Бертрис Смолл - Рабыня страсти

— Ты не будешь счастлива, увозя с собою мое сердце? Девушка отрицательно покачала головой:

— Мне не быть теперь счастливой без тебя…

— О, Зейнаб, что же я натворил! — вскричал он.

— Как бы я ни злилась. Карим, — знай, я не жалею… — отвечала она. — Я люблю тебя.., а у нас так мало времени… Не надо отравлять его взаимными упреками! Ты разбил мое сердце, но все равно я обожаю тебя! — Тонкие руки сомкнулись вокруг его шеи, и Зейнаб страстно поцеловала любимого:

— И буду любить до скончания века!

Подхватив Зейнаб на руки, Карим уложил ее на постель и ласково снял с нее одежды. Затем, раздевшись, лег рядом с нею. Руки их соприкоснулись, пальцы переплелись. Так лежали они долгое время, молча, пока он, приподнявшись, не поцеловал ее в губы… Ее аквамариновые глаза были полны жгучей тоски, она медленно закрыла их, желая всем существом своим отдаться блаженству. Руки его касались ее так, как никогда прежде, с невероятной и невыносимой нежностью…

Губы его ловили каждую ее слезинку, ладони обхватили дрожащее лицо, губы касались губ, щек, трепещущих век…

Ладонь ее заскользила по любимому лицу, запоминая навек каждую черточку, складочку… Что же сделала она такого, что заслужила эту радость и эту боль? Ведь любовь — это величайшая мука…Она с радостью уедет в Кордову. С радостью освободится от этой боли. Ведь она наверняка утихнет со временем, она всецело сосредоточится на том, чему он так долго ее учил. Она станет славнейшей Рабыней Страсти! А что ей еще остается?..

— Я люблю тебя, мой цветочек, — прошептал он ей на ушко. Теплое дыхание ласково согревало ее шею. Он слегка прикусил мочку уха.

Потянувшись к нему, она утратила твердость — на мгновение ей показалось, будто сердце в груди разорвалось… Это несправедливо!

— И я люблю тебя, Карим-аль-Малика… Люби меня, мой дорогой! Я хочу быть твоей.., сейчас…

Он всем существом своим откликнулся на страстный ее призыв, а потом они лежали, сплетенные, в изнеможении… Молодой месяц посеребрил озерную гладь за стенами обители этой горькой любви, а невидимая ночная птица все пела свою пронзительно-сладкую песню…

Абд-аль-Рахман, калиф Кордовы, раскинулся на огромной своей постели. За окнами занимался рассвет. Слышны уже были птичьи голоса. Никогда пение их не бывает так прекрасно, как весной, подумалось калифу. Скорее всего, это оттого, что весна — время любви. Любовь волшебно преображает все. Калиф улыбнулся. Уже долгое время он не любил… Пожалуй, несколько лет. Всей душой он был готов отдаться новому чувству, несмотря на то, что ему уже перевалило за пятьдесят…

…Ему прекрасно известно, что о нем все думают. Слухи эти искусно питает его любимица Захра. Захра… Руководимая неуемным тщеславием, она забивает головы молодых наложниц всякими нелепицами. Дескать, калиф уже девятнадцать раз стал отцом… Да он к тому же еще и дедушка! Невзирая на недурной любовный аппетит, который со временем несколько ослабел — это калиф признавал и сам, — он так долго правит, что многим подданным представляется уже глубоким старцем… А вот и не правда! У него сильное и здоровое тело, почти как у двадцатилетнего, а в волосах, все еще светлых и чуть рыжеватых, не видно седины. На дворе весна, и сердце его готово вновь полюбить!

Он сладко потянулся, полной грудью вдыхая свежую утреннюю прохладу. Что предстоит ему нынче? Ах, да, сегодня же именно тот день, когда обычно благодарные друзья, подданные и те, кто только еще желает снискать благосклонность владыки, преподносят ему дары! Возможно, среди них будут и хорошенькие невольницы. Может статься, одно из этих созданий пробудит в нем нечто большее, нежели похоть… Сомнительно, но все же надежда есть. Да!

Это лишний раз доказывает, что сердце владыки готово вновь любить…

Двери спальни бесшумно раскрылись, и вошел раб-постельничий. День владыки начался. Калиф легко спрыгнул с постели. Первым делом искупаться… Затем легкий завтрак: пиала свежего йогурта, чашечка мягкого чаю. Ополоснув ароматной водой руки и лицо, он отдал себя во власть проворных рук раба, тщательно обработавшего ногти калифа и причесавшего его. Затем владыка позволил облачить себя. Для сегодняшнего дня избраны были зеленый и золотой цвета — «цвета пророка». Шелковые шальвары, простая парчовая туника, широкий кушак с россыпью драгоценных камней и столь же богато расшитый халат с широкими рукавами, сияющими парчовой подкладкой. Золотая рукоять кинжала с крупными изумрудами виднелась из-за кушака. Парчовый тюрбан с крупным сверкающим бриллиантом украшал величественную голову владыки. Теперь калиф вполне готов принять посетителей с богатыми дарами.

Тут явилась любимая жена его Захра, дабы пожелать господину доброго утра. Это была благообразная женщина, лет эдак под сорок, с изумительными каштановыми волосами и глазами цвета старого серебра.

— Не позволяй чужеземным гостям утомлять тебя бесконечными беседами, господин мой. Ты должен бережно относиться к своему здоровью — ради нас всех… Хоть я и люблю нашего сына, но ему никогда не быть столь могущественным правителем, как ты, мой дорогой господин! — она улыбнулась калифу улыбкой, полной любви.

Калиф ощутил приступ раздражения. Захра — воистину изумительная женщина… Да, он любит ее, почитает, но в последнее время она чересчур назойливо заботлива, и вообще обращается с ним словно с каким-нибудь седобородым старцем. Она мешает ему, словно песчинка, попавшая в раковину устрицы, раздражает нежное тело моллюска…

— Мне приятны визиты чужеземных послов, дорогая, — отвечал он. — К тому же, кто знает, какую диковину мне преподнесут нынче? А вдруг это будет красавица-рабыня, которая похитит мое сердце? — Он улыбнулся жене и удовлетворенно отметил злобный огонек в ее глазах. Пора, пора ей понять, что он не старец, всецело принадлежащий ей и их сыну Хакаму…

Хакам… Еще одна проблема… Нет, он замечательный молодой человек, но больше похож на ученого, нежели на будущего правителя. Он испытывает куда больший интерес к книгам, нежели к красавицам. И детей у него нет — а все потому, что он редко посещает свой гарем. Абд-аль-Рахман обвинял в этом лишь Захру. Светлая голова сына была предметом ее гордости, она поощряла его интерес к учебе, приговаривая, что заняться женщинами никогда не поздно — но как она ошибалась! Привело все это лишь к тому, что, когда в руки Хакама попадала новая книга, женщины вовсе переставали для него существовать. И все же в последнее время принц Хакам обнаружил некоторый интерес к государственным делам Аль-Андалус. Калиф добился этого, заставив сына понять, что у него есть целых шесть младших братьев, причем весьма честолюбивых… Но, невзирая ни на что, отец и сын любили друг друга и были очень близки.

Калиф в сопровождении телохранителя проследовал в главный зал Калифата. Огромный зал венчал сводчатый потолок, поддерживаемый стройными колоннами розового и голубого мрамора. Стены и потолок выложены были листовым золотом. В самом же центре потолка красовалась огромная жемчужина — дар византийского императора Льва. В зал вели целых восемь дверей из черного дерева, золота и мрамора, словно парящие в воздухе меж глыб прозрачного хрусталя.

В самом центре зала располагался большой хрустальный резервуар, наполненный ртутью, добытой в шахтах Аль-Мадана. По сигналу калифа рабы раскачивали резервуар — и зал пронизывали яркие лучи, создававшие полную иллюзию полета в каком-то неведомом пространстве… На неподготовленных гостей эффект сей производил ошеломляющее впечатление — некоторые даже теряли равновесие и падали. Но и тот, кто множество раз любовался этим волшебным зрелищем, всякий раз бывал потрясен… Ослепительные парчовые полотна, растянутые между колоннами, и прекраснейшие ковры, устилавшие мраморный пол, довершали впечатление.

Утро шло своим чередом, послы иностранных держав один за другим входили в зал, почтительно склонялись, предъявляя верительные грамоты и предлагая благодарственные дары. Но среди всей этой роскоши не было ничего необыкновенного для пресыщенного взора калифа… Абд-аль-Рахман начинал скучать. Рядом с ним безотлучно находились принц Хакам и любимый врач калифа Хасдай-ибн-Шапрут.

…Еврей Хасдай-ибн-Шапрут был не простым медиком. Он привлек к себе внимание владыки года два тому назад, открыв универсальное противоядие. Яд был излюбленным орудием наемных убийц, посему открытие молодого медика представлялось поистине бесценным. Калиф к тому же быстро обнаружил, что его новый друг еще и непревзойденный дипломат. А в Аль-Андалус религиозные убеждения человека, каковы бы они ни были, не могли служить препятствием на его пути к вершинам карьеры.

Абд-аль-Рахман восседал под парчовым балдахином, скрестив ноги, на широком, украшенном самоцветами золотом троне, среди множества алых шелковых подушечек. Когда посол Персии, почтительно согнувшись и пятясь, покидал зал, калиф зевнул, прикрывая рот ладонью. Прием продолжался к тому времени уже часа три, не меньше. Ни один подарок не удивил калифа — большей частью это были неизменные ездовые верблюды, рабы, драгоценности и экзотические животные для зверинца владыки. Утреннее радостное настроение безвозвратно улетучилось…Не поехать ли нынче, когда все это закончится, на соколиную охоту?

Раздался голос распорядителя:

— О владыка! Прибыли дары от купца Донала Рая из Эйре! Поезд сопровождает Карим-ибн-Хабиб-аль-Малика!

Рабы распахнули двери, и в широком проеме показалась пара слонов. Абд-аль-Рахман выпрямился, и в глазах его мелькнул интерес. Животные входили парами, тяжело ступая под тяжестью несомых колонн из зеленого агата, украшенных затейливой резьбой. Каждую пару сопровождал раб, одетый в синие и оранжевые шелка. Двадцать четыре гиганта свободно поместились в просторном помещении. По сигналу рабов звери, подняв хоботы, приветствовали калифа громкими трубными звуками — и величественно вышли через противоположные двери.

— Великолепно! — вырвалось у калифа. Сын и медик кивнули, соглашаясь.

— Интересно, чем еще умудрится удивить нас этот торговец из Эйре? После того, что мы только что видели, это представляется маловероятным… — заметил вполголоса Хасдай-ибн-Шапрут. Он был высок и строен, не старше тридцати с небольшим, темноволосый, с ласковыми янтарными глазами. Подобно владыке, он был гладко выбрит.

— Воистину, отец, что бы ни последовало далее, оно не сможет затмить уже виденного, — сказал принц Хакам. Серьезный юноша был моложе врача, а чертами и цветом волос и глаз походил на мать.

— Увидим, увидим… — произнес калиф. Вслед за слонами появились рабы, несущие разноцветные шелка, рулоны разворачивали, демонстрируя владыке их блеск и великолепие. Затем внесли три алебастровых вазы, полные благоуханной амбры, потом два ларца из золота и слоновой кости — первый был до краев полон жемчугом, второй — луковками тюльпанов (и то и другое считалось равно драгоценным). Потом внесли сотню огненных лисьих шкур, потом сотню сибирских соболей… Ввели десять арабских скакунов с золотыми уздечками и парчовыми седлами дивной красоты. Разложили на ковре в ряд пять слитков золота и пятнадцать — серебра. Затем ввели на алых кожаных поводках двух великолепных пятнистых охотничьих леопардов.

Но вот появились крытые носилки, сопровождаемые лично Каримом-аль-Маликой. Их поднесли к самому подножию трона властелина и поставили на дивный ковер. Капитан выступил вперед и низко склонился перед Абд-аль-Рахманом. Юная служанка, сопровождавшая носилки, последовала его примеру.

— Великий калиф! — заговорил Карим-аль-Малика. — Год тому назад Донал Рай из Эйре обратился ко мне с просьбой. Я обязался доставить тебе эти знаки его признательности и преданности, а также вышколить для твоего гарема невольницу по имени Зейнаб. Я последний в Аль-Андалус Учитель Страсти из самаркандской школы. — Карим протянул руку к задернутым занавескам носилок. — И я дарю тебе, могущественный калиф. Рабыню Страсти по имени Зейпаб.

Тонкая белая ручка незамедлительно легла на сильную ладонь Карима. Калиф и два молодых человека подались вперед, движимые любопытством.

Ома осторожно отдернула шелковую занавесочку, и из носилок выступила укутанная в покрывала фигурка. Носилки немедленно унесли, дабы они не мешали калифу лицезреть новый дар. Служанка грациозно освободила госпожу от шелковых покровов и отступила.

Зейнаб стояла не шевелясь, склонив голову, как ей и было приказано. Платье подбиралось тщательнейшим образом. На девушке было некое подобие юбки, состоящей из ниток отборного жемчуга, свешивающихся с золотого, украшенного самоцветами пояса, обхватывающего бедра ниже талии и оставляющего открытым нежный живот. Облегающая парчовая безрукавка почти не скрывала дивные груди. Девушка была боса, но прозрачная нежно-розовая вуаль наброшена была на голову, скрывая лицо и волосы.

Карим-аль-Малика совлек с головы рабыни вуаль, а Ома одновременно одним движением распустила волосы госпожи. Они рассыпались по плечам во всей своей неземной красоте. Но лицо девушки, как оказалось, скрыто было еще одной вуалеткой.