитные орудия? — оборотился к нему Всеволод. — Погляди, у каждого из них — по десятку басурман!

— Мы выедем из города вместе с тобой, — рассказал свою задумку Глина, — а когда вы станете сражаться с мунгалами, быстро повернем и помчимся к орудиям. Главное, факелы приготовить так, чтобы их немедленно зажечь… Людей мне много не понадобится: трое лучников — дорогу нам прокладывать, ещё двое повезут сосуды с горючей водой, а двое — орудия поджигать станут. Ну, и кого побойчей мне на подмогу дашь — пусть рубит нехристей, которые мешать нам попытаются.

— И мне дозволь, батюшка князь, Глине помочь!

Любомир. Всеволод глянул в его умоляющие глаза. Не дай бог, с парнем что случится, вся астаховская родня взбунтуется. Скажут, в отместку Настасьиного брата на смерть послал. Хорошо, хоть его отец рядом…

— Погодь! — махнул ему, ибо как раз в это время этот самый то ли рыцарь, то ли какой другой перебежчик стал звать его для разговора.

— Я — князь Всеволод.

— Ты узнаешь меня, княже?

— Литвин! — вглядевшись, крикнул Всеволод. — Убийца и лазутчик рыцарский!

— Вчера рыцарский, сегодня, вишь, монгольский.

— Нашел чем хвастаться! — нахмурился князь. — Без корня и полынь не растет, а тебе, значит, хоть в Орде, да в добре? Где ни жить, лишь бы сыту быть?

Настала очередь раздражаться Литвину, ибо разговор сворачивал совсем не в ту сторону, в какую ему хотелось.

— Когда мы возьмем ваш вшивый городишко, — пробормотал он злобно, — я сам вырву твой язык и скормлю его собакам!

Но для ушей князя он прокричал совсем другое:

— Не вы ли, русские, говорите: на что с тем дружиться, кто охоч браниться!

— Ты прав: чем ругаться, лучше собраться да подраться! Говори, что тебе надо, а то — езжай подобру-поздорову. Недосуг мне!

— Что ж это за дело — сидеть за высокой стеной? Ты в чистом поле удаль покажи.

— Никак ты меня на бой вызываешь? — развеселился Всеволод.

— Не я, а вот этот монгольский джигит! — Литвин положил руку на плечо одного из своих сопровождающих. — Он зовет тебя в поле сражаться.

— Не поддавайся, князь-батюшка, — сквозь зубы проговорил ему Астах. Ловушка это.