Лариса Шкатула - Рабыня благородных кровей

Но теперь видел и он. Огромное множество черных кочек медленно двигалось к городу. Ближе ко рву они сливались в одну темную подвижную кучу и ползли в сторону ворот.

Но вот безликая масса ожила. Монголы стали подниматься на ноги, испуская крики разочарования. Князь понял: дружинники вывесили на воротах труп Скрыни. Конечно, враги не знали презренного холопа, но сумели догадаться, что никто ворота им открывать не собирается.

Глядя на беснующееся по другую сторону ворот неисчислимое войско, Всеволод внутренне содрогался, но в одном был уверен: крепость продержится долго. Сколько? Он ответить не мог, но знал твердо: если городу суждено погибнуть, князь погибнет вместе с ним!

Джурмагун сидел в своем шатре один, переживая очередную неудачу, но на этот раз без прежней озлобленности и ненужного гнева. Древние мудрецы говорили, что у настоящего полководца голова должна быть холодной.

Чем он больше размышлял над своими поражениями — давно он не имел их столько! — тем больше уверялся, что все они каким-то образом связаны с селом, о котором говорил ему несчастный юз-баши.

Село, откуда в одночасье исчезают все жители, бесследно пропадают шестеро джигитов… Именно с той поры неудачи стали его войско преследовать! Простое совпадение? Не слишком ли их много?

Осажденный город не представлял для него никакого интереса: ни своим особым положением, ни богатством. Почему же именно здесь приходится так трудно Джурмагуну, не знающему поражений, — уж таким-то городишкам он и вовсе счет потерял! Похоже на то, что юз-баши принес проклятие села на своих сапогах и стряхнул его с ног в шатре Джурмагуна.

А сам юз-баши? Не стал ли он жертвой урусских злых духов до того, как покинул селение? По свидетельству его нукеров, юз-баши был отличным воином. В битвах не всегда находились ему равные. И вдруг он пал в поединке от первого же удара коназа Севола, который как раз выдающимся воином не был.

Странности продолжались и после его гибели. Рыцарь — Джурмагун видел его в деле не раз — не был мальчиком в военной науке, а лишился головы в битве с обычным мечником коназа.

Когда Джурмагун отошел от своего гнева и приказал доставить в стан тела убитых, выяснилось, что труп сотника… пропал! Исчез, будто его утащили те самые урусские злые духи!

Не бросают ли урусские мангусы вызов великому Джурмагуну? Пугают его? И следует ли ему их бояться?

Он решил вызвать к себе Нурбия и Хазрета. Двоих своих разведчиков, которых он обычно использовал для самых сложных поручений. А ещё они были его глазами и ушами во всех дальних походах и не раз добывали для него сведения там, где другим ничего не удавалось.

Только вот как объяснить им, что узнавать? Все, что можно, о проклятом селе?

Пожалуй, вслух они своего удивления не выскажут, а про себя решат, что Джурмагун к старости стал чересчур пугливым.

Мелькнула осторожная мысль: не оставить ли все, как есть? Подумаешь, небольшое село, кажущееся опасным. Но это означало бы, что он предаст самого себя, ведь Джурмагун во всем и всегда шел до конца.

Эти размышления прервал приход его личного тургауда. По пустякам тот никогда не осмеливался беспокоить воеводу.

— Нурбий и Хазрет осмеливаются просить позволения войти к великому багатуру Джурмагуну.

Начинается! Неужели урусские злые духи распростерли над ним свои черные крылья и затмили разум, если он не помнит, что своих разведчиков он уже вызвал?!

Он молча смотрел, как джигиты падают перед ним ниц, но не спешил начинать разговор, так что чуть позже возблагодарил древних мудрецов, которые предостерегали о вреде поспешности.

— Прости, великий, что осмелились тебя побеспокоить…

Какое счастье, что разведчики пришли сами по себе!

Джурмагун украдкой облегченно вздохнул и хлопнул в ладоши — верный нукер внес поднос с лепешками и кумысом, поняв, что воеводе предстоит серьезный разговор.

Его разведчики явно пребывали в затруднении, как преподнести свои соображения Джурмагуну, чтобы он посчитал их достаточно серьезными и не посмеялся над их мнительностью.

— Садитесь поближе, угощайтесь, — радушно предложил Джурмагун. — Что привело вас ко мне?

— Дело, великий, такое, что и не знаешь, с какого конца к нему приступить, — проговорил Нурбий; говорил обычно всегда он, немногословный Хазрет лишь согласно кивал его словам. — Нас с Хазретом беспокоит настроение твоих джигитов.

Правая бровь великого багатура слегка приподнялась в знак удивления.

— Настроение?

— Если сказать точнее, тайный страх. А он, как известно, плохой помощник в сражении.

— Я не ослышался? — строго переспросил Джурмагун. — Вы подозреваете моих воинов в страхе перед кем-то?

Нурбий вздрогнул. Он был наслышан о расправе великого багатура над теми, что проиграли урусам поединок, но победила привычка думать сперва о деле, а потом уж о собственной безопасности.

— Они боятся, — подтвердил Нурбий, — хотя вслух, конечно, никто в этом не признается… А все из-за той сотни, что вернулась из проклятого села. Халамы называется. Джигиты рассказывают другим про урусских мангусов, которые по ночам похищают воинов и съедают их, так что не остается и косточки. А люди, что живут там, могут становиться невидимками и уходить из села, когда захотят… Мы с Хазретом думаем, что нам надо навестить эти Халамы и посмотреть, что к чему.

Хазрет согласно кивнул. Джурмагун почувствовал благодарность своим разведчикам: они не только сами согласились выполнить задание, которое он собирался им предложить, но и сняли с его души тяжесть, относясь с той же серьезностью, что и он, к сообщениям об этом селе. Значит, они тоже не считают эти слухи пустыми.

— Пойдите к шаману, — проговорил он, — пусть снабдит вас талисманами, защищающими от злых духов… А как вы думаете туда добраться — верхом?

— Ни в коем случае! — махнул рукой Нурбий. — Только пешком. И не со стороны дороги. Мы с Хазретом думаем, что у них есть наблюдатели, которые, меняясь, следят за дорогой.

Хазрет опять молча кивнул.

— Вы думаете, люди вернулись в село? — довольно уточнил Джурмагун, ибо он сам так думал.

— Думаем, вернулись.

Нурбий замолчал и протянул руку к лепешке: теперь можно себя побаловать. Хазрет повторил его жест. Они так привыкли друг к другу, что стали как бы единым существом, хоть и с двумя разными телами, связанные между собой невидимыми нитями.

— Я не хочу посылать туда воинов, — Джурмагун качнулся на пятках. Даже в своем шатре он по привычке сидел только так и в присутствии других никогда не лежал. Из такой позы он легко мог вскочить на ноги, что однажды спасло ему жизнь — вражеский лазутчик аланов пытался убить его. — Но вы должны привести мне языка. Все равно, мужчину или женщину. Кого сможете похитить с наименьшим шумом.

Справа от дороги, которая вела к селу Холмы, расстилалось убранное поле ржи. Одним своим краем оно упиралось в небольшую рощицу, за которой зеленело мхом неширокое, но топкое болото.

Кроме смердов, сеявших и убиравших рожь, здесь никогда никого не было, потому монгольские разведчики и выбрали этот путь. Рощицей вдоль болота, которое заканчивалось как раз на окраине села, они и вышли к Холмам с другой стороны дороги.

Лазутчики отправились в путь, едва рассвело, так что до места добрались рано. Они лежали на холодной, покрытой инеем земле, завернувшись в теплые бараньи тулупы. Наблюдали за спокойной размеренной жизнью села, невидимые постороннему глазу.

Холмчане поверили в свою неуязвимость, потому и не принимали особых мер предосторожности. Дозорный сидел на специально сооруженном помосте, смотрел на дорогу, только что толку зря на неё пялиться, все равно никого нет.

Ко всему прочему, задерживался в осажденном городе Лоза, и некому было указать селянам на нерадивость.

Нурбий с Хазретом пока ничего подозрительного не обнаружили, но это их не удивило. Каждый знает, время шайтана — ночь. В избу, за которой разведчики лежали, никто не возвращался — видно, хозяева были на каких-то общих работах, и лазутчики решили перебраться к другому дому. Лучше к самому большому, который стоял повыше и поодаль от других.

Едва они угнездились в своей новой засаде, как на крыльцо дома, подле которого они прятались, вышла женщина. При виде её разведчики замерли с открытыми ртами. Не иначе, это была сама гурия (Гурия — прекрасная дева мусульманского рая.), хоть и в урусском наряде.

Длинная, до щиколоток рубаха, расшитая жемчугом и разноцветными нитями, выглядывала из-под небрежно накинутого на плечи дорогого кожуха.

Серебряные, украшенные зелеными каменьями подвески свешивались с такого же серебряного обруча и необыкновенно шли к её ярким зеленым глазам. Тонкое, закрепленное на обруче покрывало не давало возможности разглядеть её волосы, но выбившаяся прядь говорила об их удивительном золотом цвете.

Красавица легко сбежала с крыльца, и по её прерывистому дыханию, пятнам румянца на щеках и стремительному шагу можно было догадаться, что она разгневана.

Впрочем, в такие мелочи разведчики вникать не собирались. Добыча сама шла к ним в руки, и они её не собирались упускать.

Тем более, что женщина шла как раз к амбару, возле которого монголы затаились, так что Хазрет неслышно подкрался к ней сзади и набросил на её нежную шею шелковый шнурок. Он знал, как нужно затянуть его, чтобы уруска не задохнулась, а лишь потеряла сознание.

Нурбий проворно сунул ей в рот кляп, Хазрет стянул веревкой руки, и через мгновение на жертву набросили мешок. Мешок подняли и потащили прочь от селения, никем не замеченные.

— Удача от нас не отвернулась, — шепнул довольный Нурбий, когда они сделали передышку в редкой рощице.

Хазрет пожал плечами.

— Думаешь, она досталась нам слишком легко, и тебе это кажется подозрительным?

Хазрет кивнул.

— Ты полагаешь, урусские мангусы нам её подсунули? Тогда все жители в проклятом селе — их слуги. Великий багатур догадался об этом, но послал нас привести кого-то из Халамов. Одно утешение, прекрасная дева лучше беззубой старухи.

Хазрет ухмыльнулся.

— Пусть Джурмагун решает!

И они потащили пленницу в свой стан.

Анастасия была разгневана. Аваджи обвинял её во всех смертных грехах. Он ни на мгновение не поверил, будто она умеет то, чего не умеют другие люди, а решил, будто она скрывает от него что-то, в чем боится признаться.

Мол, если у неё и вправду есть такая сила, то она никак не от Аллаха, а только от Иблиса. Иными словами, Аваджи подозревал её в связях с сатаной!

На самом деле Аваджи ревновал Анастасию к бывшему мужу, а так как не хотел её выслушать, то и не знал, что она сказала Всеволоду и в первую встречу, и во вторую. Впрочем, о двух встречах не следовало говорить.

Аваджи казалось, что здесь, под солнцем родины, Анастасия расцвела ещё больше и стала такой красивой, что на неё больно было смотреть.

В сотнике монгольского войска ожил вдруг бывший погонщик лошадей, сознающий свою нищету и убожество: кто он такой, чтобы тягаться с коназом Севолом?!

Не знала теперь покоя и Анастасия. Аваджи то требовал от неё клятв в любви и верности, то вдруг набрасывался на неё за то, что она оставила детей в чужих руках. Словом, он сам не знал покоя и не давал его жене.

Наверное, от всех этих треволнений и приснился Анастасии странный сон. Она шла по лесу, дремучему и сырому, сквозь густоту ветвей которого солнце не всегда могло пробиться.

Вдруг лес кончился. Он будто наткнулся на невысокую отвесную гору. Между лесом и горой образовалась небольшая, поросшая мягкой травой поляна.

Анастасия прошла по ней и остановилась у огромной дыры в горе похоже, входу в пещеру. Над входом был устроен навес из жердей, покрытых камышом.

На вбитых прямо в трещины горы деревянных сучках у входа в большом количестве висели связки лука, чеснока и всевозможных трав. Тут же лежало огромное бревно, очищенное от коры, очевидно, служащее сиденьем.

В проеме, оказавшемся таки входом, появилась женщина в простом, похожем на рубище платье. Удивительной густоты волосы цвета спелой пшеницы окутывали её голову, точно облако. Кожаный ремешок, как видно, с трудом сдерживал эту пшеничную копну.

Женщина приветливо улыбнулась Анастасии и певуче произнесла:

— Внученька пожаловала!

От неожиданности Анастасия споткнулась, а приглядевшись к женщине, громко расхохоталась: та была молода, едва ли старше её самой.

— Ты права, этому и правда трудно поверить, — простодушно улыбнулась молодая женщина. — Тогда зови меня просто Любава… Входи!